Алёна устроилась на кушетке: полулёжа, подперев рукой золотоволосую головку. Макс увидел плавный изгиб шеи с тенью над ключицей, еще одну тень — ниже, в мягкой впадинке, где сходятся округлости груди и покачивается на невесомой цепочке бриллиантовый кулон-слеза. Точеная косточка плеча обтянута бархатом платья, скрывающего ее руку до самой кисти — длинной и нежной, как полураспустившаяся лилия. Скрипичный изгиб талии под бархатом, закрывающим её тело до самых колен — округлых, яблочно-розовых. Изящные голени — аристократически-длинные, перехваченные у лодыжки черными ремешками туфель-лодочек. И запах — смелый, пробирающий до глубины запах ее духов вперемешку с холодным ментолом сигареты, которую она держала в вытянутых пальцах.

Алёна подняла взгляд — и в его глубине засияли всё те же жемчуг и серебро. Всё теми же мазками тёмного золота взлетали к вискам брови, всё так же алели губы. И Макс осознал, счастливо и глупо улыбаясь: вот и сбылось. Здесь, в мягком свете лампы у плотно зашторенного окна, ждала его молодость.

— Здравствуй, — сказала она, бросив сигарету в хрустальную пепельницу и поднимаясь с кушетки. Шагнула навстречу ему, онемевшему, сосредоточившему в ней весь мир, забывшему, как дышать и как сдвинуться с места. Остановилась, подняв к груди кисти рук, смущенно переплетая пальцы. И он, выронив, наконец, этот чертов чемодан, сгреб её, вжимая в себя, впился пальцами в её тело и зашарил, как слепой — по спине, волосам, плечам, натыкаясь то на тёплый бархат, то на прохладу кожи, вдыхая её, вбирая всеми фибрами, и всё ещё не веря, не веря… Лишь когда ее губы ожили под его напором, шепча: «Макс, Макс, любимый!» и он закрыл своими губами этот горячий шепот, впитал его и прочувствовал каждой клеточкой тела — лишь тогда поверил: моя. Навсегда. Не уйдёт больше.

Приподняв, Макс поволок ее на кровать, настойчиво и нетерпеливо, будто над ним нависали последние минуты отпущенной ему жизни. Целовал в губы, глаза, щеки, спускался по выгнутой от стона шее, гладил губами ключицы, только теперь понимая, насколько болезненной может быть нежность, запертая внутри почти пятнадцать лет. Не отрывая губ от ее кожи, неловко снял пиджак и дернул вниз узел галстука. Приподнял ее за плечи, нащупывая молнию в черном бархате на спине, рванул за металлический язычок — и Алёна ойкнула, отстраняясь от боли.

— Прости, прости, — в ужасе зашептал он, — я люблю тебя, люблю…

Она покорно зашарила руками у себя за спиной, кое-как расстегнула, и Макс стянул верх платья вместе с бюстгальтером. Приподнял ладонями ее груди, впился в них губами — обуянный жадностью, смакуя вкус и запах — и смял, не соразмеряя силы. А потом скользнул рукой под ее юбку, содрал кружевные трусики, перевалился через ее бедро, расстегивая ремень на брюках и впопыхах царапая ее ногу пряжкой…

А она лежала под ним, будто терпела — но он ничего не замечал.

Залесский сидел за столом в своей адвокатской конторе, постукивая по столу красным колпачком шариковой ручки, и равнодушно зачитывал в трубку телефона:

— Статья сто шестьдесят шесть, пункт второй: оспоримая сделка может быть признана недействительной, если она нарушает права или охраняемые законом интересы лица, оспаривающего сделку, в том числе повлекла неблагоприятные для него последствия… Дальше читать?

— Не надо, — фыркнул Василенко. — И всё же я не понимаю, при чем здесь я, если посадил её Демидов, и он же выцыганил у неё все подписи?

— Дурачка из себя не стройте, — сухо ответил Залесский. — Вы вообще зачем позвонили?

— Хочу, чтобы вы отозвали иск, — сказал Василенко. — Насколько я знаю, Татьяна всё равно хотела продать аптеки. Так зачем поднимать шум, писать в ОБЭП… кстати, как они отреагировали?

— Заинтересовались, — хмыкнул Залесский. Он не отправлял туда письма, опасаясь, за Татьяну, но внутренний аудит уже начался и результаты были неутешительными. Еще один повод взять Василенко на понт и посмотреть, как отреагирует. И адвокат добавил:

— Говорят, деньги со счёта шли на липовые фирмы. Думаю, вы в курсе, что это за фирмы. Я вообще считаю, что вы вместе с Демидовым как-то наваривались на этих аптеках. Кстати, я в курсе и про контрафакт.

