— Почему же, в таком случае, вы носите позолоченные шпоры?

— У меня есть на это право, господин майор: я — рыцарь Мальтийского ордена.

— А, так это у вас специальность — рыцарь Мальтийского ордена? Весьма сожалею, месье! Мальтийский орден — орден не военный…

— Простите, господин майор: как раз напротив, Мальтийский орден — религиозный военный орден…

— Пусть так, если угодно. Пусть и военный, но для меня он все равно гражданский. Я не могу входить в эти тонкости. Прошу вас надеть никелированные шпоры, как у всех.

Маркиз де Бурсье не стал объяснять этому невежде, под начало которого попал, что, посвящая его в рыцари «именем Господина святого Георгия, стража и миротворца, а также в знак рыцарской чести», ему надели на ноги золотые шпоры, поскольку золото — «самый драгоценный из всех металлов, и только оно может быть поставлено в сравнение с честью».

Маркиз мог бы процитировать еще пятьдесят строк древнего текста, однако вещи такого рода как-то неловко произносить, вытянувшись по стойке смирно.

Короче, шпоры он сменил, но, желая показать, что отнюдь не сдался, прицепил к своему мундиру Мальтийский крест.

Из-за этого креста в гарнизоне возникло некоторое замешательство. Когда старшина де Бурсье с крестом на груди в первый раз вошел в кордегардию, часовой сделал ему на караул. На улице, в сумерках, офицеры неоднократно первыми отдавали ему честь, замечая издали этот белый крест и не понимая, с кем имеют дело.

В казарме среди солдат шли разговоры, что он был офицером иностранной армии, а офицеры избегали к нему обращаться, поскольку неловко было отдавать приказы и делать замечания человеку, выставлявшему напоказ всю свою дворянскую родословную до шестнадцатого колена.

И все же капитан д'Акенвиль как-то вызвал его и сказал:

— Послушайте, Бурсье, не могли бы вы носить просто орденскую ленточку… как все мы?

— Господин капитан, — ответил маркиз, — я рыцарь справедливости и благочестия, и только мой крест…

— Не спорю, — прервал его капитан, — но поверьте мне, Бурсье, здесь это, право же, выглядит нелепо.

— Господин капитан, мне странно слышать подобные слова из ваших уст!

— Послушайте, Бурсье, сделайте, как я говорю. Поймите, рыцари Мальтийского ордена — это в наши дни анахронизм.

— Месье, оскорбляя меня, вы наносите жестокую обиду суверенному ордену святого Иоанна Иерусалимского.

— Ну, если вам угодно так к этому относиться… Поймите, здесь не командорский замок, здесь — казарма!

— Месье, вокруг меня плуты!

— Месье, вы получите пятнадцать суток ареста!

— Месье, я пришлю вам моих секундантов!

Полковник все уладил. Дуэль не состоялась, как не состоялся и арест: маркиза перевели в канцелярию: Вскоре он заявил, что прибыл сюда воевать, а не подшивать «ведомости недостач».

Его включили в состав первого же эскадрона, отбывающего на фронт.

«Я мог бы и повременить недельки две со своей просьбой», — подумал маркиз, обнаружив, что попал под команду капитана д'Акенвиля.

Капитан воздержался от каких бы то ни было замечаний по поводу креста, который маркиз упорно продолжал носить; он только приказал дать Бурсье самую рослую лошадь в эскадроне.

Маркиз был превосходным наездником, но всякий раз, когда ему нужно было сесть в седло, его приходилось подсаживать, как даму, что вызывало смешки. Его самого, однако, это ничуть не задевало, поскольку только так и было естественно садиться в седло дворянину.

В первых же боях старшина де Бурсье де Новуази удивил эскадрон. Он неизменно спешивался последним, чтобы в случае контрприказа избежать необходимости вновь садиться на коня. Оказавшись наконец на земле, он прежде всего отцеплял от седла отцовскую саблю, с котором никогда не расставался.

— Эй вы, Бурсье, долго вы там будете ковыряться с нашем зубочисткой?! — кричал капитан, в то время как часть располагалась на позициях и уже начинали потрескивать автоматы.

