— Говорят, что зверь, который попробовал человеческую кровь, хочет ещё и еще. Не знаю, насколько это правда в отношении животных, но люди — они начинают жить именно так. Порок, видите ли, сладок. А человек — слаб. Я не буду сейчас говорить о карме, о Боге. Немного не тот случай. Но я вам скажу абсолютно точно — ваш приятель Василенко, если сейчас его не остановить, натворит ещё немало бед. И вы не знаете, кто будет следующей жертвой. Может быть, женщина. Ребенок. Старик. А может — такой же, как вы. Провинившийся перед ним — но всё же не заслуживший того, чтобы стать калекой. Поэтому я советую вам: расскажите всё честно. А уж я позабочусь о том, чтобы упечь его в тюрьму.

Он снова сел на стул и посмотрел прямо в глаза Демидову.

— Я, знаете ли, всегда хотел стать законником. И не для того, чтобы получить престижную профессию или власть над людьми. Просто у меня обострённое чувство справедливости. Плюс ненависть к тем, кто плюёт на других. И, несмотря на то, что лично вы мне глубоко антипатичны, я готов защищать вас в суде. Кончено, речь идет только о том процессе, который можно инициировать по факту причинения тяжких телесных повреждений. Вы готовы?

Демидов колебался, глядя в пол.

А, может быть, это шанс — сделать в жизни хоть что-то хорошее? Не испугаться, рискнуть — а он всегда любил риск. Тот казался настоящим: ведь в покере или бизнесе, если рискнуть, можно потерять всё. Вот только… настоящим ли он был? Ведь речь никогда не шла о жизни.

За Василенко стоят другие люди. Большие, обладающие властью и силой. Если потянуть за ниточку, можно распутать весь клубок. «Но если я открою рот, есть риск, что однажды, даже в тюремной камере, меня найдут с заточкой в боку», — думал Демидов.

Он вздохнул, попытался почесать в затылке — но правая рука лишь дёрнулась вверх в нелепом, беспомощном приветствии. Он покачал головой — никак не привыкнет…

В конце концов, каждый должен отвечать за своё. А Василенко… Да, он потерял несколько миллионов. Но сколько стоит рука? И есть ли вообще цена у здоровья? Ведь его не вернёшь — в отличие от денег.

И он сказал, решительно глянув на Залесского:

— Да, я дам показания. Можете записывать прямо сейчас.

Дорога змеилась меж полей серой лентой. Впереди шёл грозовой фронт: дождь висел вдалеке, будто шторы из органзы, и небо было темным, клубилось тучами, словно кто-то взбил их миксером. Татьяна с тревогой глянула на Вику: та, чувствуя перемену погоды, капризно похныкивала. Нужно найти придорожный отель — и как можно быстрее.

— Потерпи, моя хорошая, — сказала Демидова, нажимая на кнопку проигрывателя. — Давай ещё послушаем сказку.

Они были в пути уже восемь часов, дважды останавливались — Татьяна кормила и перепелёнывала Викульку. Всё оставшееся время она или вела машину в тишине, боясь разбудить малышку, или включала диск с русскими народными сказками — попался на глаза, когда собирала Викины вещички.

«Жили-были дед да баба!» — напевно сказал женский голос, сопровождаемый жизнерадостным треньканьем балалайки. Татьяна терпеливо сжала зубы: на диске было записано всего десять сказок, и за это время они, повторяясь, успели надоесть хуже горькой редьки — но девочку успокаивали, а это сейчас было главным. Вот и теперь она притихла, сосредоточенно глядя на что-то, видимое только младенцам.

Они догоняли грозу. И видя впереди серо-чёрное месиво облаков, Татьяна всё больше сомневалась в успехе своего предприятия. Куда она едет, к кому? Ведь даже не знает точного адреса, по которому жила бабушка. Не помнит ни одного лица. А если найдет родственников, что спросит? «Скажите, пожалуйста, кто такая Пандора? Из-за неё мне поставили шизофрению!»

Она недовольно мотнула головой. Да, бредовая затея — разум говорил только об этом. А вот сердце… Оно будто тянуло Татьяну на северо-восток: там, в маленьком посёлке за пару сотен километров от Волгограда, была её малая родина. Там когда-то родился отец, познакомились и поженились родители. И там же случилось что-то, из-за чего они уехали навсегда, напрочь рассорившись со всей роднёй. И как сейчас там примут её, Таню?

