Бежать из семинарии Ахиллу Сегалу не пришлось. Ему было шестнадцать лет, когда умер его отец, и он вынужден был вернуться домой помогать матери вести хозяйство. После ученых-то книг крестьянская работа не очень привлекала его. Однако сам знаешь, что такое настоящий крестьянин: стоит ему взяться за дело, и от земли его уже не оторвешь… Земля, она, стерва, хватает тебя за нутро! И уж ты вовек не расстанешься с нею… Я вот к чему подвожу.
Дядюшка Джеймс одинаково любил и Катрин Лафаж и Ахилла Сегалу, и он, конечно, прикинул, что из них могла бы получиться неплохая пара. Когда Ахилл вернулся с военной службы, свадьба и вправду состоялась. Радовались этой свадьбе все в округе. Молодые поселились в Кло. Имущество у Сегалу было заложено, как почти у всех здешних жителей, и работать приходилось не покладая рук. Позабыл тебе сказать, что дядюшка Джеймс, — опять он, эта добрая душа, — дал Катрин в приданое десять тысяч франков. Тогдашних франков, понятно?.. Я что хочу сказать… Часть этих денег ушла на покупку инвентаря, небольшого участка земли и каштановой рощи. Не стану все расписывать, расскажу покороче главное. Родился у них сын; ему исполнилось четыре годика, когда в августе четырнадцатого года отца его убили на войне. Имя Ахилла Сегалу ты прочтешь теперь на памятнике погибшим жителям нашей коммуны…
Во время войны Катрин со свекровью работали, как и все женщины, не разгибая спины, чтобы сберечь имущество и скотину. Только крестьянин поймет, каково приходилось тогда женщинам в деревне… Катрин ходила за плугом, растила сына, продавала все, что приносила ей земля, и скопила небольшую сумму. После заключения мира ей удалось выкупить свое имущество; в те годы многие смогли это сделать. Учитель был доволен маленьким Пьером Сегалу, он советовал учить мальчика дальше: паренек тоже мог бы стать учителем, и ему не-пришлось бы так мыкаться. Гордясь сыном, Катрин трудилась из последних сил; свекровь ее умерла, и помогал ей в хозяйстве только один работник. Она рассчитывала, что процентов от оставшегося приданого хватит на то, чтобы платить за ученье сына. Да только…
Жереми переводит дух, сдвигает шляпу на затылок.
— …Ты слушай хорошенько, что я хочу сказать… Когда еще до войны у нас проходила подписка на строительство железной дороги от Сен-Сере до Бьярса, нотариус уговорил Катрин купить акции по сто золотых франков. Но очень скоро они упали в цене до десяти. Вот ведь беда какая!
Жереми сжал мою руку, словно боясь, что я отвлекся или устал слушать.
— Послушай-ка, сынок… В девятьсот восьмом году собрали капитал в четыреста семьдесят пять тысяч франков. Но как только построили путь и уложили рельсы, обнаружилось, что концессионер — жулик. Он заказал необходимые материалы какому-то предприятию — то ли на востоке, то ли на севере, теперь уж не помню, — а денег за свои поставки это предприятие с него не получило и стало главным кредитором дела. Снова подписка: на семьдесят пять тысяч дополнительных акций. Кое-кто неплохо заработал. Только не бедняжка Катрин! Целую историю раздули. А шуму-то было, ты представляешь? Но все-таки пять составов в день ходили в оба конца, и это облегчало перевозку дров на дубильную фабрику в Валь-де-Сер: раньше-то из каштановой рощи на волах возили. Прогресс, ничего не скажешь: местные жители получили работу, оживилась торговля, стало появляться все больше и больше мелких предприятий.
От Сен-Сере до Бьярса можно было теперь доехать за полчаса, а на наших «курьерских», да еще с грузом на это уходило целых полтора. Вникаешь? Но в войну четырнадцатого года все пошло кувырком: угля для паровиков не хватало, топили их дровами. Число поездов сократилось, один-два в день, да и грузовиков стало больше. Выходит дело, опять конкуренция. А когда война кончилась, департаментские власти взяли дорогу в свои руки. Вот тут-то и решили, как выразился нотариус, «откупиться» от акционеров из расчета десять франков за акцию!.. Катрин вконец измоталась, муж ее погиб, все надежды рухнули… Злой рок преследовал Сегалу. Ну а дядюшка Джеймс? — спросишь ты. Увы! Старый врач отдал богу душу. Катрин не могла оправиться после стольких ударов судьбы: прошло еще несколько лет, и тут случилась страшная драма. Пьер благополучно вернулся домой и стал работать в поле, как когда-то работал Ахилл, его отец. Но однажды вечером Катрин наложила на себя руки. Пьер нашел ее в хлеву висящей в петле…
Жереми снова умолкает.
