Тень — это тёмная сторона личности, вся та агрессия, подлость, аморальность, которые несёт в себе каждый человек. Но если в древние времена эти качества помогали выжить, то сейчас, когда есть мораль, закон, этика, они считаются негативными, их принято скрывать. Более того, качества, которые прячутся в этой Тени, мы признавать не хотим, потому что они идут вразрез не только с общественной, но и с нашей личной моралью. Мало кто может мириться с тем, что он себялюбив, жаден, жесток — поэтому люди работают над собой, пытаясь искоренить эти черты. Развивают в себе щедрость вместо жадности, терпение вместо агрессии, и так далее. Но это делают далеко не все. И могут далеко не все.

А вот теперь представьте — есть Мать и есть Мачеха. Тоже архетипичные образы, они ведь часто встречаются в фольклоре. А ведь Мачеха — это Мать, поглощенная Тенью. Так же, как и Мать, она рядом с ребенком — но делает ему больно, раз за разом. Потому что не может подавить свою агрессию, раздражение, эгоизм. Юнг писал: человек, которым владеет Тень, всегда стоит у себя на пути. Но он же считал, что это можно изменить, выйдя из-под власти Тени. Ведь для этого у нас есть все ресурсы: способность выбирать, сила, воля, чужие примеры… Другой вопрос, что и Тень нужна каждому, потому что именно в ней заложен творческий потенциал, она дает толчок к изменениям, ведь большинство людей не хотят быть асоциальными. И гармония в душе не наступит, если человек не сможет признать, что в нем есть Тень, увидеть свои недостатки и в какой-то мере примириться с ними, принять себя таким, как есть. Увидеть, что в тебе есть зло — значит, понять, каких хороших качеств тебе не хватает.

— Получается, что моя мать ведёт себя со мной, как Мачеха, — Татьяна скривилась, о таком даже думать было больно.

— Да, но вот вопрос — почему? Я вижу, что вы ищете причину в себе. Но действительно ли она в вас?

— Не знаю… — задумчиво сказала Татьяна. — Я много лет над этим думала. И пришла к выводу: я не делала ничего, за что она могла меня возненавидеть.

— Значит, причина в ней. Она не может справиться со своей Тенью, или считает своё поведение правильным. Но согласитесь, вашей вины в этом нет.

Татьяна молчала. Ей, привыкшей ощущать бремя вины, которое давило на неё каждый день, и утяжелялось от каждого окрика матери, её недовольного взгляда, жеста, слова, стало не по себе. Она понимала, что Алла права, видела логику в её словах, но внутри кипела и билась мысль: «Значит, всё было зря? Столько лет я мучилась зря? Искала выход, решала, как всё исправить — но получается, что никогда бы не смогла найти? Это всё равно, как если бы мать была полной — а я решила бы похудеть вместо неё. Занялась бы спортом, села на диету — и удивлялась бы, почему не худеет мать!»

— Кстати, есть ещё один аспект, который вам стоит принять во внимание, — сказала Нестеренко. — Вспомните, что делает мачеха в сказках. Она заставляет падчерицу много работать по дому — и, чтобы выжить, этот ребенок развивает в себе трудолюбие, ответственность, умение вести хозяйство. Она унижает падчерицу — и та становится терпеливее, учится ценить доброту. Когда Мачеха выгоняет её из дома, та находит в себе силы преодолеть препятствия и выйти на новый уровень — к примеру, стать женой короля. А вот родные дети мачехи так и остаются ленивыми, капризными, и не добиваются ничего.

— Получается, что Мать любит, заботится — но если она не будет хотя бы иногда включать Мачеху, то детям будет только хуже?

— Да. Ведь именно об этом история вашей соседки.

— Значит, и я бы выросла другой, если бы моя мать относилась ко мне иначе? — Вопрос был риторическим — Татьяна уже осознала, что так оно и есть. — Если бы она была не Мачехой, а Матерью — то и я стала бы… допустим, ленивой, эгоистичной, равнодушной к чужим бедам.

Умолкнув, Демидова потёрла виски, стараясь уложить в голове эту мысль.

— Так и есть, — сказала психоаналитик, внимательно глядя на Татьяну. — Вы же сами говорили, что всегда хотели ей что-то доказать, пытались заслужить её любовь. И для этого старались хорошо учиться, много трудиться, заработать хорошую репутацию.

