Утром, во время завтрака за общим столом, старик болезненного вида, с бескровными губами, упомянул о выстреле, который его разбудил. Выстрел слышали еще несколько человек. Не подумав, Люсьена рассказала о том, что видела: какой-то мужчина наклеивал листовку, вероятно, крамольную. За ним погнались полицейские. Очевидно, выстрел связан с этой историей. Ни комментариев, ни вопросов не последовало. Такая осторожность отчасти удивила Люсьену, но она быстро забыла об этом разговоре. А через час, когда Люсьена собралась было выйти, инспектор Альвеар, еще с одним полицейским, явились допросить ее, и администратор гостиницы, мадам Руис, проводила их каким-то странно пристальным взглядом. Люсьена, теперь уже настороже, заявила, что не может сообщить никаких примет того человека, во-первых, из-за плохого освещения, а во-вторых, потому что все произошло слишком быстро. Слова ее вроде бы убедили Альвеара. Однако он, чуть иронично улыбаясь, не отводил от нее изучающего взгляда. Когда Альвеар решил подняться в ее комнату, Люсьена стала было возражать, но он попросил администратора сопровождать его, и Люсьена пошла за ними, не скрывая своего неудовольствия, что, видимо, забавляло инспектора. Не говоря ни слова, Альвеар долго рассматривал с балкона газетный киоск, деревья вдоль тротуара. Казалось, на этом все и закончилось.

Днем, возвращаясь из бассейна, Люсьена увидела в холле тех же полицейских. Должно быть, они давно ее ждали: пепельница на столике была полна окурков. Сначала она отказалась пойти с ними, хотя Альвеар предъявил ей бумагу с гербовой печатью. Тогда он, не переставая улыбаться, любезно взял ее под руку: ну право же, это чистая формальность, она отнимет у нее всего несколько минут…

Вдруг обе лампы разом вспыхнули и залили противоположную стену ослепительной белизной. Мужчины, которых вталкивали в комнату, жмурились от этого резкого света. Их было восемь, одеты все были просто. Одни пытались, принять безразличный вид, другие не могли скрыть своего волнения. И только один вел себя совершенно непринужденно — третий слева, молодой парень, треугольное лицо которого, хитрое и лукавое, напоминало мордочку кошки. Это он вчера расклеивал листовки. В верхний карман его потертой куртки был вдет полураспустившийся цветок белой в крапинку гвоздики — украшение не совсем обычное, однако прекрасно сочетающееся с его хитроватыми глазами и видом благонамеренного человека, у которого зря отнимают время и который старается с достоинством перенести эту досадную неприятность. Сомнений нет — вчерашний незнакомец: ладная фигура, густые волосы… Одних лет с Люсьеной: примерно, двадцать шесть — двадцать восемь. Его сильные руки висели вдоль тела, как ему и было приказано. Выстроенные в ряд восемь арестованных моргали глазами, ослепленные до боли мощными потоками света, но кое-кто старался высмотреть Люсьену в ее затемненном укрытии. Она чувствовала себя опозоренной, загнанной в ловушку, но понимала, что присутствие здесь этого парня обязывает ее владеть собой. Главное, обращать на него не больше внимания, чем на остальных, не выдать своего волнения. Она повернулась к последнему в ряду. У нее перехватило дыхание. Она хотела немедленно сказать, что ни один из этих людей не похож на того, кого они ищут. Но не смогла произнести ни слова. Стоявшие за ее спиной полицейские молча ждали. Неужели они думают, что она старается сосредоточиться, чтобы не ошибиться? Мысль о том, что они истолковывают ее молчание в свою пользу, была для Люсьены невыносимой. Ее взгляд скользил по лицам выстроенных перед ней людей. Все человеческие горести словно запечатлелись на этих лицах, и только парень с гвоздикой, казалось, подсмеивается над ней, хотя он, как и все остальные, принял позу точно по инструкции — ноги вместе, руки по швам, поднятая голова.

— Итак, — сказал маленький Альвеар, — никого не узнаете?

Она пожала плечами, не зная, что ответить, еле сдерживая слезы, но изо всех сил стараясь показать, что она спокойна и что ей скрывать нечего.

