Но Элина… Как она оказалась в больнице? Почему так упорно просила признаться?

«Я не скажу Анюте», — обещала она.

Да, не скажет — он знал. Вот за что уважал и ценил тещу — так это за ее безграничную любовь к дочери, за стремление ограждать ее от всего плохого. Да и вообще, отношения у них до сего момента были прекрасными. И, может быть, она в какой-то мере заменила бы ему мать — если бы жили вместе, поровну деля счастье, боль, утренний кофе и тепло дома. И если бы эта замена вообще была возможной…

— Ты все сделал правильно, — повторил он.

Но под этой, тщательно внушаемой себе, уверенностью томилась зыбкой мутью бездонная, тёмная топь. И Волегов ощущал ее внутри, как ни сопротивлялся этому чувству.

Пытаясь отогнать беспокойство, он вытянул из кармана сотовый и набрал номер жены.

— Любимая, у тебя все в порядке? — спросил он, стараясь, чтобы голос звучал естественно. А сердце обмирало: если она хоть что-нибудь знает, он услышит. Потому что Анюта, может быть, и умеет, но — ненавидит лгать.

— Вы что, сговорились сегодня? — хихикнула она. — То папа звонит, то теперь ты с тем же вопросом. Всё хорошо! И, Серёжка, ты когда уже домой? Я тебя жду, жду… Простила, конечно, что ты в аэропорту нас не встретил. Но ты мне за это будешь должен кучу комплиментов!

Каждое ее слово, каждый звук милого, родного голоса, ее безмятежность и приветливость по капле выдавливали из него страх. Тело расслабилось, налилось теплой негой — Анюта, счастье мое, ты одна у меня в крови…

— Совенок, я скоро, — только и смог пообещать он, с трудом выталкивая слова через пересохшее горло.

И не выдержал — свернул в ближайший переулок.

Криво припарковался у какого-то дома, криво обнял руль, бессильно уронив голову на сгиб локтя. «Что же я так заврался-то, Господи? Что же мне не жилось-то, а?» — вопросы тяжело выплескивались изнутри — будто душа стонала. — «Врал, врал, самому себе врал! Что сможет все просчитать, уберечь Анюту, скрыть от нее Наталью и Вику… Как будто ехал по какой-то странной колдобистой дороге, не зная, куда она ведет — а себя убедил, что в конце то самое счастье. Но, скорее всего, болото там. Или обрыв».

— Врать тебе теперь, Серёга, придется всю жизнь, — медленно проговорил он. — Двум самым любимым людям врать придется: жене и дочери. Потому что одной изменил, от другой отказался.

Как назло, снова вспомнилась старая дерматиновая сумка, с которой он впервые приехал в Москву. На ее дне, под грузом дипломов и грамот, лежал его вечный стыд, облеченный в одежды правоты. Письмо от отца, на которое Сергей так и не ответил. Потому что он, краснодипломник, отличник, школьный комсорг, имел полное право не портить свое будущее, отказываясь от переписки с зэком.

Просто уехал из города — никому не сказал, куда. Бросил старшего брата. Оборвал связь с отцом.

Он начал предавать уже тогда.

«Отец уже умер, наверное», — тупо подумал Волегов.

Он плотнее вжался лбом в сгиб локтя. И только слышал, как у правого виска тикают подаренные Анютой часы.

«Езжай уже. Ждёт ведь», — велел он себе. Распрямился, прищурившись от резанувшего глаза света. Завел машину и медленно выехал на дорогу.

В окне гостиной горела новогодняя гирлянда — Волегов увидел ее, как только распахнулись автоматические ворота. Явный намёк: ведь Анюта просила снять, когда уезжала в Германию — а сейчас сама же и включила… На душе снова заскребли кошки, и Сергей, поставив машину в гараж, понуро вошел в дом.

Жена выехала ему навстречу: в нарядном платье, смоляные волосы тщательно уложены, на шее — изумрудное ожерелье, которое он выбрал для нее в Италии. Улыбнулась, знакомым движением вытянула шею, подставляя щеку для поцелуя. Но сквозь привычный озорной огонек в глазах проглядывало смущение и некая торжественность — и от этого нового взгляда Сергей напряженно замер, не понимая, что происходит.

— Серёжка, ты есть будешь? — спросила она. — У нас «цезарь» и антрекоты.

