…Татьяна вонзила лопату в землю, наступила ногой, нажала на черенок — и заросший травой ком плюхнулся в сторону, показав влажную черную изнанку с белыми нитями корней. Она присела, взяв его за зелёный чуб, тряхнула несколько раз, с удовольствием наблюдая, как осыпается и ложится мягким пухом спелая, богатая земля. Бросила дернину в железное ведро, поднялась и ещё раз копнула, отступив на полшага назад.

На улице было тепло, и она расстегнула верхнюю пуговицу клетчатой рубашки. Джинсы, заправленные в резиновые сапоги, слегка запылились, но отряхивать их Таня не стала — не хотелось снимать вымазанные землёй и травой матерчатые перчатки. Копнув еще раз, она только-только взялась за траву, как услышала со стороны калитки жалобное козье блеяние. Пришлось отвлечься, чтобы впустить Фроську. Коза вошла во двор, и снова заблеяла, глядя на Таню. Набухшее вымя болталось между задних ног, почти доставая до земли.

«Она же Викульку разбудит! — подумала Татьяна, бросая испуганный взгляд на спящую девочку — та сопела в люльке, поставленной на низенький столик напротив двери дома. — Нужно подоить Фроську, а то не успокоится. Да и Вике свежее молочко будет».

Тётя Лида научила её доить козу еще в первый день. «Чего ты химией ребенка кормишь, когда у нас животина молочная! — попеняла она. — Фроська с прививками, не бойся. Сами пьём». Это был отличный вариант — как врач, Таня хорошо знала о пользе козьего молока. И каждый день сама доила Фроську, а Вика на её молоке стала гораздо лучше спать.

Татьяна вошла в дом, остановилась у рукомойника. «Сейчас воды наберу, вымя обтереть», — думала она, поддевая ладонью длинный металлический язычок. Из-за журчания воды Таня не услышала, как за воротами остановилась машина, как кто-то осторожно открыл калитку и вошел во двор. И только случайно взглянув в окно, заметила большой тёмный джип.

Сердце радостно ёкнуло, и она, торопливо вытирая руки о рубашку, побежала к двери, думая, что приехал Залесский. Но, выйдя на крыльцо, увидела, что высокий мужик бандитского вида склонился над люлькой, и уже протянул руки к ребёнку.

— Не трожь! — грозно прикрикнула Татьяна, делая шаг к нему.

Он обернулся. Налитые кровью глаза, пластырь, фигналы с двух сторон, явно после перелома носа. Щетина, хищный оскал, злость в глазах. Но лицо показалось смутно знакомым.

— Я её забираю! — прорычал он. — А с тобой сейчас продолжим.

Он снова повернулся боком и потянул руки к люльке. Татьяна часто задышала, мысли понеслись испуганным галопом: «Дружок Натальи? Всё-таки нашли нас! Заберут Викульку!…» И тут же внутри вскипела ярость: «Ну уж нет, я не отдам!» Сама не понимая, что делает, она схватила лопату, и, подскочив к мужику сзади, изо всех сил ударила его по плохо выбритому черепу. И уже глядя, как он валится на колени, а потом падает ничком, с ужасом осознала: «Теперь точно посадят». И, схватив люльку с заплакавшей Викой, заметалась по двору: куда, куда бежать?…

Порскнула через огород, пробежала мимо бани, засуетилась у забора, отыскивая секретную штакетину — ту самую, которую можно было отогнуть и пролезть на соседский участок: её специально не забивали, потому что соседка тётя Катя любила так сокращать путь. Татьяна нашла её, отодвинула в сторону, и, пригнувшись, пролезла в щель вместе с люлькой. «Тише, тише», — приговаривала она, пытаясь успокоить Викульку. Боялась, что детский плач их выдаст.

Бежать с тёти Катиного участка было некуда — если только через соседские заборы перелазить, но для женщины с ребёнком на руках они были почти непреодолимым препятствием. Татьяна забилась за сарайчик, стоявший в дальнем углу огорода. Вынула Вику из люльки, прижала к себе, пытаясь хоть как-то приглушить её крик. Девочка вдруг успокоилась, тоже прижалась к ней, будто почувствовала что-то. А Таня, целуя её в лобик, быстро посмотрела по сторонам. И увидела на земле длинный брусок с торчащими из него заржавевшими гвоздями. Потянула его к себе. «Если нас найдут, буду отбиваться до последнего, но Викульку не отдам», — решила она, стиснув зубы. Напряженно прислушалась. Только воробьи чирикают в кустах.

