— Давай еще сдадим биохимию завтра, проверим тромбоциты. И свертываемость. Согласна?

— Если считаешь нужным… — растерянно сказала Татьяна.

— Считаю. И ещё. Я, знаешь ли, поговорить с тобой хочу. Сейчас как врач, а не как подруга.

Плохой поворот. Янка редко бывает такой серьезной. Но ведь, вроде бы, всё в порядке…

— У тебя не всё в порядке, — словно прочитав Танины мысли, сказала она. — Я думаю, тебе надо с этим кончать. С этими попытками.

— Почему? — Таня слышала свой голос, будто издалека. Спокойный, холодный голос. Отвратительно равнодушный. Так не может говорить порядочная, желающая стать матерью, женщина, которой сейчас запретят иметь детей.

— Пойми, в твоем организме что-то идет не так. Ты не виновата! — Яна вскинула ладонь, подвинулась ближе. — Это чистая биология. Или генетика. Или иммунология, в конце концов. Что конкретно, тебе никто не скажет. Нет, можно, конечно, сдать еще гору анализов. Но только сама посуди: медицина пока не знает, отчего перестает развиваться плод в теле женщины. Замершая беременность — это такой диагноз, знаешь ли… Он теперь очень часто встречается. И если бы мы только знали, что с этим делать, как предотвратить! Но мы не знаем. Утешает одно, и я тебе уже об этом говорила: скорее всего, это определенный механизм эволюции. Которая отбраковывает больных детей еще до их рождения. Может, это и жестоко звучит, и да простит меня Господь, но кому хорошо, когда в семье рождается больной ребенок? Малышу, которому предстоит всю жизнь мучиться? Или его родителям, которым придется полностью изменить жизненный уклад, и страдать вместе с ребенком — часто не только от жалости, но и от бессилия?

Таня нервно сглотнула. Черт бы побрал эту сухость в горле, нужно еще воды. Она потянулась к бутылке, отхлебнула апельсиновой отравы. Кажется, теперь она навсегда возненавидит апельсины.

— Но я ходила к генетикам, сдавала кровь, — подумав, возразила она. — Еще после первого раза.

— Да, только твой Макс не ходил, — зло обрезала Яна. — Ему вообще все это не интересно. Он вот, к примеру, знает, что ты сейчас здесь?

— Да. Но он на переговорах…

— «На переговорах», — передразнила Янка. Таня давно не видела, чтобы она так злилась. — Конечно, это же так важно! Подумаешь, жена в больницу попала! Подумаешь, ребенка потеряли!

— Ян, он спрашивал, нужно ли приехать. Я сама сказала, что не нужно.

— Ну конечно! Ты сказала — а он взял и послушал, в кои-то веки! Обычно всё бывает наоборот, но ты об этом не подумала, да, подруга? А здесь вон как удобно получилось: жена сама сказала, что не нужно. Да нормальный мужик приехал бы, примчался, несмотря на любые запреты!

Татьяна хотела возразить, пыталась подыскать аргументы — но их не было. Да, хороший муж не оставил бы жену в такой ситуации. Но у нее нет хорошего мужа, только такой. Она прикрыла глаза; слабость делала ее ватной, не способной придушить тревогу, которая включилась от Янкиных слов и теперь вгрызалась внутрь с жадностью бензопилы.

Недовольно бормоча, Яна поправила ей подушку, подоткнула одеяло. Задребезжала штативом капельницы. Таня думала, что она сейчас уйдет из палаты, но та вдруг спросила:

— Зачем тебе вообще этот упырь? Нашла бы нормального мужика, давно бы родила, может.

А вот это было обидно. Найди мужика! Как будто они в ряд стояли — иди, да выбирай. С Таниной-то внешностью и задницей, как у императорского тяжеловоза. Спасибо, в свое время она намучилась от одиночества и больше его не хотела. Макс — хоть какой-то выход. В конце концов, не бьет, не изменяет, деньги зарабатывает. С виду они вполне благополучная семья. Бывает гораздо хуже.

— Яна, мы не будем сейчас обсуждать моего мужа, — предостерегающе сказала она.

— Ну не разводись с ним, а роди от другого! — выпалила Янка.

Таня в ужасе распахнула глаза и уставилась на подругу так, будто та прямо сейчас перекидывалась в оборотня. Представила себе, как выходит из роддома с празднично перевязанным кульком. Нагло улыбаясь, передает мужу ребенка… похожего на Купченко, к примеру. А через годик идет за вторым, потом за третьим… Как в анекдоте: «Всех семерых Василиям назовем, а различать будем по отчествам».