Он присел у ее ног, взял руку жены — ту, на которой тонкой полоской желтело обручальное кольцо. Он, тогда еще вчерашний студент, кое-как наскреб денег на два узеньких, самых дешевых… А через несколько лет — когда попер в гору бизнес и начались подвижки по минтрансовской карьере — несколько раз предлагал ей поменять их на что-то более статусное. Но Анюта была непреклонна: «Какая разница, сколько стоит это кольцо? Оно одно на всю жизнь такое!» Вот и теперь оно на ее пальчике, как в первый день… Сергей прижался к нему губами и кое-как нашел в себе силы поднять голову, чтобы посмотреть в глаза жене.

— Давай все-таки поужинаем, — попросила она. — И я тебе новости расскажу.

Он кивнул и послушно прошел в гостиную вслед за ее креслом, из-за спинки которого виднелась точеная смоляная головка жены. Сел на свое место во главе стола — там было уже накрыто, и даже свечи стояли. Он приободрился, вздохнул украдкой: свечи у нее — всегда к приятному сюрпризу, злилась бы — не зажгла.

— Серёж, ты грустный, случилось что? — спросила Анюта, уловив этот вздох.

— Да на работе бардак, — махнул он рукой. — Как обычно. А у нас праздник какой-то?

— Ну… Почти, — она замешкалась, и пододвинула к нему блюдо с антрекотами. — Налетай. Праздник — не праздник? Не знаю даже. Просто хотела с тобой поговорить. В общем… я на один день приехала. Завтра мы с мамой снова улетаем в Германию. Мама там клинику нашла, которая берется за такие случаи, как у меня. Мы ездили туда, они сказали, что шанс есть. Они сделают мне операцию, вживят какой-то прибор, который будет восстанавливать ткань поврежденного нерва. А потом нужен месячный курс инъекций и специального физлечения. Результаты у них есть, они парализованных людей на ноги ставили, представляешь? В общем, я решила попробовать.

— Нютка, это же здорово! — обрадовался Сергей. — Только я с тобой поеду! Давай через три недели, как выборы пройдут — и сразу рванем!

— Серёжа, послезавтра мне там надо быть, — попыталась объяснить Анюта. — Мне уже подготовку провели. Я просто тебе не говорила по скайпу, хотела так сказать, чтобы ты рядом был.

— Ань, какое послезавтра? — нахмурился он. — Я не могу сейчас уехать! И тебя туда не отпущу, я ж с ума здесь сойду, ты что!

— Но мы с доктором договорились… — растерянно сказала она.

— Так отмени!

— Нельзя отменить, поздно, процесс уже пошел!

Он вскочил, нервно прошелся по комнате.

— А нельзя было со мной сначала всё это согласовать? Ты же знала, что я захочу поехать с тобой! И знала, что у меня выборы…

— Да ты совсем с ума сошел с этими выборами! — закричала она. — Только о них и говоришь! Только о них и заботишься! Даже семейные дела готов отодвинуть, лишь бы там все было в срок! И злющий стал, скрытный какой-то… Думаешь, я не вижу?

Волегов растерянно молчал.

Она закрыла лицо ладонями. Потом потерла виски и сказала со спокойным укором:

— Ты изменился, Серёжа. Ты много раз менялся за нашу с тобой жизнь, но все это были хорошие перемены — ты рос, сильнее становился, а если и ошибался, то ошибки умел признавать. А сейчас у тебя новый период в жизни, я понимаю — но не понимаю, отчего ты вдруг стал таким. Резко очень, и очень круто поменялся. Я какие-то знакомые черты в тебе вижу — вот твою целеустремленность, к примеру. Но она тоже изменилась… Превратилась в какую-то… маниакальность. Ты даже на меня готов наброситься, лишь бы дойти до цели. А цель-то какая?

Волегов раздраженно фыркнул и ответил:

— Пройти в областную думу. И мне дали понять, что через год я там точно буду! А к тебе я не изменился ни на йоту. Всегда тебя любил и любить буду.

— Я тоже, Серёжа. Я тоже… Но это депутатство — знаешь, оно не стоит того, чтобы мы жили так, как сейчас. Будто чужими становимся.

Печаль в ее словах будто черту между ними провела — только Волегов осознал, что не черта это, а тонкая, еще неглубокая, трещина. И она, такая маленькая, могла располовинить их сросшийся воедино мир.