— Таня, послушай, я тебе верю. Но в твоих же интересах опровергнуть диагноз Новицкого. Если ты получишь психиатрическое заключение о том, что здорова, тогда сможешь делать всё, что хочешь. И на работу выйти, и ребенка забрать. Ты же понимаешь, что сейчас тебе его никто не отдаст?

Таня хватанула ртом воздух. Это был удар, которого она не ожидала. Не веря в свой диагноз, она даже не допускала мысли о том, что ущемленное самолюбие Новицкого может напрочь сломать ей жизнь. Но теперь поняла — может, и не только ей. Мальчик попадет в детдом, а ее мечта о материнстве разобьется… Разобьётся в куски!

— Но как же так, Инесса Львовна? — растерянно спросила она. — Ведь это несправедливо! Это просто дичь какая-то!

— А как ты хотела? Посмотри на ситуацию со стороны: ты бы доверила своего сына шизофренику? Думаю, нет. Поэтому и закон таков. А Новицкий уже влепил тебе диагноз, теперь его нужно снимать. Мой тебе добрый совет: обратись к другому специалисту, пройди полноценное обследование…

— Как я могу быть уверена, что мне дадут положительное заключение? — взорвалась Демидова. — А вдруг они всё-таки решат, что я психически нездорова? Что потом? Вы же понимаете, как сложно снять такой диагноз! Почти невозможно снять!

— Ну, тогда я не знаю, чем тебе помочь! — воскликнула Вяземская. — Пойми, я не могу сейчас допустить тебя до работы. Даже будучи уверенной, что ты не шизофреник. Правила для всех одинаковы.

— Я понимаю, — с горечью сказала Татьяна. — У вас работа такая — выбирать между человеком и системой.

— Да, именно так, — жестко сказала Вяземская.

— И она права, — заявил Новицкий, входя в кабинет. Лицо Инессы вытянулось.

— Что ты здесь делаешь? — спросила она.

— Мне позвонили из полиции, сказали, что Татьяну Евгеньевну освободили, — язвительно сказал психиатр, с неприязнью глядя на Таню. — А ведь она даже назначенные мной препараты не пропила. Дозвониться до тебя я не смог, мобильник сел. Поэтому решил заехать лично.

Таня поднялась с кресла, ощущая противную дрожь в ногах.

— Я пойду. Извините, — сказала она.

— Куда? — холодно осведомился Новицкий. — Мне кажется, вам лучше поехать со мной в стационар. Как-то не верится, что вы будете добровольно принимать таблетки. А вот в вашу опасность для окружающих я верю более охотно.

— Верьте, во что хотите, — огрызнулась Татьяна. — А мне нужно…

— Вам нужно лечение, — перебил ее психиатр. И добавил вкрадчиво: — не стоит бояться, это в ваших же интересах. А если не согласитесь поехать добровольно, я буду вынужден вызвать бригаду. Статья двадцать девять закона о психиатрической помощи, почитайте, если интересно. Она о принудительной госпитализации.

— Хватит! — Вяземская грохнула рукой по столу. — Игорь, это уже ни в какие ворота не лезет! Татьяна Евгеньевна — наша коллега, я тебя уже просила относиться к ней с должным уважением.

— О как! — хмыкнул Новицкий. — Чтоб вы знали, Инесса Львовна — я в своём праве. И не собираюсь делать различия между пациентами. Если я вижу, что человек представляет опасность для себя и окружающих, я помещаю его в стационар — и баста. А вам, как руководителю, я бы не советовал покрывать психически больную сотрудницу. Сами понимаете, как это может сказаться на вашем статусе.

Вяземская прищурила глаза и скрестила руки на груди.

— Знаете, что, Игорь Анатольевич? А ведь я вас сюда не приглашала, — с вызовом сказала она. — В больнице неприемные часы, вы здесь не работаете — так на каком основании вы сюда явились? Я, как администратор, хочу знать. Это к вопросу о моем статусе. А вопрос о вашем профессионализме я обязательно поставлю после того, как будет собран врачебный консилиум по поводу диагноза, поставленного вами Демидовой. Экий вы быстрый, шашкой-то махать! Раз — и влепили такой тяжелый диагноз, толком не обследовав пациентку. Конечно, на нее плевать — а вам профит: обнаружили больного с нетипичной формой шизофрении, раскрыли страшную тайну! Прямо-таки Пётр Кащенко и Шерлок Холмс в одном флаконе!

— Не смейте так со мной разговаривать! — вспылил Новицкий, срывая с лица очки. Сказал, протирая стекла: — Я делаю свою работу!

