«Ты сама, кому хочешь, вымотаешь», — зло подумала Таня. И сгребла со стола связку ключей.

Алёна провела щёткой по волосам и хмуро глянула в зеркало — в нём отражалась смятая постель и мерзкая храпящая туша Макса. Он так и лежал, как явился вчера — в джинсах и рубашке, на груди которой красовалось большое жирное пятно. Потное лицо блестело, из уголка губ вытекла струйка слюны. И запах в номере был кислый, перебродивший — даже открытая форточка не спасала.

— Как же ты меня достал! — сказала Алёна и закрыла лицо ладонями. Потёрла лоб, задвигала плечами, пытаясь хоть немного сбросить напряжение — оно будто связало всё тело невидимыми тонкими лесками, больно врезающимися в кожу. Откинула голову назад, бессильно глядя в потолок.

Как бы отделаться от Демидова, и при этом — сохранить деньги? Ведь такими темпами они растают за полгода. Алёна скривилась, вспомнив, как Макс вчера швырял перед партнёрами по покеру стопки красных пятитысячных купюр — будто напоказ! Кичился своим богатством, из-за которого они сидят в этом отеле, как в ловушке… Вот сколько он проиграл? Или всё-таки выиграл? Он покосилась на храпящее тело: в таком состоянии он вряд ли соображал хоть что-то… А покер не любит пьяных.

«Прощайся, Алёна, с мечтами о безбедной жизни. Сама виновата — знала, с кем связываешься», — попеняла она себе. Но изнутри поднялся протест: она ведь все эти годы жалела, что ушла от него! Помнила, как жили: ярко, безбашенно, через край… И как Максим трясся над ней, как любил… чем угодно был готов пожертвовать! Больше к ней никто так не относился. Никто — она знала точно, ведь за эти годы было столько поводов сравнить… Алёна не раз думала: вот вернулся бы, нашелся заново — и можно было бы обнулить судьбу, переиграть всё начисто. Ведь они повзрослели, и теперь смогут вести себя более осмотрительно: никаких бездумных кутежей с покером и алкоголем, заработали — вложили в прибыльное дело, а не растратили, пока есть, что. Но получилось, что судьба переиграла их. Потому что Макс остался таким, как был: показушником и транжирой. Только теперь этого в нём было больше, чем любви.

«А я? Ведь и я не люблю его, — признала она. — Сначала, когда переписывались и перезванивались, я была убеждена: это отличный вариант, ведь он не мог забыть меня столько лет — значит, будет любить и дальше. Будет слушаться — а уж я направлю, куда мне нужно… Тем более, что он обещал привезти денег, купить нам дом. И упустить такой шанс я не могла. Казалось — вот оно, счастье, впервые за много лет: любящий мужчина, обеспеченная жизнь. Спокойная, размеренная. А по факту — всё снова летит в тар-тарары, и если быть до конца честной, стоит признать: у нас не могло бы получиться по-другому. Мы всегда были, как спичка и порох: сначала красивая вспышка — но в итоге-то пепелище».

Макс шумно заворочался, запыхтел. Проснулся наконец? Алёна, повернувшись, наблюдала за ним. Думала, поглядывая на стакан воды, стоявший на туалетном столике: если Демидов сейчас начнет каяться, просить прощения — подаст ему, так и быть; если же начнет скандалить в ответ на её упреки — выплеснет в морду, не откажет себе в удовольствии. А потом уйдет завтракать без него. Может быть, отыщет Крапивина — с ним и то веселее.

Но Макс повернулся на бок, поджал ноги к животу… и заливисто, с протяжным треском, выпустил газы. Пахнуло серой и желчью. Алёна гадливо сморщилась. Вскочив, подошла к окну, втянула носом свежий воздух. И вдруг подумала: «А я вообще готова его терпеть — смердящего, харкающего, с похмелья, или когда он в дурном настроении? Когда воняет потом или чесноком, жуёт, не закрывая рта, наводит бардак в комнате, гогочет над идиотскими телепередачами, как имбецил? Готова терпеть — даже за деньги? Ведь если мы останемся вместе, будет ещё и это».