В ярком свете ламп волосы парня с гвоздикой блестели, как каска. Его лицо, на первый взгляд не слишком выразительное, светилось каким-то внутренним весельем.

— А вот тот, в синем… посмотрите хорошенько!

Альвеар указывал на соседа парня с гвоздикой — тоже молодого парня в синем комбинезоне, с впалыми щеками и диковатым взглядом.

— Его тоже схватили рядом с вашим отелем.

— Я же вам сказала, что не разглядела лицо.

— Ну и что же? А фигура, походка? — уже начиная терять терпение, сказал Альвеар.

Люсьена почувствовала, что ненавидит его. Как ловко он обманул ее. Ничего себе формальность! Эта чудовищная сцена — простая формальность! Люсьена встала. Она знала, что очень бледна. Знала потому, что у нее не только пересохли губы, но и стянуло кожу на лице. Похоже, Альвеар внимательно следит за ее реакцией. Она небрежно отвернулась от арестованных, давая понять, что считает опознание законченным, бесполезным.

— Минутку, мадемуазель. А сосед?

— Старик?

— Нет, слева. Вон тот, с гвоздикой.

— Нет, нет! — сказала она.

В ту же минуту она поняла, что, отвечая, не проследила за своим тоном, и ей показалось, что сердце ее перестает биться и в мертвой тишине продолжает звучать только голос Альвеара — приглушенный, слащавый.

— Гм, вы слишком категоричны. Вы говорите, что не можете узнать того типа, а в то же время утверждаете, что этот субъект не имеет с ним ничего общего.

Она испугалась. Уж очень ловок был этот Альвеар, привычный к очным ставкам, умеющий обращаться с неразговорчивыми свидетелями.

— Не могла же я не заметить такой роскошной шевелюры, — сказала она на этот раз игриво, стараясь попасть в тон Альвеару. А он курил, и, когда поднес сигарету ко рту, на руке его блеснул перстень, как будто Альвеар подавал кому-то условный сигнал.

— Ну, все? — спросила Люсьена.

Инспектор не ответил. Он затягивался сигаретой с тем же задумчивым выражением, что и на балконе отеля, но теперь его молчание тревожило Люсьену. Пышущие жаром лампы на стальных штативах рассекали комнату на две зоны: зону тени, где сидела она сама с полицейскими, и зону беспощадного света, где в нервном напряжении или с деланным безразличием ждали восемь арестованных. И только парень с гвоздикой, казалось, чувствовал себя по-прежнему непринужденно, и в глазах его горел все тот же насмешливый огонек. Если его опознают, то изобьют до полусмерти, чтобы он выдал сообщников, а потом запрячут на долгие годы в тюрьму. Эта мысль ужаснула Люсьену, она не могла больше терпеть мучительную пытку, в ней накипало возмущение, и она готова была выразить его вслух, но какая-то инстинктивная осторожность удерживала ее. Как будто угадав ее мысли, инспектор заговорил все так же чересчур любезно и многозначительно:

— Похоже, этим субъектом вы интересуетесь больше, чем всеми прочими?

Люсьена невольно вздрогнула. Она заставила себя ответить шутливым тоном:

— Я?.. Я просто в восторге от его шевелюры.

Альвеар в свою очередь улыбнулся, что еще усугубило опасения Люсьены. Неужели она совершила ошибку? Неужели она указала на примету, да еще такую редкую? А инспектор уже склонился к ней с видом сообщника:

— И этот молодой Самсон рано или поздно найдет свою Далилу…

— Может быть, хватит? — тотчас ответила она, уязвленная намеком, твердо решив как можно скорее покончить с этим делом из страха попасть в ловушку и невольно выдать человека с гвоздикой. Повернувшись к инспектору, она повторила еще настойчивее:

— Все? Можно идти?

— Разумеется.

Лицо у него стало каменным. Люсьена направилась к двери, где стояли двое часовых: ноги врозь, руки за спиной. При виде этих людей ее охватил страх. А вдруг это просто хитрость инспектора? Хочет довести ее до нервного срыва и заставить выдать себя. Но нет. Никто ее не задерживал. Альвеар провожал ее по коридору, галантно благодарил, это взбесило ее окончательно, и она сухо сказала:

— Вы вовсе не обязаны меня благодарить.