«Но если я такое устрою, Серёга меня просто грохнет. — Эта трусливая мысль каждый раз останавливала ее. — Отберет ребенка, перестанет давать деньги… Нет уж, лучше подождать. Мало ли, что может случиться…»

Из люльки послышалось тоненькое, жалобное хныканье, и Наталья отложила смартфон. Встала и потянулась к ребенку, взяла малышку на руки.

— Ты проснулась? Масечка моя проснулась? — она старалась говорить ласково, подражая сюсюкающим мамашкам, которых не раз наблюдала на улицах и в магазинах. Ей казалось, что вот такая показная нежность обманет ребенка — да и ее саму научит нежности истинной… Наталья прижала дочку к себе, и малышка притихла, уставилась на маму мутно-синими глазищами.

— Моя лапушка кушать хочет? Кушаньки хочет мой зайченочек? — певуче продолжала Наталья, усаживаясь на кровать и расстегивая верхние пуговицы пижамы. -Сейчас мы покушаем, моя сладкая. Сейчас, моя девочка…

— Привет, — шепнул Волегов, без стука входя в палату. На бывшую любовницу он смотрел удивленно, и даже обрадовано — раньше не слышал, чтобы она так ласково разговаривала с дочкой. — Не спит?

Наталья покачала головой, подставляя щеку для дежурного поцелуя. Дала грудь ребенку и покосилась на пакет, принесенный Волеговым.

— Продукты, — коротко кивнул он, и склонился к дочери. Вика сосредоточенно сосала грудь, прищурив глазки. И Наталья снова ощутила себя обыкновенной дойной коровой, которую держат только для того, чтобы выкормить породистого теленка. А Волегов взял крохотную ручку дочери, почтительно поцеловал ее и прошептал:

— Привет, принцесса!

Вика сжала его палец, потащила к себе — и Наталья почувствовала, как Сергей напрягся, когда его рука оказалась в опасной близости от ее обнаженной груди. Он осторожно высвободился и отошел к мягкому зеленому креслу, на высокую спинку которого было небрежно брошено детское одеяльце. Взял его, начал складывать, стараясь не смотреть в сторону бывшей любовницы. А она искоса наблюдала за ним, пытаясь угадать, в каком настроении Волегов. Хотелось снова заговорить об их будущем. А если снова попытается заткнуть ее, тогда наорать, всучить ему ребенка и уйти — пусть поймет, что без нее не справится! Но она лишь ниже наклонила голову и крепче сжала зубы. Не время еще для истерик, не время…

— Как у вас вообще дела? — спросил он, когда Виктория расправилась с ужином и Наталья передала ее в руки отца.

— Ну как… ревём! — бросила она. — Опять почти всю ночь не спали. Я и животик ей гладила, и столбиком держала — толку ноль! Сутками ее на руках ношу… Но я же мама, стерплю.

И снова в его взгляде мелькнуло уважение. Это немного успокоило Наталью. Хоть какая-то тема была их общей — вот и надо на нее давить.

— Серёж, ты бы заезжал к нам почаще, Викулька у тебя на руках всегда успокаивается, — просительно сказала она. — Посмотри, ведь не пикнула, пока ты здесь. А врач сказал, что ей вредно много кричать, сердечко опять может не выдержать. Да и на легкие большая нагрузка.

Это был пробный шар, и ей было немного стыдно за то, что она использует болезнь дочери для того, чтобы манипулировать Волеговым. «Всё для твоего же блага. Ты же хочешь, чтобы папа стал нашим», — мысленно сказала она дочке, успокаивая саму себя. И шар попал в цель: Сергей задумался, глянул виновато.

— Я постараюсь, — пообещал он. — Занят сейчас очень сильно, ты же знаешь. Но скоро жена на гастроли уедет, смогу приезжать на всю ночь. Попросим в палату вторую кровать поставить.

— Спасибо, — кротко сказала Наталья. — Вике так полегче будет.

Девочка закряхтела, поднатужилась и замерла, уставившись прямо перед собой. Сергей рассмеялся:

— Похоже, ее уже с облегчением поздравить можно! Давай перепеленаем.

Он положил дочку на белый столик и принялся разматывать пеленки. «Не брезгует, как другие папашки», — отметила Наталья, вытаскивая из пачки свежий памперс и передавая его Волегову. Тот уже снял использованный, обтер ребенка влажными салфетками. Ловко надел новый и распрямился, любуясь дочерью. Вновь склонился в порыве чувств, взял маленькую ножку, поцеловал красную пяточку.

— Смотри, какие у нее пальчики маленькие — как горошинки! — восхищенно шепнул он. — А лапка — розовая, крохотная, и такая красивая!