— Вы зря не верите, что я ни при чем, — вкрадчиво сказал Василенко, старательно обходя тему со счетами. — Я точно такая же жертва, как ваша клиентка. И не меньше вашего мечтаю найти Демидова. Кстати, ещё не знаете, где он?

— Нет. Но если вы считаете себя жертвой мошенничества, можете подать в розыск, — Залесскому был не интересен этот разговор. Василенко звонил третий раз за последнюю неделю. То выведывал, где Татьяна, то пытался угрожать, то жаловался — вот как сегодня.

— Вы же знаете, с какой скоростью работает наша полиция. Сам найду, — буркнул Василенко. — Тем более, я уже подобрался к нему ближе вас… Но я хочу лишь вернуть свои деньги. А вы? Вы же хотите его посадить?

— Допустим, — насторожился Залесский.

— Тогда давайте объединим усилия, — предложил Василенко, — и поделим добычу: мне деньги, вам — Демидов и аптечная сеть. Никто не будет внакладе.

Адвокат помолчал, раздумывая. Связываться не хотелось, но эта сволочь явно что-то знает. «Я уже подобрался к нему ближе вас». Не похоже на хвастовство.

— Хорошо, будем на связи, — сказал Залесский.

И, положив трубку, тут же позвонил приятелю из ФСБ, продиктовал номер Василенко. А через несколько минут знал: тот в Самаре.

Опять этот город! Все дороги вели туда: распечатка с объявлением о продаже коттеджа, слова Василенко… Согласно паспортным данным Демидова, он родился и вырос в поселке под Самарой. Это не набор случайностей, это след.

Залесский встал, прошел в приёмную. Выдержанная в классическом стиле, она была в меру строгой, но уютной: светло-желтые стены с широкими белыми плинтусами под потолком и лепниной вокруг люстры, добротная ореховая мебель, репродукции Шишкина, стулья, обитые коричневым бархатом. Кресло секретаря пустовало — обед. Юрий сделал себе кофе, взял беляш из пакета: утром, когда Петровна совала его в руки адвокату, он казался мешком, набитым под завязку. Сейчас в нем осталось меньше половины — сотрудники растащили. Юрий надкусил беляш, чувствуя, как рот наполняется солоноватым, с перчинкой, мясным соком, как тает на языке нежнейшее тесто. И усмехнулся: что ж, сотрудников можно понять.

Входная дверь хлопнула, и в контору ввалился Андрей Кузьменко, напарник по адвокатской практике — бородатый, русоволосый, кряжистый, похожий на русского крестьянина, сошедшего с лубка. Роста он был великанского, почти как Залесский — но шире в плечах и животом солиднее. Поэтому системный блок, который Кузьма осторожно прижимал к груди, на его фоне казался большой консервной банкой.

— Готов твой пациент, Юрий Борисыч, — пророкотал напарник, ставя системник на стол секретаря. — С тебя пузырь и мастер-класс по беляшам.

— Насчет беляшей — это к Петровне. Она тебя, кстати, на рыбные расстегаи ждёт. Только, говорит, с Андреевой помощью сможем зимний улов изничтожить. А пузырь — хоть сейчас, любой выбирай из моих запасов, — откликнулся Залесский. И кивнул на системник: — Кстати, нашлось, что обмыть?

— Нашлось, — чавкая беляшом, ответил Кузьма. — Хорошо, что привлекли этого спеца. Где подключим — здесь, или в кабинете?

— Точно не здесь, эта штучка слишком ценная. Давай ко мне, — Юрий подхватил системный блок и внес его в свой кабинет. Вернулся за кофе, пока Кузьменко подключал компьютер, и прихватил пакет с остатками беляшей. Взял кресло из троицы, предназначенной для посетителей, подтянул ближе к столу — тот был тёмно-коричневым, почти чёрным, таким же, как книжные шкафы, теснившиеся у дальней стены. Мебель в чиппендейловском стиле, тёмно-зеленые шерстяные шторы и стены кирпичного цвета делали кабинет похожим на комнату в английском клубе.

— Смотри, — сказал Андрей, кивнув на монитор. — Все файлы, что удалось выцарапать моему хакеру — а он, между прочим, гранд-мастер Йода среди хакеров, я по сравнению с ним первоклассник — хранятся в этой папке. А вот тут — видишь файлик блокнота? — ссылки, по которым твой Демидов шастал в интернете. А там, друг мой, то самое, которое мы называем шерше ля фам.