Негромко постучав, она приоткрыла дверь палаты. Ангелина Васильевна сидела в кресле, распускала полосатый свитер, ловко привязывая обрывки шерстяных ниток — каждую к клубку своего цвета. Завидев Инессу Львовну, прижала палец к губам: только-только уложила внучку. Скользнув взглядом по согнутой детской спинке, круглящейся под махровой простыней, заведующая поманила бабулю в коридор.

— Посоветоваться с вами хочу, Ангелина Васильевна, — дипломатично сказала она. И старая сплетница важно кивнула, поплыла к кабинету вслед за Вяземской.

Поговорили они быстро — пяти минут не прошло, как бабуля отправилась восвояси. «Болтать она, конечно, будет, с этим ничего не сделать, — думала Инесса, снова набирая номер Демидовой. — Ведь видела и слышала то же, что и санитарка… Надо же, сцепилась с Тихоновой! И обморок этот — прямо на работе…»

— Да, Инесса Львовна, извините, не могла раньше ответить. — Голос Демидовой был приглушенным. — Я в гинекологию к Яне отошла.

— Татьяна Евгеньевна, что произошло? — заведующая старалась говорить спокойно. — Мне сказали, у вас… ммм… был стресс?

— Простите, я перенервничала. У меня опять замершая беременность, — тускло ответила Татьяна. — Мне Костромина уже поставила успокоительное. И госпитализирует сегодня.

Заведующая помолчала. А что тут скажешь? Сама прошла через подобное когда-то, так и не смогла забеременеть… И муж ушел. Тяжело всё это.

— Ох, Таня, — вздохнула заведующая. Она редко обращалась к сотрудникам на «ты», блюла начальственную дистанцию. Но сейчас они говорили, как две женщины, объединенные общим горем. — Сочувствую тебе. Но до работы всё равно допустить не могу, войди в мое положение.

— Я понимаю, — перебила Демидова. — Купченко меня подменит.

Ее голос звучал сухо, но Инесса Львовна уловила в нем нотки обиды.

— Ладно. Выздоравливай, — сказала она.

«Татьяне не мешает нервы подлечить, — подумала Вяземская. — Но сама она за помощью не обратится. Как большинство врачей, сапожник без сапог: других лечит, а своё здоровье по боку».

Поискав в записной книжке, она набрала номер Федора Сергеевича Лемешева — психиатра, с которым была знакома по работе уже лет двадцать. Дозвонилась быстро, после вежливых расшаркиваний кратко описала суть дела.

— Ничем не могу, Инесса, — с сожалением сказал Федор Сергеевич. — Я же в Польше сейчас, у дочери. Как полгода назад на пенсию вышел — так сразу сюда. Помогаю с садом и внуками.

— Тогда посоветуйте кого-нибудь, — попросила Вяземская.

— Есть там у вас один парень, Игорь Новицкий. Опыта у него маловато, конечно, но хотя бы теорию знает неплохо, другие по сравнению с ним недоучки… Не больно-то охотно идут сейчас в нашу профессию, — пожаловался Лемешев. — А кто идет, больше на наркологию упор делает — на ней хоть заработать можно. Психиатрия им так, по боку…

Новицкому тоже удалось дозвониться с первого раза.

— Скоро буду, — пообещал он, выслушав просьбу Инессы Львовны.

— Мне уже бежать пора, но я вас прошу — отзвонитесь по результату. И, пожалуйста… Будьте с ней поделикатнее. Она наша коллега, все-таки. Давайте проявим участие.

Завершив разговор, Вяземская почувствовала удовлетворение. Ее отделение будет работать без сбоев. И сотрудники тоже. Просто некоторым нужно помогать — вот как Татьяне.

Лепесток белой орхидеи оторвался, спланировал на подоконник. И, глядя на него, Инесса Львовна вдруг засомневалась: а не перегнула ли она, пригласив психиатра?

— Львовна звонила? — спросила Яна, сделав круглые глаза. — Потеряла тебя, да?

— Ну… — Таня замялась. Рассказать о приступе? И о том, что такие у нее — с детства? Ох, нет… Пусть Янка и лучшая подруга, но нет. Никому и никогда.

— Чего? Говори! — потребовала Костромина.

— Да она не ругалась! Посочувствовала только.

Яна отвернула край медицинских перчаток, деловито глянула на часы.

