К несчастью, при такой хитроумной комбинации судьба пэра Франции по-прежнему зависела от одного сомнительного обстоятельства — от согласия Фернанды. А он достаточно хорошо знал Фернанду, чтобы понять: нелегко будет уговорить ее пойти на такое соглашение, сколь бы логичным и приемлемым оно ни казалось.
Другой способ представлял собой одну из тех возможностей, от каких сначала решительно отказываются как от бессмыслицы, но какие затем, окрепнув в отдалении, куда их отодвинул отказ, вскоре опять возвращаются, еще более упрочив на этот раз свои позиции, и в конце концов становятся вечным наваждением, лишаясь с каждым разом частицы внушавшего вам ужаса; и вот уже после победоносной борьбы из чего-то чудовищного они превращаются во вполне естественное решение, подобно тому, как бесформенные комочки, порожденные на свет медведицей, после неустанного вылизывания их упрямой матерью превращаются в медвежат.
Господин де Монжиру так старательно и всесторонне обдумывал свой нелепый отчаянный план, что под конец тот показался ему вполне допустимым и он пришел к выводу, что ему следует жениться на Фернанде.
"Существует один неоспоримый факт, — говорил он себе, — теперь я уже не могу быть счастлив, не обладая этой очаровательной женщиной, она стала необходима в моей жизни. Мне гораздо легче будет успокоить госпожу де Бартель, чем заставить остаться со мной Фернанду. И если уж моя женитьба должна стать проявлением либо разума, либо безрассудства, пускай в таком случае она послужит интересам моего счастья, украсив мои последние годы. Фернанда — девушка из хорошей семьи, благородная, образованная, она сумеет оценить величие жертвы, на которую я иду ради нее. Став моей женой, она, во искупление прошлых ошибок, сочтет своим долгом вести себя безупречно. И тогда мне уже не придется бояться соперников, даже самых молодых и соблазнительных; Морис тем более обязан будет уважать жену своего дяди; да что я говорю — жену своего отца. Госпожа де Бартель, успокоившись, поймет сама и заставит понять остальных, что я поступаю так с единственной целью: вернуть Мориса Клотильде, отняв у него последние надежды на безумную, преступную любовь. Фернанда, скажут, осталась непреклонной; пожалуй, в свете может произвести хорошее впечатление то, что Фернанда устояла перед Морисом. Ее непреклонность вызвала у Мориса глубокое отчаяние, что чуть было не свело его в могилу. Такого рода соображения и заставили меня решиться; ну что ж, мне в результате достанутся лавры величайшей самоотверженности. Сама госпожа де Бартель подаст свету прекрасный пример материнской любви и человеческого уважения. Наше поведение будет истолковано самым благоприятным образом, если мы сумеем выбрать удачный момент в общественных настроениях. Наконец, чем невероятнее будет выглядеть эта романтическая история, тем более трогательной она покажется. Я знаю свет, он верит всему, во что его заставляют верить, главное, чтобы это казалось непостижимым, — словом, я должен принять наилучшее решение, что все примиряет, а следовательно, оно разумное. Итак, я принимаю его окончательно. Моя публичная жизнь принадлежит стране, и, слава Богу, за те сорок лет, что я отдал ей, я принес немало жертв своей родине; но моя частная жизнь принадлежит только мне, и я могу распоряжаться ею по своему усмотрению. Впрочем, какое мне дело до того, что скажут, если я буду счастлив? И потом, сколько времени продлятся эти разговоры? Моя женитьба наделает шума за неделю до свадьбы, потом пошумят еще с неделю после нее; о ней много будут говорить месяца полтора и еще с месяц будут вспоминать от случая к случаю, когда разговор коснется этого. Я уеду с Фернандой на воды; она будет прелестна и всех там очарует. Я стану рассказывать о приемах, которые собираюсь устраивать зимой раз в неделю: то какой-нибудь бал, то музыкальный вечер. Я богат, у меня будут собираться самые красивые женщины и лучшие парижские певцы; не пройдет и трех месяцев, как моих приглашений станут добиваться, и тогда, по крайней мере, я получу дом> семью, домашний очаг, счастье, чего я был постоянно лишен, хотя родился для семейных добродетелей и домашней жизни. Итак, решено, я воспользуюсь волнениями минувшего дня, которые должны были настроить мою прекрасную Фернанду на то, чтобы выслушать меня. Я хорошо знаю весь дом, нас разделяет лишь коридор, я подожду, пока все уснут, чтобы сообщить ей эту добрую весть".