— Ты в своем уме вообще, тётя доктор? — возмутилась она.

— А что? — холодно ответила подруга. — Это жизнь. Все равно ребенок нужнее тебе, чем Максу. Да он и не заметит, наверное, с его-то внимательностью к собственной семье.

— Яна, всё!

— Да я просто волнуюсь за тебя! — заорала она. — Неужели, непонятно? Я не хочу после твоей очередной неудачной попытки разговаривать не с тобой, а с фотографией на могильном камне! Ты, Танечка, умная-умная, но когда чего-то личного касается — такая изумительная дура! Я просто диву даюсь! Вот что ты дальше делать будешь? Опять пролечишься, а потом забеременеешь от Макса? А вдруг это снова закончится так же, как сейчас? Это не шутки, дорогая, это становится просто опасным для жизни!

Ее голос напряженно звенел в тишине одиночной палаты. Лунный свет холодил воздух, и Танины руки замерзли, будто вместо крови по венам тёк холодный кисель. Низ живота нудно ныл, налитый медленно разъедающей тяжестью. Пошарив под одеялом, она вытащила пузырь со льдом и положила на край кровати. Подняла на Яну измученный взгляд.

— Я понимаю, Ян. Я же сама врач. Но еще я женщина, и хочу стать матерью. Это единственное, чего я хочу, пойми! Поэтому… Прости, но я буду пробовать еще.

Яна вздохнула.

— Знаешь, на чем основана лотерея? — неожиданно спросила она. — На том, что человек покупает и покупает билеты, говоря себе: я столько раз пробовал, должно же мне повезти! Или: мне не хватило всего одного хода, в следующий раз я смогу! И люди пробуют, пробуют, пробуют… Тратят деньги, тратят… А потом выигрывают — сто рублей. Ну, или тысячу. Мама моя однажды чайник выиграла. Чайник, понимаешь? А ты хочешь сорвать джек-пот!

— Но кому-то же везет, — несмело возразила Татьяна.

— У тебя нет стольких попыток. И одно дело — тратить деньги, другое — жизнь.

Январское солнце близоруко всматривалось в окно палаты через туманную завьюженную стынь. Кто-то там шел сейчас, в этой метели, пригибаясь и матеря капризную зиму этого года, которая еще вчера растеплелась почти до нуля, а сегодня обиженно стянула лужи льдом, выхолодила воздух. Выла, морозила, заставляла прохожих прятать носы в поднятые воротники, ощущать, как злые снежные крупинки царапают щеки. Но Таня с удовольствием променяла бы свою комфортную одноместную палату в гинекологии на эту заметенную пургой дорогу.

Она сидела, пододвинув стул к широкому подоконнику. Раскрытая пасть черной кожаной косметички-несессера с торчавшими из нее тюбиками, кисточками и флакончиками словно говорила ей: хватит нытья, примирение в красоте. Займись собой, это тебя успокоит.

«Вряд ли, — горько усмехнулась Таня. — Но попробовать надо».

Что случилось — то случилось. Ребенка больше нет. Теперь нужно быть осторожнее: пролечиться, не торопясь, отвести на это минимум год. И еще — заставить Макса сдать анализы. «Если понадобится, я ему сердце вырежу и отдам на экспертизу», — неожиданно подумала Татьяна. И осознала вдруг, что бесконечно, мучительно зла на своего мужа.

«Зачем тебе этот упырь?», — спросила вчера Янка.

Упырь.

Что-то холодом плеснуло в желудке, превратившемся в бурдюк с длинным горлом — и волна тошноты поднялась изнутри, согнув Таню почти до колен. Она прикрыла ладошкой рот, остановила позыв рвоты, но противный кислый вкус запекся в гло́тке. Закашлялась, отхлебнула чая, оставшегося от больничного завтрака. Хороша жена, которую тошнит при мыслях о муже.

Странно, но еще полдня назад она даже не думала, насколько он виноват в том, что произошло с их пятью не рожденными детьми. И дело даже не в дефективном гене, носителем которого предположительно мог быть Макс. Дело в самом отношении к ее желанию иметь ребенка. Он так же отнесся бы к ее желанию купить плед. Или не купить плед. Если хочешь — вперед, но сама думай о цвете, материале и размере. И сама решай, где ты его возьмешь, и не слишком ли дорогой будет цена. И не мельтеши, я занят. Мне некогда заниматься ерундой.