Она попыталась успокоить дыхание, обдумывая, что делать дальше. Позвонить бы Залесскому, но телефон остался в доме! Она едва не застонала, коря себя за безалаберность. Обрадовалась, что он приедет, потеряла бдительность! А ведь до этого даже в баню с телефоном ходила, боялась пропустить звонок — его или Волегова.

Что-то мелькнуло в памяти, какая-то важная мысль. Татьяна нахмурилась, боясь упустить её. Волегов. Высокий, лысый, спортивный… Карие глаза смотрят властно, такой делает, что считает нужным…

Татьяна замерла, осознав: это и был он — там, во дворе. Просто она не узнала его. Да и как узнать — видела всего один раз, он был выбрит, и выглядел прилично, не как избитый уголовник. Облегченный вздох вырвался из её груди, радость наполнила душу: «Всё обойдётся, всё кончилось!» Она повесила люльку на локоть, и крепче обхватила Вику — хотела вернуться к дому. Но вспомнила его рык, не предвещающий ничего хорошего. И лопату в своих руках. И тот, как он падал.

Озноб пробежал по спине, и она виновато сникла. Непонятно, почему он настроен против неё — может, Наталья устроила истерику, и теперь он готов убить няню, без спроса забравшую его дочь. «Но я всё объясню, он должен понять! — подумала она, торопливо шагая к забору. — Извинюсь за удар… В конце концов, я защищала его дочь».

Она отодвинула штакетину и пролезла на свой участок. Прошла через огород и, едва подойдя к дому, услышала женский крик. Прибавив ходу, почти выбежала за угол.

Волегов сидел на земле, потирая затылок, и растерянно смотрел куда-то вверх. Рядом с ним, касаясь рукой его плеча, стояла стройная брюнетка на костылях, за спиной которой виднелось бледное лицо другой женщины. А у стены дома, вытянув руку, стоял разъярённый Залесский. И в этой его руке тускло поблескивал пистолет.

Сидя на диване в гостиной дома Демидовых, Анюта нервно переплетала пальцы, думала. И, наконец, спросила:

— Таня, но как она могла? У меня в голове не укладывается!

— А у меня не укладывается, что её больше нет, — ответила Татьяна, машинально помешивая ложечкой чай. — Но сама по себе смерть Натальи мало меня волнует. Я больше переживаю за живых.

Теперь, когда они во всём разобрались, и Татьяна пригласила всех в горницу, нашлось время для спокойных разговоров. Мужчины сидели за накрытым столом возле русской печи, Залесский и Волегов с перемазанным зелёнкой затылком рассматривали разобранный пистолет, и обсуждали что-то. Александр Ильич невозмутимо поглощал пряники, запивая их чаем, и лишь иногда вставлял реплики в разговор Сергея и Юры. А маленькая Вика лежала на диване между Элиной и Анютой, привыкая к новой семье.

— Но вот тётю Алю жалко, — вздохнула Татьяна. — Представляешь, она только что инсульт перенесла, из комы вышла. И в таком состоянии узнать, что у тебя погибла дочь…

— Не говорите ей, — посоветовала Элина Совка, сидевшая рядом с Анютой. — Успеете ещё сказать.

— А тело? Ведь нужно как-то вытребовать его, похоронами заняться.

— Мы с Серёжей найдем ритуальное агентство, они всё сделают, — пообещала Анюта. И спросила, понизив голос: — А какая она была? Я просто никогда не встречала женщин, которые бы так наплевательски относились к своим детям. Вообще, если честно, поняла за последние сутки, что толком жизни не знаю. Многого не видела. И вот не пойму теперь — повезло мне, или наоборот.

— Думаю, повезло, — с улыбкой ответила Татьяна. И тут же посерьезнела: — А Наталья… Понимаешь, я всегда думала, что она странная. Неприятная какая-то, и странная. Бросает ребенка, скрывает Викиного отца даже от собственной матери…

— И она вот так вот прямо сказала, что Вика ей в тягость, но она отдаст её чужим людям, лишь бы она Серёжке не досталась? — недоверчиво округлила глаза Анюта.

— Она пьяная была, — махнула рукой Татьяна. — Молола, что в голову придёт. Я думала, поговорю с ней, попытаюсь образумить. Но когда узнала, что она ради больной матери не хочет с отдыха вернуться, тогда и поставила на ней крест. Поняла, что объяснить ничего не получится. Слишком разные у нас ценности. Поэтому я Вику и забрала. И попыталась дозвониться Сергею