— А ты не думай об этом! — подбодрила она себя. — Ведь пока что всё хорошо.

И, будто в насмешку, зазвонил смартфон. Татьяна тут же свернула на обочину — негоже вести машину, в которой лежит ребенок, и в то ж время болтать по телефону. Заглушила двигатель. И застыла на мгновение, борясь со страхом: а вдруг это из реанимации, вдруг с тётей Алей беда?… Но пересилила себя, взглянула на экран смартфона — и ощутила, как расслабляется скованное тревогой лицо. Залесский! Почему-то со своего постоянного номера. Таня торопливо поднесла трубку к уху.

— Юрочка, здравствуй! — она покосилась на Вику: та, прикрыв глаза, сосала пластиковый край пустышки — явно собиралась уснуть. Но для этого требовалась тишина, и Таня сказала: — Подожди, я из машины выйду.

— Из машины? — в голосе Залесского послышались тревожные нотки. Но он спросил, стараясь сохранять спокойствие: — Танюша, а ты где?

Она набрала в грудь побольше воздуха — чтобы выпалить всё сразу, не останавливаясь, не давая себе возможности струсить. И, стыдливо морщась от собственной наглости, принялась рассказывать о том, как ослушалась его. Говорила о тёте Але и её тупой, корыстной дочери. О Волегове, Викульке и съемной машине. А ещё о том, что до Ляпуново осталось каких-то триста километров, но их они преодолеют завтра, потому что на ночь остановятся в гостинице.

Когда она закончила, Залесский всё еще молчал.

— Юра, ты здесь? Ты слышишь? — она дунула в трубку.

— Слышу, — ответил Залесский, и от его голоса Таня поёжилась — таким холодным он был.

— Не сердись, пожалуйста, — встревожилась она. — Я убедилась, что за мной никто не гонится.

Юрий помолчал еще несколько секунд — будто собираясь с мыслями. И спросил:

— Таня, скажи, пожалуйста, ты понимаешь, во что влипла? На тебе уже было подозрение в киднеппинге. В тот раз всё обошлось — но теперь ты наступаешь на те же грабли. Добровольно. Взвешенно. Тань, ты с ума сошла?

«А гроза пришла не с той стороны, — поняла Татьяна. — Он ведь еле сдерживается сейчас. И да, он прав, тысячу раз — прав, но…».

— Юра, прости, я всё понимаю, — сказала она. — И мне очень стыдно, что заставляю тебя нервничать. Но пойми — я не видела другого выхода.

Залесский тяжело вздохнул:

— Думаю, тебе нужно вернуться. И дай Бог, чтобы за это время мать девочки не хватилась её.

— Да этой матери плевать! — в сердцах сказала Татьяна. — Она только и думает, как избавиться от ребёнка!

— Но это её ребёнок, — жестко ответил Залесский. — У тебя нет прав забирать его.

— А у неё? Какие у неё права — рушить малышке жизнь, делать её предметом торга или орудием мести? — возмутилась Демидова. — Получается, ей всё можно: захотела — родила, надоел ребёнок — бросила. Так нельзя, Юра! Какой-то дурацкий закон!

— И всё-таки это закон, — непреклонно сказал он. — Поворачивай обратно.

Она вспыхнула, обижено поджала губы. И ответила с горечью:

— Говорят, мир нельзя делить на черное и белое. А детей, значит, можно — на чужих и своих? Знаешь, я уже однажды послушала тебя, когда речь шла о Марине. Ты говорил — оставь Павлика с матерью, она изменится ради него, нужно просто помочь этой семье. Я помогла. Все помогали. И что в итоге? Да ведь Паша чуть не погиб, помнишь? И ведь у меня было предчувствие, было! Хотя я ничего не знала наверняка. А тут — знаю! Наталья сама сказала мне, что откажется от дочки, отдаст её практически первому встречному — лишь бы насолить любовнику. И ты хочешь, чтобы я повернула? Ты серьезно этого хочешь?

Он молчал. Татьяна почувствовала, как рыдания подкатывают к горлу и колют его изнутри. Да, может, она поступила опрометчиво — но правильно! Да, виновата, потому что невольно добавила ему хлопот — но бывают же случаи, когда приходится принимать сложные решения! Неужели он не поймет? Неужели — неспособен понять?…