— И в конце мая я лечу на три недели в Калифорнию с обоими детьми. Конец школы мы пропустим. Вернусь из Нью-Йорка, съезжу с Саввой к американцам в Хельсинки.

— Понял. А где во всем этом раскладе я?

— На работе, — хмыкнула Алена.

— Папа — это тот козел, который за все это платит. Ты успокоилась хоть чуть-чуть?

Стас осторожно провел рукой по волосам жены, но та тут же дернулась.

— Когда ты снимешь уже эти допотопные часы?!

— Когда все волосы тебе выдеру ими. Извини. Думов нынче добрый?

— Да. В хорошем настроении. Видел же, как у них акции поднялись?

— Прости, не слежу за его успехами. Университет Степке все равно оплачиваем мы. Ты успокоилась?

— Нет, не успокоилась. И никогда не успокоюсь, ты же знаешь. Как же мне надоело жить в будущем — ждать это чертово завтра, которое тут же становится вчера… И все по кругу. Только встретились, уже расставаться…

Алена нервно вцепилась в ремень безопасности.

— Ленка, еще две недели! Выдохни! Степка тебе еще десять раз позвонит и скажет, что ты дура. Лада тоже смотрит на меня как на умалишенного динозавра. А ей всего двенадцать.

— Девочки быстрее созревают…

— Ой, не пугай… Я еще от одной восемнадцатилетней не отошел, а ты мне вторую подсунула. А вдруг там эльф?

— Единорог! Папа, ты вообще не в курсе, с кем спит твоя дочь!

— Ленка, пусть это завтра еще долго не наступает. Ты мне ее только вчера родила. Я не готов ее кому-то отдавать!

— Я тоже… Только нас не спросят. Потому что мы тоже не спрашивали.

— А разве было, у кого спросить?

— У самих себя. Только мы и у себя не спрашивали, — Алена прикрыла глаза, ловя ресницами непрошеные слезы. — Три дня. Я вымаливала у него три дня. Двенадцать лет он изводит меня!

— Лена, может, я глупость, конечно, скажу, но… Он тебя, по ходу, до сих пор любит.

— Точно глупость! — почти выкрикнула Алена. — Он меня никогда не любил. Хватит! Это все из-за Степки! Он не справляется с ним! Сколько раз просила его отдать Степу мне. Нет, у них все хорошо!

— Лен, у них все хорошо. Я общался с твоим сыном очень много. И не так, как вы, а на равных. Он хороший парень, добрый, только как с облачка какой-то. Но, может, и не зря называют ваши Штаты страной непуганых идиотов. Может, я мечтал бы быть таким. Но, увы, мы под колпаком не выросли, мы росли под каблуком системы. И я тоже без меры балую детей. Но, елы-палы, жизнь их успеет побить, а погладить могут только родители…

 Алена снова почувствовала подступающие слезы.

— А кто Степу гладил? Эта дура Тамара, у которой главное накормить было, как у любой бабушки? Или Дима, который ноги еле притаскивал с работы? Или эта Джейн? Китайки только и умеют затюкивать детей с учебой. Я бросила его, понимаешь?

— Лена, хватит!

Стас шарахнул по рулю и попал на клаксон. Выругался и сжал губы.

— Извини. Я всегда после разговоров с Думовым на стенку лезу. Он меня вампирит. Вот честное слово.

— Ты сама себя заводишь. Потом заводишь меня. Потом достается нашим детям. И по кругу. Мы выбрали этот путь. Мы — никто другой! Я тяну эту лямку. Так какого хрена ты ставишь мне подножки постоянно…

— Стас…

— Лен, не надо! Мне это перманентное состояние «без вины виноватого» уже в печонках сидит. Я был против твоего отказа от сына, был? Я давал тебе денег на адвоката, давал? Я устраивал вам каждый год лето в Европе, устраивал?

— Стас, не надо оглашать весь список, того, что ты для нас со Степкой делал. Я тебе очень благодарна. Но мне от этого не легче. Ты не видишь моей любви к твоим детям. Ты замечаешь только мою боль по Степашке. Это тоже нечестно, Стас! Я свихнусь, если буду молчать. А могу говорить я только с тобой. У меня, кроме тебя, никого нет. Со всеми я должна быть сильной и для всех я бесчувственная сука. Только с тобой я настоящая. Ты сказал мне еще в восемнадцать, что к тебе можно прийти с любыми проблемами, а теперь затыкаешь мне рот’ Я столько ревела в подушку, чтобы меня не слышали. Я столько ревела… Я даже не знаю, откуда во мне столько слез!

Алена не заметила, как Стас остановил машину. Он отстегнул ее и прижал к груди.

