Отбросив прутик, Олег направился к трактору. Злость и неутоленная жажда мести кипели в душе. Он вспомнил всё. Как чувствовал себя последним лохом, поняв, что Демидов его кинул. Как оправдывался перед людьми, которые доверили ему деньги. И как его прессанули через неделю после бегства Макса, в оконцове сказав, что ставят на счётчик. Как бегал по Коломне и Самаре, унижался, пытаясь выведать хоть что-то. Сколько бабла слил в покере, пока удалось найти этого урода. Всё, он всё помнил!

Василенко забрался в кабину и посмотрел через лобовое стекло на привязанного Демидова. А потом утопил педаль сцепления, сдвинул рычаг переключения передач, и отпустил педаль. Трактор дрогнул и медленно попёр вперёд, а Олег, злорадно сжав губы, вывернул руль вправо.

Глаза Демидова выкатились и он заорал, быстро дёргая ногами — танец обезумевшего паяца, так дрыгаются ноги у кукол над ширмой, когда кукловод заставляет их злиться или трусить. Василенко остановил трактор и высунулся из кабины.

— Ты что-то хотел сказать? — спросил он.

— Я правда не помню, где они! Не помню!!! — скулил Демидов. — Подожди, Олежа, братан, дай в себя прийти!

— Может, баба твоя подскажет? — уточнил Василенко.

— Ни при чем она! — Макс набычился, в голосе зазвенело упрямство.

…Конечно же, он знал — деньги взяла Алёна. Понял это в ту самую минуту, когда Василенко сказал про открытый сейф. Знал — но сначала не мог поверить. Это был удар такой силы, что махом отправил в нокаут. Будто протаранил душу, разбив стену иллюзий. И оставил на её месте огромную дыру, в которую заглядывать-то страшно. Алёна!… Он ведь в лепёшку ради неё, а она почему-то… Почему? Подпоила его, забрала всё и сбежала. «Я же люблю тебя, а ты снова ушла, — думал он, чувствуя, как в душу возвращается неизбывная тоска, мучившая его последние четырнадцать лет. — И ты ведь тоже любишь меня. Тогда почему так?… Зачем?… Ведь у нас всё было. Да я бы ещё заработал, да купили бы мы дом и всё, что ты хотела…»

И потом, когда его вытащили во двор и повалили на землю, думал: будут пинать, почки, печень отобьют — но он ничего про неё не скажет. Когда привязали к столбам, думал: будут издеваться, унижать — ну и пусть, он всё стерпит ради неё. Потом найдет, вернёт как-нибудь… Бросит пить, играть, бросит делать всё, что её бесило. Перестанет обращать внимание на её шрам, примет, какой есть. Лишь бы рядом была. Лишь бы была рядом…

Даже когда он увидел трактор, решил: если будут убивать, я всё равно ничего про неё не скажу. Просто умру молча. Ведь это даже хорошо — умереть, потому что уж лучше так, чем тосковать по ней до скончания века.

А потом трактор попёр на него. Остановился, давая последний шанс — и снова попёр. Черное ребристое колесо — тяжеленное даже на вид — надвигалось на него, роняя комья грязи: будто бешеный зверь, изо рта которого капает слюна. И этот зверь рычал, а колесо с каждой секундой становилось всё больше — и всё ближе к его правой руке.

Макс замер от ужаса, поняв, что задумал Василенко. И заорал, когда колесо медленно надавило на руку и расплющило её. Кости захрустели, как раздавленные горошины. Выгибаясь и сумасшедшее дёргая ногами, Демидов завизжал:

— Стой! Я скажу!… Алёна, с-с-сука!…

И трактор тут же смолк, выпустив из твердых чёрных зубов его руку.

Вспышка боли пронзила его — ещё сильнее, оглушительнее, ярче. Он снова заорал, почти теряя сознание. Всё тело мелко тряслось, затылок дёргался, поднимая и опуская голову странными механическими движениями. Руку словно накачали жидким металлом, она болталась, как резиновая. Демидов часто моргал, разгоняя белёсую муть, застлавшую глаза. А когда проморгался, увидел над собой перевёрнутое лицо Василенко.

— Так, всё-таки, Алёна? — полуутвердительно спросил он.

— Да, я всё расскажу, только не дави больше! — зарыдал Демидов. — Алёна Леднёва, телефон у меня в сотовом, пробей сам, потому что я правда не знаю, где она живет. Кроме неё, некому было взять. Она это!

— Давно бы так, — сказал Василенко.

Презрительно сплюнув, он отошел в сторону и закурил.

— Руку! Руку мне залатайте! — умолял Макс, мотая головой, чтобы стряхнуть слёзы. — Я отработаю! Я помогу найти бабло, живцом буду!

