— Знаешь, у меня стойкое ощущение, что твой бывший муж и его надул, — подумав, ответил Залесский. — Садись в машину, поговорим с бухгалтером.

Но расстроенная Малёва не могла толком ответить на вопросы Татьяны.

— Я ничего не знала! — в сотый раз твердила она, мотая головой. Рыжие кудряшки перманента подскакивали над ее сморщенным от напряжения лбом.

— Я вам верю, Галина Алексеевна, — обернувшись с переднего сиденья, Таня успокаивающе погладила ее руку. — А зачем они вас вызвали? И что за документы вы распечатывали для Василенко?

— Отчетность за последние месяцы. Максим Вячеславович сказал распечатать и помочь разобраться с платежами, а сам уехал! Часа три назад.

— Что конкретно интересовало Василенко? — теряя терпение, спросила Татьяна.

— Кассовые книги и сдача наличности в банк. Я только после отъезда Демидова вспомнила, что он мне говорил недельную выручку сдать, а я не успела в пятницу, задержалась в налоговой. И он вроде как сам сдал. Но документов нет, а там около четырех миллионов было.

— Откуда так много? — поразилась Татьяна.

— Ой, знаете, за последние месяцы у нас сильно выручка поднялась! — с затаенной гордостью ответила Малева. — Почти в три раза.

— Интересное кино, — хмыкнул Залесский, включая третью скорость.

В компьютере не нашлось ничего интересного — Макс хорошо почистил его, явно старался замести следы. Сидя за столом в гостиной Татьяны — на него поспешно установили вывезенный из офиса системник, подключив его вместо домашнего компьютера — Залесский щелкал мышкой по папкам с документами и фотографиями: пусто, пусто, пусто… Таня, стоявшая за его спиной, разочарованно вздохнула. Он тут же обернулся:

— Не грусти, Танюш! — улыбнулся он. — Если он так старательно всё вычищал, значит, было, что чистить. А если было, Кузьма восстановит — он у меня тот еще хакер.

В её глазах вспыхнула радость.

— Спасибо, Юра! Я принесу кофе. И мне надо… Я должна рассказать тебе о ситуации с Новицким, — решительно сказала она. — Не знаю, как ты станешь относиться ко мне после этого. Но врать я не хочу и не буду.

— А можно к кофе чего-нибудь посущественнее? Например, борща? — Залесский видел, как сильно она нервничает, и ему захотелось разрядить обстановку. Но и в желудке посасывало: от гречневой каши, съеденной перед встречей с медведем, остались одни воспоминания.

— Конечно! Прости, я даже не подумала, что ты голодный! Сейчас накормлю! Что будешь: котлеты с пюре, грибной суп, шарлотку? У меня еще заготовки домашние есть, — голос доносился уже с кухни.

— Всё, что в печи — на стол мечи! — крикнул Залесский и поднялся, прошел по комнате. Большие помещения редко выглядят уютными, но гостиная Тани была такой, что здесь хотелось жить. Общий колорит — кремовое с бордовым — был теплым, умиротворяющим, и в то же время импозантным. Осанистый диван с покатой спинкой, и кресла в комплект ему — ощутимо дорогие, но без вычурности. Пушистый ковер занимал лишь часть пола, оставляя видимым оригинальный рисунок паркета. В горках из красного дерева, сияющих прозрачностью стекол, стояла антикварная посуда. Посреди одной из стен — большой камин, отделанный лепниной, роскошная люстра под потолком. На стенах шикарные репродукции импрессионистов, среди которых он узнал лишь «Кувшинки» Моне.

«У хозяйки есть вкус, и к искусству она неравнодушна», — с удовольствием отметил Юрий, прислушиваясь к звукам, доносящимся с кухни: звяканью посуды, писку микроволновки, торопливому стуку ножа по деревянной доске. С интересом взглянул на кованую лестницу, ведущую на второй этаж: а что там? И одёрнул себя: воспитанный человек без спроса не полезет.

— Ну что ж, ты сам напросился, — заявила Таня, вторгаясь в комнату с огромным подносом, сплошь уставленным тарелками. И он бросился помогать, дурея от запахов домашней еды: выставлял на стол оливье, щедро заправленный сметаной, что-то овощное, утопающее в томатно-масляном соке, хлеб, тарелки с наваристым супом. И слышно было, как на кухне добродушно шкворчат котлеты, а ему казалось — всё, умрет сейчас, прямо у этого стола, так подвело желудок. Набросился на салаты и суп, будто неделю не евши, и едва удержался, чтобы не вылизать тарелки — так было вкусно, и сытно было, но хотелось ещё. Таня принесла пюре и котлеты — здоровые, как лапти, с налипшими колечками полупрозрачного лука, истекающие прозрачным душистым соком. И он бессовестно сожрал их, глядя, как она еле тычет вилкой в свою тарелку.