— Пошел вон из моего кабинета, трусло! — рявкнула Вяземская. Новицкий, задохнувшись от гнева, трясущимися руками водрузил очки на место. И, что-то пробормотав, громко захлопнул за собой дверь.

Инесса Львовна без сил опустилась в кресло и сказала, потирая виски:

— Таня, я не знаю, что ты собираешься делать, но сейчас иди, добром тебя прошу, он ведь не шутит по поводу принудительного лечения.

— Спасибо… — еле выговорила Татьяна. — Извините меня…

Инесса устало махнула рукой.

Выглянув в коридор, Таня увидела, что Новицкий идет к выходу из отделения, и на цыпочках побежала в ординаторскую.

— Юра, пожалуйста, нам срочно нужно уехать! — взмолилась она с порога.

Залесский удивленно выгнул бровь, но, ничего не спросив, поднялся, отставляя в сторону чашку с недопитым кофе. Яна встревожено вскочила:

— Тань, куда? Что тебе Львовна сказала?

— Ох, Янка… Потом расскажу, — замялась Таня. — Позвоню, ладно?

И, обратившись к Тамарочке и Купченко, попросила:

— Ребят, вы уж подержите Павлика подольше, чтобы его в детдом не перевели. Я сейчас не смогу оформить документы на усыновление. Если честно, вообще не знаю, когда теперь смогу… — ее губы задрожали.

— Тань, да скажи ты, что случилось! — потребовала Яна.

— Таньча, друг ли ты нам? — патетически сказал Купченко. — Если друг, говори, мы поймем!

— У меня был приступ в камере. И ещё при задержании, — вздохнула Таня, не глядя на Залесского. Страшно было увидеть в его глазах то, что могло окончательно добить её. Но и скрывать она не хотела, лучше уж признаться — а при друзьях это легче. — Ко мне вызвали Новицкого. Он понял, что я сказала ему неправду, разозлился, как черт… И теперь настаивает на том, что у меня шизофрения. А с этим диагнозом мне ребенка не отдадут, и на работе не оставят, да еще и в психушку могут принудительно запереть. Но я докажу, что его диагноз неверный! Вот только Павлик… У меня душа болит за него. Вдруг не успею, и его в детдом заберут?

Друзья потрясенно молчали — только Яна, лучше всех понимавшая, о чем идет речь, презрительно фыркнула:

— Ну и задница этот Новицкий! Таньча, надавай ему по щам! Докажи, что он ноль, как врач, и пусть эту гниду выкинут из профессии! А насчет Паши — да, надо что-то придумать.

Купченко крякнул, почесал макушку, и сказал:

— А чего тут придумывать? Тамарочка, как считаешь: Павел Викторович — хорошо звучит?

Таня ахнула. А Тамара, просияв, подскочила и повисла на шее у Витьки:

— Витюша, ну как же я тебя люблю! И Павлушку тоже! Я тебе за него ещё семерых рожу!

— Ты… не сможешь… — убежденно просипел Витька, пытаясь высвободиться. — Задушишь… Мой бледный тень, конечно, будет навещать тебя ночью, но отец-призрак хорош только для Гамлета. Впрочем, если назвать какого-нибудь сына Гамлетом…

Он балагурил, явно пытаясь скрыть смущение.

И Таня, выходя из ординаторской вместе с Залесским, улыбалась сквозь слёзы.

На высоком больничном крыльце, забранном черной решеткой перил, Залесский придержал дверь — и Татьяна вышла в сопливый, промозглый, но бесконечно любимый март. Новицкого не было — как не было всего остального, горячащего воображение: ни бугаёв-санитаров, ни соответствующей машины, ни насилия, завернутого в душную вуаль заботы. «Трусло» выступил в своем репертуаре хренового музыканта, которому плевать на музыку, лишь бы числиться в оркестре: «позабыл» о нездоровье пациентки, предпочтя сохранить врачебную репутацию. Но надолго ли?

— Куда поедем? — поинтересовался Залесский, усевшись за руль. Об инциденте в ординаторской он тактично молчал, понимая — Таня всё объяснит, нужно лишь дать ей время. А она сидела очень прямо, вскинув голову — будто взведя курок. Черты лица заострились, рот сжался в упрямую подковку, в серых глазах сталью поблескивала злость. И только припухшие веки и покрасневшие крылья носа напоминали о том, что еще несколько минут назад она плакала, навсегда отдав мальчишку. И будто выплакала последнее — а теперь молча смотрела перед собой, принимая решение.