— Ой, знаешь, Ян, таких дур много, — возразила Тамарочка, поправляя воланы на груди белой блузки. — Прощают, надеются на лучшее. И снова синяки замазывают. Созависимые отношения — страшное дело, не дай бог в них попасть. А мальчишку жалко, страдает из-за материной дурости! Вообще, такой мальчик хороший — на удивление! Добрый, вежливый, умненький… А ласковый какой!

— Ребят, извините, что так получилось, — садясь за стол, вздохнула Таня. — Праздник ведь, а тут проблемы решать приходится.

— Незачем извиняться! — воспротивился Купченко. И плеснул ей вина. — Мы все за Пашку переживаем, как за сына полка. Так что предлагаю не киснуть, а выпить за него! Только не говорите мне, что я повод для выпивки ищу. Я старый алкоголик, могу и без повода!

Сдвинутые бокалы звякнули, сверкнули под светом люстры, и Таня почувствовала, что, несмотря на тревогу за мальчика, настроение у нее улучшилось. Слушая байки Купченко, она нетерпеливо поглядывала на часы. Когда подошло время, набросила шубу и выбежала из дома — встретить такси.

Желтая машина с шашечками подъехала минут через пять. Павлик выскочил первым и побежал к Тане — обниматься. Следом вышла Марина. Ее лицо было испуганным и виноватым, платок на голове был повязан криво, спортивные штаны кое-как заправлены в сапоги, куртка расстегнута — Фирзина явно собиралась в спешке. Она протянула Татьяне большой полупрозрачный пакет, в котором лежала наспех брошенная одежда. И черную сумку с ноутбуком.

— Возьмите, а то пропьет, — сказала она, опустив глаза. — Павлик потом плакать будет… Пусть лучше у вас. А школьное в рюкзаке. Вы уж, пожалуйста, отвезите Павлика на учебу, конец четверти, ему нагонять надо…

— Не волнуйтесь, Марина, — успокоила ее Таня. И, помявшись, спросила, — как же вы домой сейчас? Не боитесь с пьяным наедине остаться?

— А куда деваться? — тяжело вздохнула Фирзина. — У него ж квартира по соседству, даже если выгоню — достанет.

И добавила, будто претензию:

— Но он, знаете, злится-то не на меня, а на Павлика. Славку же из-за ребенка по ментовкам таскали! И адвокат этот ваш из-за него приходил пугать!

Таня услышала злость в ее голосе, и напомнила:

— Мы не могли не вмешаться!

— Да знаю я, — отмахнулась Марина. А потом сказала, поразмыслив: — Может, и стоило Славку приструнить… Раньше-то он меня сразу за волосы бы оттаскал. А сейчас второй день пьет, но не трогает. Вот только мне все равно за Павлика беспокойно.

И Татьяна вдруг осознала, что Фирзина абсолютно трезва. Значит, не стала выпивать вместе с сожителем? И ребенка привезла — как могла, защитила.

За одно это ее стоило уважать.

Попрощавшись с Мариной, она пошла к дому, ведя Павлика за руку. Он крутил головой, и спрашивал:

— Тётя Таня, вы тут живете? Это ваш сад? А кто еще здесь живет?

— Мы с тобой поживем здесь немножко, — улыбнулась Татьяна. — И ты очень вовремя приехал: у нас праздник, помолвка дяди Витя с тетей Тамарой.

— А помолвка — это как?

— Они теперь жених и невеста, — с улыбкой объяснила Татьяна.

— Вау! — закричал Павлик, взбегая на крыльцо. Помпон на его синей шапке радостно подпрыгнул. А Таня, открыв перед ним дверь, подумала: нужно всё-таки помочь им с жильем, даже несмотря на потребительское отношение Марины. Потому что за мальчика страшно: сегодня Фирзина успела увезти сына, уберечь его от опасности — а в следующий раз все может сложиться по-другому. Так и до трагедии недалеко.