— Ну какой от тебя такой толк на работе?

— Дома от меня такой тоже толку нет, — прохрипела она ему в грудь. — Прогуляешь со мной работу? Поехали купим пиццу? Мне кажется, они до сих пор работают. Я могу проверить…

Она полезла в сумочку за айфоном.

— Лена, это у черта на рогах! — остановил ее Стас. — Это так далеко, что туда добираться целых двадцать лет. Ленка, ты выросла. Ты не можешь просто взять и не пойти на работу. Ты не имеешь права. И ты не имеешь права хотеть вернуться во вчерашний день и переиграть его. У нас даже сегодня нет. Оно расписано по часам. Думай про завтра. Думай о том, что можешь сделать. Что сделано, то сделано.

Алена обняла его и тяжело выдохнула. Потом еще и еще. Это помогало от боли в животе, когда она давала детям жизнь. Но с болью в сердце не справлялись даже крепкие объятия.

— Ленка, я люблю тебя. Неужели ты этого вообще не чувствуешь? И Степа любит тебя, а ты это не чувствуешь. Ты черепашка, закрылась в себе и не видишь рядом людей, которые ловят каждый твой взгляд. Возьми хотя бы троих — меня, Ладку, Савку. Что же за кризис у нас такой? Ведь было ж все хорошо. Ведь было? Господи, ты ж меня даже на роды притащила, но я этого парня все равно от тебя не отрезал. Савка как липучка за тобой каждую ночь бегает. Лена, у тебя семья, у тебя большая семья. Не обязательно, чтобы все сразу были вместе, но ведь иногда мы все вместе. Еще в прошлом году мы сидели за одним столом. Лен, и еще будем сидеть, обязательно будем. Не грызи меня, я не железный. Я ж могу сломаться, а дети еще все такие крохотные. Лена, у тебя еще двое детей, ты им нужна не меньше, чем тебе нужен Степа. Лен, ну скажи ты мне хоть что-нибудь! Тебе нужен психолог? Давай позвоним Сашкиному. Я узнавал, он практикует до сих пор. Лен, ты ведь пьешь. Думала, я не вижу. Лен, так нельзя. Ну просто нельзя. Год какой-то идиотский. Но он закончится. Он закончится!

— Стас, извини… Просто извини… — Алена погладила плечи мужа, ища на пиджаке отсутствующие заломы. — Я люблю тебя. Я люблю наших детей. Я не жалею о своем решении. Мне просто плохо. Сейчас плохо. И я действительно не знаю, что с этим делать.

— Иди к врачу, раз не справляешься сама.

— Сейчас весна. У меня просто авитаминоз, наверное.

Стас рассмеялся. Звонко и горько одновременно.

— Купить тебе мандарин? А, мнимая больная?!

— А, может, все-таки пиццу? — улыбнулась Алена сквозь слезы. — И прогуляем работу. И ты меня поцелуешь в чужом подъезде, давай, а?

— Лен, — голос Стаса стал тихим и немного злым. — Тебе не восемнадцать. Мне не тридцать. Мы с тобой двадцать лет знакомы и тринадцать из них женаты. У нас трое детей. У нас собака, с которой никто не хочет гулять. У нас попугай, которого никто не хочет кормить. У нас дел по горло. И сказать, за скольких людей на нас висит ответственность?

Алена выдохнула. Тяжело.

— Ты — прав. Ты, как всегда, прав. Я приготовлю в субботу пиццу. Погуляю с собакой, накормлю попугая, заставлю детей сделать все уроки…

— В субботу? Суббота уже завтра. Так что не давай лишних обещаний.

— Я все сделаю… А ты выспишься наконец. И не надо никуда отправлять детей.

Стас подался вперед, чтобы поймать лбом ее лоб.

— Я могу выспаться, только прижимаясь к тебе, так что можешь ничего этого не делать. Я могу потом все это сделать сам. Ну, кроме пиццы. Сделаю омлет. Он полезнее.

— Завтра?

— Завтра-завтра, а сегодня рабочий день. Пристегивайся, пока эта дурацкая машина не напомнила тебе об этом матом.

— Машина вся в хозяина.

— Или в хозяйку. Или в маленьких хозяйчиков. Которые очень похожи на родителей.

Стас вывел машину на знакомый маршрут. Завтра иногда бывает новым, но чаще всего она старое просроченное сегодня, дающее шанс на еще один шаг в завтрашний счастливый день.

Две недели прошли в оцепенении. Алена очнулась, только когда подняла руку, чтобы помахать рукой Степке. Нет, она не могла сейчас назвать его так — Стефан Думов, никак иначе. Перерос отца, и когда сын не отстранился от объятий, голова матери утонула у него на груди.