Двоюродная сестра Катька, бывало, говорила ей: «Выбирай по любви, ведь жить с мужиком, а не с кошельком». И Алёна всегда смеялась над этим, как над самой большой глупостью. Уверяла, что если денег вдоволь, очень многое можно стерпеть. А если нет их, и любви тоже нет? Ради чего люди терпят? Ведь жизнь складывается так по-разному, ты можешь выйти замуж за олигарха — а завтра какой-нибудь кризис, дефолт, неудачная сделка, и с чем придётся остаться? Пока он снова не поднимется, если поднимется вообще. И что же, сразу бросать — как она бросила Макса в молодости? Уходить на поиски нового счастья? Но так можно блуждать всю жизнь. Собственно, она именно так и блуждала. Может, поэтому и вцепилась сейчас в это прошлое — ведь потеряла уже надежду найти себе того, кого сможет полюбить, и чтобы был при деньгах. А годы идут, и уже хочется покоя, чтобы прибиться к одному берегу — и больше ничего не искать.

Но с Максом покоя не будет.

Эта мысль — даже не мысль, а окончательно сложившееся убеждение — вконец испортила Алёне настроение. Теперь хотелось только одного: чтобы он никогда не появлялся, не дразнил вот этой возможностью начать всё заново, устроиться, жить без бед. Но у прошлого нет альтернативных вариантов. Оно обманчиво, как линза: повернёшь к минувшим событиям одной стороной — преувеличит их важность, повернёшь другой — преуменьшит. Вот она и посмотрела сквозь эту линзу на свои отношения с Максом, и стало казаться: ерунда, что он играет и пьёт, главное — любит её, и умеет зарабатывать.

Эх, если бы его деньги были у неё! Можно было бы купить квартиру, чтобы больше никогда не болтаться по съемным углам. Положить остатки в банк и жить на проценты. Или открыть салон красоты, магазин, да мало ли… Но деньги в сейфе, и только он знает от него шифр. А ей не говорит. Не доверяет. Потому что знает её, как облупленную.

Алёна встала, взяла сумочку. Дойдя до порога комнаты, еще раз посмотрела на спящего Макса. Противно. И грустно. Как всегда, когда разбиваются мечты.

Она спустилась по лестнице, решительным шагом пошла в ресторан, но замешкалась перед входом, глянув на своё отражение в высоком зеркале. Шёлковое платье цвета морской волны очень шло ей. Но в глазах застыла грусть, и морщинки у рта стали резче: будто она постарела за эти недели, что прошли рядом с Демидовым. Алёна похлопала себя по щекам и широко улыбнулась, пытаясь вернуть лицу выражение беззаботности. На миг из зеркала выглянула прежняя она — но что будет, если отойти? Если забыть, что нужно держать лицо, и снова начать думать о том, что с Максом не сложится? А ведь от этих мыслей никуда не деться, и, значит, никакое платье не поможет ей выглядеть хорошо.

«Да какого черта! — вдруг разозлилась она, и у женщины в зеркале ярко блеснули глаза, упрямо выпятился подбородок. — Что тут думать? Нужно просто забрать у него деньги, и уехать. Если использовать клофелин, у меня будет достаточно времени, чтобы затеряться. Пока прочухается, пока поймёт, в чём дело… В полицию он не побежит, ведь деньги и так ворованные. Если будет искать, то сам — но когда ещё осмелится? Ведь он прячется здесь, носа наружу не высовывает. Так что дело верное. Кстати, и на книгу бабло появится…»

Она вспомнила о предложении Егора — того, что нашел старинный фолиант. Возможно, Вульгату — хотя в это верилось с трудом. Но даже если не её, посмотреть стоило. К тому же, этот Егор похож на лошка: крестьянское лицо, борода лопатой — ну кто такую носит в наше время? Если книга окажется стоящей, можно выкупить её за небольшую сумму, а потом перепродать антикварам или букинистам. В том, что она сумеет оболтать Егора, Алёна почти не сомневалась: всегда умела торговаться.

Она поправила волосы, помассировав пальцами голову — неосознанный жест, всегда так делала, если требовалось принять решение. И, уже не колеблясь, прошла в ресторан. На этот раз уселась за столик в центре зала — до чёртиков надоело прятаться по углам. Кивнула официанту, и, не заглядывая в меню, заказала омлет с помидорами, сырные гренки и кофе. А к ним, вызвав на лице официанта еле заметный проблеск удивления, бутылку коньяка. Пожилая дама за соседним столом — тощая, как сушёный лещ, и с тем же глуповато-рыбьим выражением лица — брезгливо подняла бровь, увидев принесённый Алёне заказ, и выразительно посмотрела на часы: стрелки едва миновали двенадцать. Чтобы шокировать её ещё больше, Алёна открыла бутылку, плеснула в стакан и выпила залпом. С грохотом поставила его на стол и, шумно втянув воздух, занюхала наколотым на вилку румяным гренком. Дама отвернулась, негодуя. «Вот так! — усмехнулась Алёна. — И никто не вправе меня судить».