Василенко вопросительно посмотрел на Перепела.

— Не-е, — протянул тот. — Тут рентген нужен. И нейрохирург.

— Тогда в больницу отвезите, пожалуйста! — всхлипнул Демидов.

— Так ты же там расскажешь всё, — развёл руками Василенко. — Как тебя трактором давили, как деньги вернуть убеждали… Хотя нет, ты же не скажешь! Ведь тогда придётся объяснить, что за деньги, и почему они были у тебя.

Он явно издевался.

— Да понял я, понял! — всхлипнул Макс. — Отвяжите! Я сам доберусь, скажу, что несчастный случай, ДТП… отоврусь как-нибудь!

Что-то звякнуло. Василенко вынул из кармана смартфон, провел по экрану пальцем и обрадовано вздёрнул брови. Пропущенный от Залесского, а он за рёвом трактора и не слышал. А теперь СМС. С хорошими новостями.

— Отвязывайте! — махнул он браткам, а сам пошел за угол дома, перезвонить.

«Спрошу, где он взял деньги, — решил Олег. — Если будут совпадения с тем, что сказал Макс — значит, это не ловушка».

— Демидов у вас? — спросил Залесский, не здороваясь.

— Да. А у вас, как я понимаю, мои деньги, — ответил Василенко. — Просто чтобы убедиться… Скажите, где вы их взяли?

— У любовницы Демидова. Некая Алёна Леднёва.

— Тогда это действительно мои, — улыбнулся Василенко. — Где обменяемся?

— Где вам угодно.

— Тогда давайте у поворота на деревню Багры. Там ещё табличка есть — Багры, четырнадцать.

— Буду через полчаса, — холодно сказал Залесский.

Василенко почесал нос, раздумывая. Всё-таки будет лучше, если Макс заговорит, когда они уже будут далеко.

— Слушай, а можешь ему вколоть что-нибудь посильнее? — тихо спросил он, подойдя к Перепелу. — Чтобы проспался, как следует.

Тот оценивающе глянул на Демидова, который сидел на земле, баюкая больную руку. И кивнул:

— Проспится. Оно ведь ещё и обезболивает.

…Макс был в полной отключке, когда Лёва и Леший перетащили его на заднее сидение машины Залесского. Василенко открыл чемоданчик, поворошил пачки с деньгами.

— Вроде бы, почти всё на месте, — сказал он.

— А вы думали — я вам кукол* напихаю? — Залесский посмотрел на него, как на идиота. — Надеюсь, ваши претензии по поводу аптек отпали?

— Это были его претензии, — Василенко кивнул в сторону Макса и пошел к "мерседесу".

Закурив, Залесский достал вторую пару наручников и пристегнул к дверце машины здоровую руку Макса. Набрал номер Кузьмы:

— Андрюха, отпускай барышню. И накрывай на стол, есть, что отметить.

— Поймал? — радостно хохотнул Кузьменко.

— Да. Только он какой-то потрепанный весь, — Залесский перегнулся через спинку сидения и оглядел лицо Макса. Тот дышал еле слышно, и — будто через раз. Озадаченно сдвинув брови, адвокат отогнул край заляпанного кровью полотенца, намотанного на правую руку Демидова. На месте пальцев багровело и пухло кровоточащее месиво, и желтоватая пластинка ногтя свисала с указательного пальца на тонкой кожистой сопле. Залесский присвистнул и сказал Кузьменко: — Слушай, я его сперва в больницу сдам. Сдаётся мне, его дружки пытали. А это, как мы знаем, статья.

И, уже отъезжая, он пробормотал себе под нос:

— М-да, жизнь… Придётся спасать того, кого удавить бы…

____________________

*кукла (здесь) — фальшивая пачка денег

Макс не сразу разлепил ресницы, будто смазанные канцелярским клеем — наркоз, перетёкший в тяжёлую черноту провального сна, высушил глаза и губы. Демидов поморщился, пытаясь проморгаться: сонная крупа, застывшая на ресницах мутными кристаллами, колола веки. В расплывчатом болезненном мареве, качавшемся в такт каждому вдоху, Максим всё же разглядел вертикальную поверхность: тускло блестящую, скользкую на вид, покрытую светло-зелёной масляной краской — того самого скучного оттенка, который прилипает к стенам казенных домов. Демидов вгляделся, превозмогая боль. Да, это была стена, к которой, будто плот, прибился застеленный простынёй матрас. Он лежал на этом плоту, повернувшись на левый бок. Край грубого одеяла упирался в мочку правого уха, и она отчаянно чесалась. Максим дернул плечом, выпростал руку — унять, наконец, этот зуд, откинуть душную войлочную попону. И увидел краем глаза, как вместо согнутого локтя мелькнуло белое, а за ним — непривычная, страшная пустота.