К чести пэра Франции, следует добавить: ему даже в голову не пришло, что Фернанда может отказаться от столь почетного, а главное, столь лестного для нее предложения, какое он собирался ей сделать. В нетерпении он ходил взад-вперед по комнате, прислушиваясь время от времени и подстерегая мгновение, когда можно будет безбоязненно нанести ночной визит.
Госпожа де Бартель предавалась размышлениям под влиянием сходных чувств. Кроме того, тут было задето ее женское тщеславие, пружина столь мощная, что и в старости она помогает сохранять деятельный пыл, свойственный молодости, поддерживая иллюзии сердца и делая у одних смешным то, что вызывает сострадание или восхищение у других. Впрочем, баронесса, как мы уже говорили, хранила безупречное постоянство в своей неверности; она всю жизнь изменяла мужу, это правда, но никогда не изменяла любовнику. Естественная уверенность в себе еще усиливалась у нее уважением к верности данному слову, так что, опираясь на свои недостатки — в надежде сохранить их и на свои достоинства — из боязни потерять их, она не сомневалась в собственном всевластии, особенно когда речь шла о том, чтобы подчинить своей воле графа де Монжиру, до этого и не пытавшегося, если не считать отдельных робких поползновений, выйти из повиновения.
Поэтому подозрение, что заронила в ее душу озабоченность пэра Франции, ставшая совершенно очевидной с той минуты, как появилась г-жа Дюкудре, подозрение, превратившееся в неопровержимую уверенность после злорадного замечания г-жи де Нёйи, привело баронессу в состояние отчаяния — его легко мог представить себе любой, кто знал ее импульсивный характер со свойственными ему необдуманными поступками и опрометчивыми порывами.
"Ах, неблагодарный, — размышляла она, — кто бы мог ожидать этого от него? Хотя нет, пожалуй, это открытие лишь доказало мне, что мое глупое ослепление длилось чересчур долго. Осмелиться оказывать внимание другой женщине, осмелиться показываться с ней на публике; ибо, судя по словам Леона де Во и по тем, как я теперь припоминаю, полупризнаниям, вырвавшимся у господина Фабьена, граф показывался с Фернандой на публике, особенно по пятницам, в своей ложе в Опере. Так, стало быть, именно поэтому у него всегда бывали совещания вечерами по пятницам, и даже сегодня… Ну, конечно же, он во что бы то ни стало хотел вернуться в Париж и поставил это условием своего пребывания здесь. А потом, когда она приехала, когда он узнал, что она остается, уже и речи не было об отъезде. Значит, госпожа де Нёйи не ошиблась, значит, она все знает, даже то, что мною пожертвовали ради этой женщины, и всем все расскажет. Лишняя причина, чтобы я настаивала на своем. Наша свадьба послужит торжественным опровержением толков, что скоро пойдут или уже идут. Но как это понять? Женщина отказывается от Мориса, молодого, красивого, богатого, элегантного, отдав предпочтение шестидесятилетнему мужчине! Нет, это невозможно. А почему, собственно, невозможно, если эта женщина честолюбива? Кто сказал, например, что она не хочет взять в любовники человека со свободным будущим? Кто сказал, что господин де Монжиру, богатый, титулованный человек, занимающий важное положение в обществе, не является целью, какую она себе поставила, чтобы покончить с фантазиями своей легкомысленной жизни? В конце концов, эта госпожа Дюкудре, эта Фернанда, эта мадемуазель де Морман — это куртизанка, она сама так сказала. Однако как же эти господа осмелились привезти такую женщину ко мне, да и я тоже хороша, приняв ее, ведь в конце концов, повторяю, она… Вместе с тем надо признать, что эта сирена тем более опасна, что обладает умом, изысканными манерами, безупречным воспитанием, да просто пленительна, наконец. Опасность велика, я знаю, но чем она больше, тем безотлагательнее мой долг начать борьбу, чтобы сохранить для Мориса состояние его дяди. Что я говорю, дяди? Его отца! К тому же я не могу позволить другой женщине носить имя, по праву принадлежащее мне. Никто не посмеет сказать, что я не внушила графу единственную и неповторимую любовь. Разумеется, я ревную из приличия. Но, когда я доведу его до крайности, он не сможет отказать мне в этом доказательстве своей любви. Какой довод он приведет? В чем сможет упрекнуть меня? Нет, он должен жениться на мне, и как можно скорее. Я не желаю, чтобы он откладывал это ни на один день, этой же ночью я добьюсь от него согласия. Сейчас половина двенадцатого, скоро все в доме заснут, его комната рядом с моей, я пойду к нему".
