— И серфинг у вас небось есть?

— Есть! Только… — Алена постучала три раза по голове. — Димка про доску пока не заговаривает. Много работы…

— Нравится там?

— Еще не поняла. Времени не хватает понять… Учеба, работа, учеба, работа…

— А как на ребенка решились? — подала уже голос Полина.

Алена обернулась.

— А он сам решил родиться.

Полина улыбнулась, и ее большие глаза сделались еще больше.

— А казалось бы взрослые люди… — со смешком выдала она. — А предохраняться не умеют…

— Знаешь, мы бы так до сорока не решились, как все американцы. Врач мне еще сказал, что двадцать четыре — самое лучшее время рожать… Только никто этого не понимает.

— Ты на что-то намекаешь? — Полина улыбалась еще шире.

— Да боже упаси… Что? Уже? — почти что выкрикнула она.

— Вы, девочки, там о чем? — чуть повернул голову Кирилл.

— О своем, о женском. Нет, ты у нас одна такая. Никто тебя не опередил…

Доехали они быстро. Еще бы — Кирилл забыл про скоростной режим в деревнях, раскиданных по обе стороны дороги. Впрочем, там обычно притормаживали только затем, чтобы купить ведро картошки или банку соленых огурцов. Но и то, и другое ждало их дома: Алена попросила маму приготовить угощение для ее друзей.

Кирилл вызвался отнести чемодан наверх. Полина по понятной причине подниматься не стала.

— Ты когда в город? — удерживала она руку бывшей соседки, не отпуская от машины.

Алена пожала плечами.

— А что мне там делать? Если только в театр сходить. Вы уже играете?

— Через неделю. Как раз отоспишься. И вперед. Гульнем! Потом тебе не до гулянок будет… Будешь с коляской только гулять…

— Гульнем! — улыбнулась Алена и хотела уже пойти за Кириллом наверх, но Полина вдруг снова сгребла ее в объятия, из которых было уже не вырваться.

— Сумасшедшая ты, Аленка! Сумасшедшая! Но как же я рада, что у тебя все хорошо… Как же я за тебя боялась, когда подписывала твой смертный приговор…

— Мне тоже было страшно, — не своим, глухим, голосом выдала Алена, вдруг почувствовав на ресницах слезы. — Ты не думай, что было легко…

— А кому легко, никому…

И Полина наконец отпустила ее. Алена быстро отвернулась, чтобы скрыть слезы, и побежала наверх. Она виделась с Полиной впервые после свадьбы. Предыдущие разы она приезжала с Димой всего на полторы недели. Успевали сходить к ее матери и к его матери и все. А сейчас возникло чувство, что они расстались с Полиной всего лишь вчера. Ну, может, позавчера, и за вчера столько всего произошло, что страшно сказать.

Но сказать надо будет. Ступеньки закончились, картошка и огурцы отданы… Рубикон перейден — Алена перешагнула порог родного дома и закрыла дверь, как путь к отступлению. Кирилл с чемоданом зашел первым и загородил спиной мать и бабушку. Они только махнули друг другу рукой. А сейчас наедине как-то даже «привет» не выговаривался. Все было странным: и родным, и чужим одновременно. Алена давно стала чувствовать себя тут в гостях. Но чтобы вот так — чувствовать неловкость от объятий, такое случилось в первый раз. Наверное, она захлебнулась нежностью Полины. Большее ее изможденное тело принимать отказывалось.

— С приездом! — сказала тихо мама, а бабушка просто обняла внучку.

Алена заплакала, сама не поняв, отчего… И никто не понял. Тогда она, пройдя на кухню босиком по выработанной в Штатах привычке, задрала кофту — у нее был объевшийся животик. Втянуть его уже не представлялось возможным, но для пущей важности пришлось его все же выпятить. А потом и сказать, чтобы не висела тишина:

— В феврале у нас с Димой родится сын.

Она села, вдруг почувствовав слабость в ногах, но тут же вскочила, потому что жутко защипало глаза, а Алена не хотела разреветься по-настоящему.

— Я умоюсь с дороги, — пролетела она мимо вжавшейся в стену коридора матери.

— Дай мне халат.

А «пожалуйста» уже добавила из-за закрытой двери ванной. Быстро намочив лицо и краснеющие глаза, она обернулась к матери, чтобы поблагодарить. Одежду она кинула в стиральную машину. Подобие стиральной машины. Умылась, стало легче

— немного.