«А если поселить их в ту квартиру, которая досталась мне в наследство от бабушки и дедушки? — вдруг подумала она. — Убрать оттуда хлам. Янку попросить: пусть сделает вид, будто она там хозяйка, поговорит с Мариной построже. И назначит оплату — чуть ниже рыночной. Тогда Фирзина перестанет ждать халявы от меня, а ребенок будет, наконец, в безопасности! А не согласится, заноет, что денег нет — предложить, чтобы мальчик жил в моем доме, пока она не заработает достаточно. Пусть остальные проблемы сама решает…»

Квартира, в которой когда-то жили бабушка и дедушка, была двухкомнатной, из старого фонда: с высокими потолками, с паркетным полом, потемневшим от времени, с просторной кухней и ванной комнатой, где над пожелтевшей эмалью ванны склонила голову широкая лейка душа, стоявшего на игриво изогнутой ноге. Здесь когда-то был Танин офис — еще в те времена, когда она только-только начала развивать свою аптечную сеть. И до сих пор ютились в маленькой комнате старые кресла, для экономии места вложенные в объятия друг друга, выцветший полосатый диван с деревянными подлокотниками, гэдээровская стенка с хрусталем, кровать и платяной шкаф. Зато в гостиной остался лишь высокий шкаф, где когда-то хранили канцелярию, обширный обеденный стол, залакированный «под вишню», да окружавшая его компания стульев. А на стене, противоположной окну, висели старые часы с боем — их нужно было заводить, поднимая гирю в форме еловой шишки. Первое, что Татьяна сделала сегодня — открыла их застекленное чрево, перевела стрелки, сверяясь с цифрами на экране смартфона: пятнадцать-пятнадцать, одно движение. А потом подняла гирю, сначала прислушиваясь к скрипу заспанной пружины, а потом к мерному стуку побежавших секунд.

Сейчас было около семи. Таня уже часа четыре болталась по этой квартире с ведром и тряпками: протирала окна и зеркала, отмывала полы — ведь в офисные времена здесь не снимали уличную обувь. Шторы решила не стирать, хотя пыли на них скопилось предостаточно. Ее дело — немного привести это жилье в порядок, с остальным пусть разбирается Фирзина. Чуть позже должен был приехать Витька с приятелем, расставить мебель. А пока его нет, можно выгрести хлам с антресолей.

Демидова пододвинула кухонный стол, осторожно влезла на него — но стол расставил крепкие ноги и даже не качнулся. Она открыла дверцы антресолей и принялась вытаскивать старые вещи. Стеклянные банки, коробку с шахматами, изъеденную молью меховую шапку, оранжевую авоську с какими-то тряпками… В дальнем углу лежал большой темно-синий пакет. Она потянула его за ухо, спустила на стол — и слезла, отряхнула руки.

В пакете были старые бумаги: помятые тетрадки в дерматиновых обложках, выкройки из журналов, письма в пожелтевших конвертах — на них, в графе «Адресат» стояло имя ее матери. Таня высыпала бумаги на пол и устроилась рядом.

Выкройки, наверное, собирала мать — недаром всегда гордилась тем, что шьет себе и клиенткам самые модные наряды. Таня отодвинула их в сторону и взялась за письма: они были от бабушки и, судя по всему, написаны в те времена, когда мать работала в поселке Ляпуново, на швейной фабрике, куда попала по распределению на пять лет. Из этого же поселка был отец — именно там встретились и поженились родители Тани. И сама она тоже родилась там. Но не помнила этих мест — ведь ей было чуть больше двух лет, когда родители перебрались в этот подмосковный городок, где покойный Танин дед смог выбить для молодой семьи отдельную квартиру — ту, в которой и по сей день жили родители.

Таня наугад вытащила одно письмо, пробежала глазами по тексту. Нехитрые семейные новости: набрали ягод в лесу, подходит очередь на мебель… Зацепившись взглядом за свое имя, Таня вчиталась внимательнее. «А то, что вместе живете, так даже хорошо: свекровь и золовка за Танюшкой присматривают, будь благодарна, — почерк бабушки был ровный, пузатые буквы аккуратно нанизаны на строчку, как на ниточку. — Одной с ребенком тяжело. Так что, дочка, ты характер свой поприжми, он ведь у тебя не сахар. Помни, что мир в семье дороже. А если совсем со свекровью не ладишь, переезжайте к нам».

Татьяна усмехнулась: похоже, это из-за матери путь в Ляпуново был им заказан. Родители и сами туда не ездили, и Таню не отправляли. Хотя многих ее подружек на все лето увозили к бабушкам и дедушкам… Но отец? Почему он никогда не ездил к своей матери и сестре? Только звонил раз в год, сухо поздравлял мать с днем рождения. И Тане давал трубку, но она никогда не знала, о чем говорить с незнакомой, по сути, чужой ей, бабушкой. С тех пор, как стала жить отдельно от родителей, она бабушку не слышала. Лет пятнадцать уже прошло.