Наталья тоже наклонилась, посмотрела на дочкину ступню — кривоватую, казавшуюся ей недоразвитой из-за своего небольшого размера. Нога как нога. Красная и морщинистая. И снова ощутила свою женскую ущербность — ну почему, почему ей не дано видеть то, что видят в детях другие? Что за душевная слепота, от которой она никак не найдет лекарство?

Сергей надел на дочку ползунки, застегнул крохотные пуговички. Пеленать не стал — в палате было жарковато. Глянул на часы, охнул:

— Слушай, мне бежать пора! Я завтра с утра заеду и постараюсь вечер освободить, чтобы побыть подольше. Не скучайте!

Он передал ребенка Наталье, собираясь откланяться. Но ей не хотелось отпускать его прямо сейчас.

— Мы проводим, — улыбнулась она и взглянула на дочку, — что, моя хорошая, проводим нашего папульку?

Вика повернула головку и задергала ножками, будто побежала на месте.

— Ладно, ладно! — не сдержал улыбки Волегов. — Пойдемте.

Они прошли через широкий коридор, отделанный под кирпич, спустились по лестнице, покрытой темно-бордовой дорожкой, и остановились в холле. Здесь на мягких диванчиках сидели пациенты и посетители. Казалось, никто не обратил внимания ни на Волегова, ни на Наталью с дочкой.

— Ну что, пока? До встречи? — помахал рукой Сергей.

— Пока, папа! Пока-пока! — ответила Наталья за Вику, и, подняв маленькую ручку дочери, помахала ею в ответ.

А сидевший поодаль чернявый мужчина средних лет удовлетворенно хмыкнул, глядя на них через камеру айфона. Хорошие получатся снимки. Да и видео шеф найдет куда пристроить.

Элина Совка вела машину уверенно, будто всю жизнь колесила по немецким дорогам — лишь иногда бросала быстрый взгляд на экран навигатора, да покачивала головой в такт «Вальсу цветов» Штрауса, приглушенно звучавшему из колонок. Анюта, надежно пристегнутая к заднему сиденью, притворялась спящей — ей сейчас ни с кем не хотелось разговаривать. Но сама украдкой поглядывала в окно сквозь полуопущенные ресницы.

Живая изгородь, бежавшая вдоль дороги, пестрела зелеными каплями набухающих почек — будто брызнул с неба изумрудный дождик, повис на растопыренных, сцепившихся друг с другом, ветках, растекся по земле, оживив сухие после зимы травинки. В Германию весна уже пришла — немного опередив пунктуальный календарный март. А ведь еще сегодняшним утром, глядя на Россию с высоты, Анюта видела под крыльями самолета только бело-серый замороженный пейзаж.

Каждый раз от этих, почти волшебных в своей стремительности, перемен в ней рождалось по-детски радостное восхищение. Ведь это возможно: перенестись из зимы в весну, как в сказке! И так просто — нужно лишь заказать билет, сесть в самолет и оказаться там, где хочешь. Вот это свобода. Настоящая свобода!

«Ой ли? — скептически шепнул внутренний голос. — Такая уж настоящая? А сотрудник аэропорта, который подхватил тебя у трапа, как сломанную куклу, и на руках затащил в самолет — он тоже так думает? А мама, которая полчаса назад помогла тебе пересесть из коляски в машину, и подвинула твои ноги ровнее — будто, драя полы, пару сапог переставила — она тоже считает, что ты свободна? А Серёжа, который утром собирал в специальную сумку лекарства, шприцы, компрессионные чулки, набивая этот твой патронташ, с помощью которого ты пытаешься победить болезнь?… Уж он-то лучше других понимает, что патроны в нем — холостые, и гранаты — учебные, которыми можно только напугать противника, а не выиграть войну. Свобода, говоришь? Да ты в окружении, детка. Ты в осаде. Повезло хоть в том, что сумела окопаться на этой безымянной высоте, как-то приспособиться к жизни. И враг твой не добивает тебя».

Эти мысли ранили, раздражали своей бессмысленной откровенностью, и Анюта уставилась в окно взятой напрокат «Ауди», пытаясь отвлечься от них. Двухэтажные домики радовали глаз своей бюргерской добротностью. Белые штакетины аккуратных заборчиков стояли строго по линеечке — ни одна не покосилась, не ободралась. Вдоль домов, по мощеной камнем дорожке, медленно ехала на велосипеде пожилая сухощавая фрау, везла в прицепленной к рулю корзинке длинный подрумяненный батон. В одном из дворов — гордые флаги идеальной хозяйки! — парусилось выстиранное белье. Анюта будто ощутила его холодный, влажно-душистый запах — и улыбнулась, замерла от удовольствия. Тоже мечтала когда-то, что будет у них с Серёжей свой дом, и она, настирав-накрутив целый таз белоснежных, исходящих паром, простыней, вынесет его поутру на улицу. И, ёжась от весеннего ветерка, станет развешивать белье на протянутых меж деревьями веревках, ловко срывая прищепки с лацкана своего халатика…