— Мам, можно я куплю вам нормальную стиралку? Хотя бы узенький Индезит.

— Не надо, — ответила мать сразу, подскочив со стула.

Бабушка уже налила для нее тарелку щей. Алена посмотрела на них и почувствовала новый приступ тошноты.

— Бабуль, я ела в самолете. Сейчас только чай хочу. С сухариком, если он есть?

— Конечно, есть. Но тебе надо кушать.

— Бабуль, завтра. Я посплю и буду есть завтра. Ночью встану и разогрею… Мам! — она обернулась к окну, в которое та смотрела. — И микроволновку нужно купить. Ну как вы так живете…

— Нормально мы живет, — ответила тихо мать.

— Мам, тебя вопрос денег волнует? — Алена присела на стул. — Я куплю тебе все на свою карту. Дима не узнает, если ты волнуешься… Но это глупость. Я и его матери сейчас что-нибудь куплю…

— Ты за этим приехала? Чтобы нам что-нибудь купить? Я думала, ты соскучилась…

 — Мам… Ну не надо все в кучу.

— Вам деньги сейчас самим нужны…

— Мама, у нас есть деньги. Мы не на зарплату живем. У нас есть акции. У нас все хорошо. Мам, на последние в частном университете не учатся.

— И как ты будешь с ребенком учиться?

— Нормально. Люди рожать из офиса едут, а у меня будет еще пару недель после зимнего семестра. Потом осенью малыша легко можно будет оставить с няней на полдня.

— Зачем сейчас рожать решили? Два года не подождать было? — выдала мать нервно.

— Мам, решили и решили! — отрезала Алена и встав, прошла в прихожую к чемодану, свеча голыми пятками.

— Тапки надень! — понеслось ей в спину. — Простудишься! А тебе простужаться нельзя. У нас холодно. Не Калифорния!

— Да, не Калифорния, — буркнула себе под нос Алена и присела подле раскрытого чемодана.

В основном она везла вкусности: орехи, сушеные фрукты, кофе, вяленую говядину, шоколад. Она выгрузила все это на стол и вернулась к чаю, который как раз немного остыл.

— А Димина мама знает? Вы только нам не говорили?

В голосе матери злость — Алена ее почувствовала и внутренне содрогнулась.

— Нет. Скажу на днях. Иначе вы бы не разрешили мне прилетать.

— А разве можно летать?

— Мама, можно… Я знаю, что мне можно, а что мне сейчас нельзя. Я не дурочка… И я беременная, а не больная. Мне все можно. Даже вино можно.

— Налить? — это она взглянула на привезенное дочерью мускатное шампанское.

— Мама, ты чего злишься?

— Ничего.

Она села на стул. Рухнула. А бабушка продолжала стоять у плиты.

— Бабуль, садись… — попросила тихо Алена.

— Что будешь делать завтра? — спросила та, присев на самый краешек стула.

Алена заметила, как бабушка постарела. Сдала лет на десять. Живя с невесткой. Комнату, раз Макс уехал, они решили сдавать.

— Спать, бабуль. Я буду спать. А послезавтра поеду к свекрови. Но вернусь вечером. Такси возьму.

— Почему не останешься у нее?

— Мам, не хочу. Ты же знаешь, что она меня не любит.

— На такси дорого, — вставила бабушка.

— Не дороже денег. Я как раз обменяю доллары.

— Только не ходи одна…

— Бабуль, а с кем мне идти? Ну ладно, Кирилла попрошу…

— А кроме Полины, ни с кем встречаться не будешь?

Алена выдержала взгляд матери, не отвела глаз.

— А с кем мне встречаться? У меня в городе друзей нет…

Сердце бешено заколотилось, и Алена сглотнула, громко, чтобы проглотить его обратно, и схватилась за чашку, в которой чая осталось уже на самом донышке.

— Мам, можно мне еще? Мне надо много-много пить…

— Будут отеки…

— Ничего не будет. Дай мне пить… Пожалуйста.

— И с нашими девчонками не встретишься?

— Мам, зачем? Я к вам приехала. Мне больше никто не нужен.

— И Эльвире Львовне даже не позвонишь?

Алена запила кислый комок страха сладким чаем, но он все равно не упал в живот. Тошнота не проходила. Это усталость — Алена хотела верить, что ее тошнит не от всколыхнувшихся в душе воспоминаний, о которых мать даже не догадывалась.