— Ах, сударыня! Проявите сострадание к боли, что вы причинили, быть может сами того не ведая, и будьте уверены, что мы сумеем оценить и воздать должное за все, что ваша доброта и ваша снисходительность…

Фернанда страшно побледнела, и тут только при виде ее бледности г-жа де Бартель поняла, до какой степени слова, только что произнесенные ею, в определенном смысле оказались неприличны; она вдруг остановилась, пробормотала что-то невнятное и почувствовала еще большее волнение, услышав, как Леон сказал Фернанде вполголоса, желая, верно, отомстить за полученный минутой раньше щелчок:

— Теперь, сударыня, надеюсь, вы все поняли, не так ли?

Полнейшее отсутствие такта ранило обеих женщин в самое сердце, и каждая постаралась сделать над собой немыслимое усилие, чтобы сдержать упрек, готовый, казалось, сорваться с губ, но отразившийся только во взгляде.

Что же касается Фабьена, то он выглядел всего лишь зрителем, наблюдающим какую-то сцену из комедии; ему было понятно взаимное смущение знатной дамы и куртизанки, и, поскольку, что бы там ни говорили, дружба, как правило, делает нас слепыми лишь в отношении достоинств наших друзей, он счел, что при данных обстоятельствах из всех троих именно Леон, учитывая его роль вздыхателя, выглядел наиболее смешным.

Что же касается Фернанды, то впечатление, произведенное на нее непреднамеренно жестокими словами г-жи де Бартель, молниеносно улетучилось, во всяком случае, так казалось. Внутренняя решимость, светившаяся в ее глазах, придала осанке молодой женщины горделивость, лишь подчеркивавшую свойственную ее натуре добропорядочность, что возвышала все ее поступки; осторожно отстранив руку г-жи де Бартель, она ответила, и голосом, и выражением лица строго соблюдая необходимую меру такта:

— Сударыня, я не смогу, не проявив, быть может, несправедливости по отношению к вам, говорить сейчас так, как подобает по моим понятиям. И потому я обращаюсь не к вам, а к господину де Рьёлю и господину де Во, которые привезли меня сюда.

И, повернувшись к двум друзьям, она продолжала со спокойным достоинством:

— Дерзость, на какую вы отважились, господа, нисколько не удивляет меня, хотя я оказываю вам честь, считая вас все-таки неспособными с умыслом поставить женщину в унизительное положение перед другой женщиной, заставив тем самым понести незаслуженное наказание. Это еще одна подлость, совершаемая вами по отношению к тем слабым существам, каких вы соблазнами, хитростью, неожиданными уловками с детских лет лишаете добродетелей, составляющих единственную силу их пола, каких вы подстерегаете у порога юности порой прежде, чем они войдут в разум; вы стремитесь сначала испортить их, чтобы затем присвоить себе право осыпать их оскорблениями и обливать презрением; а между тем, повторяю, ни один из вас не имел права ставить меня в такое положение, в каком я сейчас здесь оказалась.

Отстраненная от сцены, какой она никак не ожидала, г-жа де Бартель поспешила вмешаться, пытаясь заставить Фернанду внять словам извинения и за нее, и за молодых людей; однако Фернанда прервала ее речь тоном человека, понимающего, что он владеет ситуацией и что слушать должны именно его.

— Прошу вас, сударыня, — сказала Фернанда, — ни слова более. Судя по всему, я вижу перед собой одну из тех особ, к кому судьба благоволит от рождения, чьи шаги в начале жизни направляли заботливые родители, служившие вам спасительным примером и завещавшие чистоту нравов. Зачем же вам и мне вступать в контакт, зачем сближать, соединяя, две крайние противоположности общества, зачем силой или хитростью заставлять куртизанку представать перед лицом светской женщины? Я сознаю то расстояние, которое нас разделяет, сударыня, согласно вполне оправданным предрассудкам, и чтобы доказать вам, что моей вины тут нет, я сама выношу себе приговор и удаляюсь.

С этими словами Фернанда сделала глубокий реверанс и, даже не взглянув на молодых людей, направилась к двери; но тут г-жа де Бартель, которая сначала, потеряв дар речи, застыла в изумлении, бросилась к ней.