— Так, я часа через полтора освобожусь. В принципе, мы можем сделать выскабливание сегодня, — вслух размышляла она. — У тебя срок пограничный, 10 недель, сойдет как показание для экстренного вмешательства. Приврать придется, конечно, но… Я сейчас медсестрам и анестезиологу скажу, чтобы готовились.

Господи, как хорошо, что у нее есть Янка! Таня с облегчением прикрыла глаза, сжала руки, унимая накатившую дрожь. Скоро, скоро всё закончится. И ее постыдная тайна, которую она столько лет умудрялась прятать даже от лучшей подруги, снова уйдет в глубинные пласты сознания и заляжет там, сложив оружие. Можно будет продолжать жизнь обычного человека. Она не потеряет работу, друзей, семью. И когда она всё-таки родит ребенка, ее не лишат материнских прав. Потому что никто не будет знать о том, что Татьяна Евгеньевна Демидова, уважаемый детский врач, добропорядочная жена и любящая мать, страдает от непонятного психического расстройства.

— И я еще Купченко позвоню, пусть оторвется от мамочки и летит сюда на крыльях любви, — деловито добавила Яна. И, чуть подумав, уточнила: — Нет, не летит — топает. Или катится, потому что с его пирожковой диетой летать проблематично.

— Янка, вы же с Тамарочкой на пару его раскармливаете — возразила Таня. — И меня, кстати, тоже. А позвоню я ему сама. Витька, конечно, и тебе не отказал бы. Но почему ты должна за меня просить?

Витька Купченко учился вместе с ними в институте, и в студенческие времена был попеременно влюблен то в Таню, то в Яну, над чем они беззлобно смеялись до сих пор. Суетливый обаятельный толстячок — низенький, смуглый и кареглазый — он напоминал Лосяша из «Смешариков». Витька жил с мамой, которая заворачивала его в вязаные жилеты и кофты собственного производства, совала в его сумку контейнеры с полезной пищей, и до третьего курса наведывалась в мед — узнать, как дела у сыночки.

А сыночка был прирожденным педиатром, и в будущем вполне мог стать вторым Филатовым. Еще учась в институте, он прослыл грозой окрестных декретниц, и дважды попадал в милицию за стремление нравоучать. Завидев мамашу с коляской, Витька непременно шел за ней, ревниво наблюдая, не слишком ли сильно она укачивает дитя, не облизывает ли соску перед тем, как сунуть бутылочку ребенку. И, чуть что, делал замечания. А еще он мог точно сказать, из-за чего плачет грудничок: жарко ему, голодно, или мучает зуд в деснах. Впрочем, не все ценили способности Купченко: многие мамаши из тех, что он встречал на улицах, не понимали своего счастья и бежали от бесконечных Витькиных наставлений, роняя памперсы и погремушки. Но он все время находил новых жертв.

Таня подозревала, что он с удовольствием переселился бы в отделение, потому что здесь его некому было обвязывать жилетами и откармливать пресным пюре из нажористой паровой брокколи, или не менее вкусной вареной моркови.

Сегодня он должен был выйти в ночную смену, поэтому он наверняка бодр, трезв и ничем не занят.

Татьяна выудила из кармана смартфон, погладила его пальцем, снимая блокировку. На экране горел пропущенный вызов из приемного покоя. Она тут же перезвонила:

— Девочки, это Демидова. Искали меня?

— Да, Татьяна Евгеньевна. Тут мальчика привезли, посмотрите?

— Конечно! Уже спускаюсь.

Работа. Хорошо, что у нее есть эта работа. Таня цеплялась за нее со смешанным чувством страха и обожания, и не знала, чего боится больше — навредить или потерять. Она врастала во врачевание, оплетала свое отделение, как вьюн. И между своими короткими беременностями работала, как одержимая, проникала во все свободные квадратики сменных графиков — несмотря на то, что совершенно не нуждалась в деньгах. Несмотря на недовольство Макса, беспокойные ночные смены, нервных мамашек и жалость к больным детям. Работа выматывала, но позволяла помогать. Это отвлекало от невеселых размышлений о собственной жизни.

Вот и сейчас мысль о том, что ее ждет больной, заставила Татьяну собраться, привести себя в порядок. Она поправила волосы, застегнула пуговицы халата. Сразу стало тесно: он жал в груди и еле сходился на талии, хотя размер был пятьдесят вторым. Татьяна расправила воротник, выровняла бейдж, приколотый к груди. Придирчиво оглядела туфли. Взяла со столика картонную упаковку с перчатками, вытащила одну пару. Натянула на руки: новые, шершавые от талька, надевались они легко.