— Хватит переживать, Танюш, просто расскажи, что случилось, — подбодрил он.

— Да я сама плохо понимаю, что происходит, — призналась она. И начала рассказывать — о том, что с детства в моменты самых сильных стрессов видит наяву один и тот же кошмар: будто люди и предметы вокруг становятся пластиковыми, будто ветер налетает откуда не возьмись, и шепчет одно и то же слово: Пандора. И что она сама знает: это ненормально. Но не верит, что это психическая болезнь. Консультировалась, искала причины, пошла к психоаналитику по совету Яны — ведь у той было нечто подобное: необъяснимый страх перед ножами, который оказался плодом детского переживания…

— Я понял, — кивнул Залесский. — Не волнуйся так. У нас был опер, который терпеть не мог, когда к нему подходили со спины. На обучении садился всегда на задние ряды, стол в кабинете поставил так, чтобы сзади никто не подошел. А после того, как на операции коллегу подстрелил, который неожиданно со спины подкрался, отправили его по психологам. И выяснилось, что его отец держал бойцовскую собаку, а по пьяни спускал ее на сына, ему лет пять тогда было. Та налетала сзади, лапами в спину — и роняла мальчишку, потом по всему двору волочила за одежду, а то и прикусить могла.

— Боже, какой кошмар! — ахнула Таня.

— Да, некоторые родители — клинические идиоты. Не понимают, насколько сильная штука такие вот детские переживания, как они могут жизнь искалечить. Уверен, что твоя Пандора из того же теста, — склонил голову Залесский. Он видел благодарность в глазах Татьяны — за то, что понял и не оттолкнул. И подумал: да разве он смог бы — оттолкнуть? Да, ты не знаешь человека, вступая с ним в отношения, но веришь и ждешь хорошего. И если вдруг выясняется, что он в беде — бросишь ли сразу? Или попытаешься помочь? Если дорог — не бросишь. А Таня стала дорога ему, в ней было, что ценить.

— Я уверена, что смогла бы разобраться в природе Пандоры, если бы у меня было больше времени, — сказала она. — Но вся эта ситуация с заявлением Фирзиной выбила меня из колеи, я выдала приступ прямо перед полицейскими. Они пригласили психиатра — а это был Новицкий, которого я уже когда-то обманула, не желая рассказывать о Пандоре…

— И этот хлыщ тебе отомстил, — понимающе сказал Залесский.

— И еще как! — с горечью сказала Таня. — Ни работы теперь, ни ребенка…

— Жалеешь о том, что пришлось отдать Пашу?

— И да, и нет, — подумав, ответила она. — Я очень привязалась к нему, полюбила этого мальчика. Но кто знает, когда я смогу снять диагноз? Нет, можно было бы, конечно, попросить Купченко оформить временное опекунство, но…

— Я отлично понимаю, почему ты этого не сделала, — Залесский взял ее за руку. — Мальчик ведь — не щенок, чтобы отдавать его на передержку. Да и Тамара его любит, это видно. Пашка к ней тянется…

— Вот именно, — кивнула Татьяна.

— Ты всё сделала правильно. Что тебя смущает?

— Я не могу простить себе, что сразу не забрала его у Фирзиной. Тогда бы всего этого не случилось. У меня ведь было предчувствие, что если Павлик с ней останется, произойдет что-то ужасное. А итог ведь страшен, Юра. Марина и ее сожитель мертвы, мальчик в больнице… и нам еще крупно повезло, что он не замерз на улице! И что не обморозился до такой степени, чтобы лишиться ног! И, Юра, ты не виноват, я не виновата. В этом, кроме Марины, никто не виноват!

— Ну да. Хоть она и любила Павлика, но поступаться своим образом жизни не хотела, — согласился Залесский. — И ведь знала, что ребенку он вредит. Все эти пьянки, жестокость сожителя — понятно же, как это отражается на детской психике. А то, что парень ходил, как оборванец, что питался плохо, был весь в синяках? Как можно видеть это — и быть равнодушным?