Маркиз не отвечал, продолжая заниматься своим делом, неторопливо, с высоко поднятой головой; каска его была слегка сдвинута на затылок, Мальтийский крест сверкал на груди, рукоятка сабли упиралась ему под мышку. Ни разу он не снял перчатки, ни разу не обратился к своим солдатам на «ты», ни разу не лег даже при самом жестоком артиллерийском обстреле. Однажды он, правда, сделал вид, будто счищает грязь со своих сапог. Его хранило какое-то везенье. Когда маркизу говорили об этом, он только пожимал плечами. Эта война, в сущности, его не интересовала.

— Убиваешь неведомо кого, и неведомо кто убивает тебя, — говорил он. — Снаряды летят черт знает откуда. Противник впереди, позади, сбоку; хотел бы я знать, кому бы теперь удалось встретить смерть, сойдясь лицом к лицу с противником.

Как-то под вечер отступавший и уже изрядно потрепанный эскадрон вошел в пустую деревню, где ему надлежало занять позиции. Двери и окна домов были растворены. Солнце садилось. Ярко-красные лучи, отражаясь от стекол, освещали беспорядок в комнатах. Во дворах валялась брошенная впопыхах мебель. Чем беднее были дома, тем позже их покинули. Патруль, высланный на разведку, доложил, что не обнаружено ничего подозрительного.

Когда капитан и штаб эскадрона выехали на главную площадь, их встретила автоматная очередь, двое кавалеристов были тяжело ранены. Немедленно прочесали всю деревню. Скрыться враг не мог. Обшарили каждый переулочек. На всякий случай дали несколько выстрелов в отдушины, но никто не отвечал. Повсюду было совершенно пусто. Капитан вернулся на главную площадь, к церкви. Никого. Он приказал занять оборону.

— Не стоит терять время на этого субъекта, его, должно быть, и след простыл, — сказал капитан.

В этот момент площадь вымело новой очередью, жертвой которой едва не стал адъютант эскадрона. Капитан и все, кто был рядом, прижались к церковной стене, забившись в нишу боковой паперти.

— Отойдите, господин капитан, отойдите! — закричал какой-то солдат. — Стреляют из дома священника.

Дом священника обошли, окружили, ворвались в комнаты, обыскали снизу доверху. Солдаты высунулись из окон. Они подавали знаки, что в доме никого нет. Но как раз в эту минуту пули третьей очереди прошлись по его фасаду.

— Ну, это уж слишком, — возмутились все. — Где бы этот наглец ни прятался, но нахальства ему не занимать! Нужно его найти во что бы то ни стало.

Солдаты, да и сам капитан, начинали нервничать. Опорный пункт мог с минуты на минуту подвергнуться атаке. Уже доносили о показавшихся было вражеских мотоциклистах. Столкновение с противником было неминуемо. И во время боя этот таинственный стрелок будет торчать здесь, посреди деревни, как раз на пересечении трех главных улиц, задерживая связных, создавая помехи и сумятицу как раз в момент, когда важнее всего — порядок.

— Ах ты плут! — воскликнул вдруг старшина Бурсье, встреченный новой очередью, когда он верхом огибал церковь.

Он галопом пересек площадь.

— Ах ты плут! — повторял он.

— В чем дело, Бурсье? Вы ранены? — спросил капитан.

— Нет, господин капитан, все в порядке, благодарю вас. Но я его засек. Он в церкви, он стреляет из окон, с хоров!

— Вы уверены? Ну, нелегко нам будет его взять.

Капитан д'Акенвиль оглядел старую приземистую деревенскую церковь, готическую абсиду которой прорезали узкие окна с потемневшими стеклами, разделенные толстыми каменными контрфорсами.

Человек с автоматом перебегал между этими бойницами и стрелял то из левой, то из правой, прячась за выступами. Если его атаковать, он вскарабкается на колокольню, и тогда попробуй сними его оттуда.

Капитан не хотел жертвовать людьми, да и боеприпасов у него было не столько, чтобы расходовать их на стрельбу по камням.

— Если бы у нас хоть гранаты оставались, — сказал он.

Необходимо было решиться войти в церковь. Кавалеристы переглядывались. Все они до сих пор показали себя людьми отважными. Но сражаться в храме, вести стрельбу среди свечей, аналоев и распятий… А у стрелка, укрывшегося в церкви, наверняка в запасе было несколько полных дисков, а то и целый ящик.