— Сударыня, о сударыня! — воскликнула она, умоляюще складывая руки. — Сжальтесь над отчаявшейся матерью. Прошу вас, мой сын умирает. Сударыня, речь идет о моем сыне.

Фернанда не отвечала; но, оказавшись в это мгновение между г-жой де Бартель и двумя молодыми людьми, она, повернув слегка голову, небрежно обратилась к этим последним через плечо.

— Что же касается вас, господа, — сказала она со странным выражением презрения и гнева на лице, — то вы ошиблись в отношении Фернанды. Фернанда! Да понимаете ли вы, что означает мое имя, произнесенное таким образом? Посмотрите на меня, господа, и запомните на всю жизнь краску стыда, заливающую мое лицо по вашей милости.

— Если вы соблаговолите позволить нам дать необходимые объяснения, — с важным видом произнес Фабьен, — то, думаю, вскоре поймете, сколь мало мы заслуживаем тех угроз, что вы нам адресуете, мало того, ваше присутствие здесь лишний раз свидетельствует о нашем уважении к вам.

— Это истинная правда, сударыня! — со слезами воскликнула г-жа де Бартель. — И прием, что я вам оказала, должен был бы, на мой взгляд, убедить вас в этом.

— Я готова верить всему, что вы соблаговолите мне сказать, сударыня, — ответила Фернанда, сбавив горделивый тон и заговорив со смиреннейшей учтивостью. — Но поверьте, чтобы доказать вам мое глубокое уважение, мне лучше удалиться, иначе тягостное положение, в каком я нахожусь, боюсь, заставит меня проявить непочтительность.

Она сделала еще один шаг к двери, но в эту минуту дверь отворилась и появилась Клотильда.

— Ах, дочь моя, дочь моя! — воскликнула г-жа де Бартель. — Помогите мне. И как я прошу за своего мальчика, просите и вы за вашего мужа.

Фернанда застыла в изумлении, обе молодые женщины взглянули друг на друга с не поддающимся описанию выражением.

Появление нового персонажа, только что вышедшего на сцену, как сами понимаете, еще более усилило волнение и смущение всех участников той интимной драмы, какую мы пытаемся представить нашим читателям: возраст и звание матери давали г-же де Бартель что-то вроде морального преимущества в глазах молодых людей и женщины, которую они привезли, но Клотильда в качестве супруги попадала в ложное положение, и избежать его не было никакой возможности. Можно сколько угодно говорить себе и громогласно повторять всем, независимо от того, убеждены вы или нет в неотвратимости опасности: необходимо спасти сына, необходимо спасти мужа. Но речь шла о супружестве, по словам Бомарше самом шутовском из всех серьезных предметов, и свет, всегда предрасположенный смеяться по этому поводу, должен был смеяться даже над слезами, что лились на его глазах, при виде Клотильды, столкнувшейся лицом к лицу с Фернандой, честной женщины рядом с куртизанкой, законной жены рядом с любовницей, — иными словами, то, что следует одобрять, и то, что следует порицать, оказалось собрано воедино, все это являло собой ситуацию, бросавшую вызов благовоспитанности, идею, скандализировавшую общепринятые обычаи, точку зрения, оскорблявшую общественные чувства.

Госпожа де Бартель сама это сознавала и, тем не менее, со свойственным ей легкомыслием согласилась поставить себя в затруднительное положение; она отважно решила держаться до конца, не страшась последствий своей неосмотрительности. Поэтому, взяв Клотильду за руку, она нежно сжала ее, сама не зная почему, возможно, чтобы укрепиться в своем решении, и, обращаясь к Фернанде, но не представив ей, однако, свою невестку, сказала в сердечном порыве, словно то была последняя ее надежда:

— Вот его жена, сударыня. Бедная девочка может остаться вдовой после трех лет замужества, сжальтесь же над ней.

Взгляда, каким обменялись молодые женщины, оказалось достаточно, чтобы они осознали степень своего соперничества. Здесь — чары, престиж, блеск; там — невинность, красота, власть права; каждой было в чем позавидовать другой; обе покраснели и поклонились друг другу одновременно.