Сказав это, Антуанетта через одно из окон гостиной, служившее дверью, спустилась в сад с крыльца, в то время как миссис Браун, не получавшая никакого приказа по поводу молодых людей и знавшая о том, что их связывало с детства, вышла, не возражая, через боковую дверь.
Амори следил глазами за славной гувернанткой, затем, оказавшись наедине с девушкой, схватил ее за руку.
— Наконец-то, дорогая Мадлен, — сказал он с выражением самой горячей любви, — наконец-то мы хоть на минуту одни! Поторопитесь посмотреть на меня, сказать мне, что вы меня все еще любите: после того как ваш отец странно изменил отношение ко мне, я начинаю сомневаться во всем. А что касается меня, вы знаете, что душой и телом я ваш, вы знаете, как я вас люблю!
— О да! — призналась девушка со счастливым вздохом, приподнявшим ее стесненную грудь. — О, скажите мне, что вы меня любите; мне кажется, что такое хрупкое создание, как я, только ваша любовь заставляет жить. Видите, Амори, когда вы рядом, я дышу и чувствую себя сильной! До вашего приезда и после вашего отъезда мне не хватает воздуха, а вы так часто отсутствуете с тех пор, как не живете больше с нами. Когда я буду иметь право не расставаться с вами, ведь вы мое дыхание, моя душа?
— Послушайте, Мадлен, что бы ни случилось, сегодня вечером я напишу вашему отцу.
— И что может быть дурного в том, чтобы наши детские планы наконец осуществились? С тех пор как вам исполнилось двадцать лет, а мне пятнадцать, не привыкли ли мы чувствовать себя предназначенными друг другу? Напишите без боязни моему отцу, Амори, и вы увидите, что он не будет противиться ни вашему предложению — с одной стороны, ни моей просьбе — с другой.
— Я хотел бы разделить вашу уверенность, Мадлен, но, действительно, с некоторого времени ваш отец как-то странно изменился по отношению ко мне. В течение пятнадцати лет он обращался со мной как с сыном, но с некоторых пор, как мне кажется, он стал видеть во мне чужого. Считая себя в этом доме вашим братом, не заставил ли я вас вскрикнуть, когда вошел без доклада?
— О! Это был крик радости, Амори. Ваше присутствие никогда не застанет меня врасплох, я жду вас всегда, но я такая слабая, такая нервная, что не могу скрыть своих чувств. Не нужно обращать на это внимания, мой друг, со мной следует обращаться как с той бедной мимозой, которую мы, забавляясь, мучили когда-то, не думая, что и ей дана жизнь, как и нам, и что мы ей причиняем боль. Я похожа на эту мимозу; ваше присутствие мне доставляет удовольствие, такое же, какое я испытывала прежде на коленях у моей матери. О Боже! Взяв ее у меня, он дал мне взамен вас. Ей я обязана своим первым рождением, вам — вторым. Благодаря ей я увидела дневной свет, благодаря вам — душевный. Амори, чтобы я выздоровела и стала вашей, смотрите на меня чаще.
— О! Всегда, всегда! — воскликнул Амори, схватив руку девушки и прижавшись к ней горячими губами. — О Мадлен, я тебя люблю, я тебя люблю!
Почувствовав поцелуй, бедная девушка начала лихорадочно дрожать и, положив руку на сердце, сказала:
— О, не так, не так! Ваш голос слишком страстен, он меня слишком волнует, ваши губы меня обжигают. Пощадите меня, прошу вас. Вспомните о бедной мимозе; я пошла вчера на нее посмотреть: она умерла.
— Пусть будет так, Мадлен, как вы пожелаете. Сядьте, Мадлен, и позвольте мне сесть на эту подушку у ваших ног; поскольку моя любовь вам причиняет боль, я ограничусь лишь братскими разговорами по душам. О, спасибо, Боже! Ваши щечки принимают свой обычный цвет. На них больше нет ни того странного румянца, поразившего меня только что, ни мертвенной бледности, покрывавшей их при моем появлении. Вам лучше, вам хорошо, Мадлен, моя сестра, моя подруга!
Девушка почти упала в кресло, облокотившись на него, и склонила лицо, скрытое длинными светлыми волосами, кончики локонов которых касались лба молодого человека.
Расположившись так, что ее дыхание смешивалось с дыханием возлюбленного, она сказала:
— Да, Амори, да, вы заставляете меня бледнеть и краснеть по своему желанию. Вы для меня то же, что солнце для цветов.