— Да, я сделала себя, — покачиваясь в кресле, Татьяна переплела руки на груди. — Но всё это время мне казалось, что я бьюсь, как рыба об лёд — а она не замечает, не начинает ценить меня.

— Вы просто смотрели в другую сторону, только на родителей — и не видели, что на самом деле вы сделали для себя. В благополучных семьях дети это видят ещё и потому, что родители признают их успехи, помогают дойти до цели — вы же делали это самостоятельно, и не ради себя. Другой вопрос, что психотравмы, которые вам нанесли в детстве, влияют на вашу взрослую жизнь. Как в случае с Пандорой. Кстати, есть что-то новое о ней? Возможно, был инсайт*, или сон?

— Нет, ничего такого… Сны мне вообще не снятся. Единственное — знаете, когда вы говорили о Мачехе, я вдруг почувствовала, что она связана с Пандорой. Очень плотно связана. Но как — я не знаю.

— А может ли Пандора быть вашей матерью? — вдруг предположила Нестеренко. — Ведь она — это кошмар, который приносит вам зло, негатив. А ваша мать часто несла то же самое. Может быть, кто-то называл её Пандорой, или она так кого-то называла? Вы могли запомнить это в детстве, а потом воспоминание ушло в бессознательное. А, может, был какой-то спектакль, где она играла роль мифической Пандоры? Или Пандора — это кто-то, кем вас напугала мать?

Татьяна мучительно перебирала варианты. Что-то в этом было, что-то важное мелькнуло в словах психоаналитика, отозвалось в душе Тани, блеснуло — но ускользнуло, растворившись в потоке мыслей. И ощущение было — как у рыбака, с крючка которого сорвалась крупная рыбина, ушла в пучину, и не видно её, и непонятно, как теперь поймать. Тупиковое ощущение. Отогнав его, Таня постаралась расслабиться, отрешиться от мыслей и нырнуть в чувства — чтобы понять, как реагирует на всё это её тело. И будто сквозняком прошел по коже страх, кончики пальцев заледенели, словно она дотронулась до чего-то холодного, омертвевшего. Ей вдруг показалось, что это рука матери, ее гладкая кожа, но почему-то неживая, словно протез. Ужас перехватил горло, и долгую, мучительную секунду Татьяне казалось, что до разгадки — всего лишь шаг. Но она не смогла. Её оттолкнуло от рубежа — и, уже приходя в себя, Татьяна поняла: перешагни она его… переступи… осмелься… рухнула бы в приступ. В свою личную Преисподнюю.

Голова кружилась, перед глазами будто плыло серое марево. Дыхание сбилось. Она облизнула пересохшие губы и проговорила:

— У меня такое ощущение, будто Пандора — вообще не человек. И да, меня ей напугали.

____________________

* Инсайт — озарение, прозрение.

Кожа Алёны пахла чем-то терпким, солёно-морским. Макс медленно провёл языком по ее гладкой спине, снизу вверх, вдоль впадинки позвоночника. Алёна чуть выгнулась, застонав еле слышно — и резко, игриво перевернулась. Глянула на него, блудливо улыбаясь: нижняя губа блестела, набухнув, в глазах томилось желание. Села, подогнув ноги под себя, и откинулась назад, подставляя соски: упругие, горячие, выскальзывающие, едва он хватал их ртом — она отстранялась, дразня. Упершись ладонями в его плечи, начала медленно тянуться вверх, поднимаясь — так чтобы губы Макса скользили по её бархатистой коже всё ниже, ниже, ниже… Он танцевал распалённым ртом по её изгибам, задыхаясь, жадно хватал губами кожу — но, спускаясь к её животу, наткнулся языком на что-то жесткое, неровное. Открыл глаза и невольно отпрянул. Снова этот шрам! Лежит под её правым ребром, как кусок толстой веревки — белый, страшный, сморщенный вдоль краёв, как старушечий рот. Пульсирующий жар в паху мгновенно сменился ощущением слабости

— Слушай, а можно его убрать? — спросил Макс, делая вид, что всё так же увлечен ласками. Но тело Алёны напряглось — поняла, что врёт. Оттолкнув любовника, она потянула на себя одеяло, прикрылась от груди до бёдер.