— О, какой восторг — ободрять вас взглядом, оживлять вас словом. Я люблю вас, Мадлен, я люблю вас!
Молодые люди замолчали, и в это время все, что они чувствовали, казалось, сосредоточилось в их взглядах.
Вдруг в гостиной послышался легкий шум. Мадлен подняла голову, Амори повернулся.
Сурово глядя на них, сзади стоял г-н д’Авриньи.
— Отец! — воскликнула Мадлен, откидываясь назад.
— Мой дорогой опекун! — произнес в замешательстве Амори, вставая и приветствуя его.
Господин д’Авриньи, не отвечая, медленно снял перчатки, положил шляпу на кресло и с того же места после минутного молчания, показавшегося молодым людям часом пытки, сказал коротко и отрывисто:
— Опять вы, Амори? Знаете, вы станете очень ловким дипломатом, если продолжите изучать политику в будуарах и отчитываться о нуждах и интересах народов, глядя, как вышивают коврики! Вы не будете долго простым атташе, а перейдете в первые секретари в Лондоне или Санкт-Петербурге, если станете раскрывать всю глубину мыслей Талейранов или Меттернихов в компании пансионерки.
— Сударь, — возразил Амори, и в тоне его смешалась сыновняя любовь и уязвленная гордость, — может быть, в ваших глазах я пренебрегаю карьерой, какую вы выбрали для меня, но министр никогда не замечал этого пренебрежения и вчера, при чтении работы, которую он попросил меня сделать…
— Министр попросил вас сделать работу! И о чем же? Об образовании второго Жокей-клуба, об основах бокса или фехтования? О правилах в спорте в целом или в стипль-чезе в частности? О, тогда я не удивлен тем, что он удовлетворен.
— Но, мой дорогой опекун, — возразил Амори с легкой улыбкой, — осмелюсь вам заметить, что всеми этими талантами, доставляющими мне удовольствие и вызывающими ваши упреки, я обязан вашей едва ли не отцовской заботе. Вы мне всегда говорили: оружие и фехтование, а также знание иностранных языков, которыми я владею, дополняют образование благородного человека девятнадцатого века.
— Да, я прекрасно знаю, сударь, что эти таланты могут стать развлечением в серьезной работе, но не следует делать серьезную работу удовольствием. А вы как раз из тех людей нашего времени, которые воображают, что знают все по наитию, ничего не изучив, и, проведя утром час в Палате, после обеда — час в Сорбонне, вечером — час на спектакле, почитают себя Мирабо, Кювье или Жоффруа, давая оценку всему с высоты своей гениальности и надменно роняя суждения в чашу салонных весов, на которых взвешиваются судьбы мира. Министр вас похвалил вчера, говорите вы? Ну, живите этими славными надеждами, рассчитывайте на эти напыщенные похвалы, и в день подведения итогов вы окажетесь банкротом. Поскольку в двадцать три года, при снисходительном опекуне, вы доктор права, бакалавр словесности, атташе посольства, поскольку вы ходите на придворные празднества во фраке, расшитом золотом по воротнику, поскольку вам обещали, может быть, крест Почетного легиона, как и всем, кто еще его не имеет, вам кажется, что все уже сделано, и вам остается только ждать успеха. "Я богат, значит, могу ничего не делать", — говорите вы, и после этого прекрасного рассуждения ваше звание дворянина становится дипломом праздности.
— Но, дорогой отец, — воскликнула Мадлен, потрясенная растущей горячностью г-на д’Авриньи, — что вы говорите? Я никогда не слышала, чтобы вы так разговаривали с Амори.
— Сударь! Сударь! — шептал молодой человек.
— Да, — продолжал г-н д’Авриньи спокойнее, но более мрачно, — мои упреки вас ранят больше, потому что они заслужены вами, не правда ли? Вам нужно понять, однако, что, если вы будете продолжать эту бесцельную жизнь, вам следует отказаться от встреч с опекуном, хмурым и требовательным. О, вы освободились от опеки лишь вчера, мой воспитанник. Права, переданные мне по завещанию моим старым другом графом де Леовилем, не существуют больше по закону, но существуют морально, и я должен вас предупредить, что в наше беспокойное время, когда благосостояние и честь зависят от каприза толпы или народного бунта, нельзя рассчитывать только на себя, и, какой бы вы ни были миллионер и граф, отец достойного семейства из предосторожности не станет выдавать за вас дочь, рассматривая ваш успех на скачках и ваши чины в Жокей-клубе как слишком ненадежные гарантии.