— Вникаешь, сынок?.. Горе поселилось в доме Сегалу, а жизнь, она шла своим чередом. Паровик приносил доход, в Бьярсе построили фабрику и стали изготовлять шпалы. Туда поступили работать многие наши парни. Бегство из деревни, как говорили в ту пору, поуменьшилось, но у этих полукрестьян-полурабочих было уже совсем другое сознание. Они читали газеты, стали вникать во все, что происходит вокруг. Потому что крестьяне уже не сидели только в своей деревне, чаще встречались друг с другом на ярмарках, охотней общались с городскими, обсуждали между собой свои нужды, говорили о всяких несправедливостях. Паровик уступил место тепловозу, появились пассажирские вагоны. Люди стали покупать в кредит велосипеды, мотоциклы. Но — сейчас я закрою скобку — во время страшного кризиса девятьсот тридцать второго года — помнишь? — железная дорога не выдержала конкуренции с автомобилем: она давала такие убытки, что департаментские власти решили ее ликвидировать… Локомотивы пошли на лом, пассажирские вагоны продали. Некоторые из них и по сей день еще валяются в виноградниках. А потом даже было решено субсидировать владельцев грузовиков и автобусов, виновников этого нового банкротства… Так-то вот идут дела… Понятно?..
Жереми снова прерывает рассказ, на этот раз ненадолго.
— Который час? — спрашивает он после паузы.
Солнце уже садится за башни Тюренского замка. Не ожидая моего ответа, Жереми продолжает:
— На виноградник идти уже поздно. Доскажу тебе про Сегалу… Стало быть, Катрин лишила себя жизни. Надеюсь, бог хорошо ее встретил в том, лучшем, мире и отомстил за нее кюре, который согласился отпевать покойницу только после того, как вся деревня возмутилась. Пьер остался в доме один, работал он как вол: сажал фруктовые деревья, а зимой нанимался снимать рельсы. Они теперь никому уже были не нужны и только мешали автомобильному движению. Бывало, в дождливую погоду едешь на велосипеде, услышишь, что сзади тебя нагоняет грузовик, так и впиваешься в них глазами, чтобы не наскочить и не перевернуться… Сегодня это все — воспоминания… А дорога, сынок, она и вправду стала национальной. Погляди на номера машин, и ты увидишь: идут они со всех концов Франции…
— Ну, а Пьер?
— Пьер вырос, стал красивым, умным парнем. Он сумел преодолеть свое горе. Занимался спортом в команде Сен-Сере вместе с другими ребятами, стал интересоваться политикой. После кризиса мы уже не были такими покорными, такими тихонями. В скобках: и я тоже, вместе с другими землевладельцами из департамента Ло я защищал интересы крестьян. Двадцать пятого декабря тридцать четвертого года на ярмарке в Сен-Сере мы выступили против уплаты пошлины за место и налогов на сельскохозяйственные продукты. Только от нашей коммуны в тот день выступило человек двадцать, и Пьер был с нами. Очень скоро в одном нашем округе нас стало больше двадцати тысяч. С вилами в руках мы пошли на Фижак, разоружили жандармов и добились своего. Вот это был день! Кое-кто косился на нас: власти-то всех называли коммунистами! Среди нас действительно было несколько коммунистов, ну и что? Это было в порядке вещей. Мы их знали и уважали. Вспомни-ка, в тридцать шестом мы голосовали за кандидата рабоче-крестьянского блока. В первом туре ему не хватило всего-навсего двадцати шести голосов, чтобы победить де Монзи! Представляешь? Как подумаю, что еще пятьдесят лет назад почти все в округе клялись только именем принца Мюрата!.. На этот раз крестьяне не уступили, хотя и мэр и префект запугивали нас, да и жандармы провоцировали. Но, как теперь выражаются, мы осознали свою силу и свои права. Мы сломали решетку ограды и кричали: «Не будем платить налогов!» Здорово мы тогда с ними схватились, но все-таки добились своего. Эх, когда горе сменяется у бедняков надеждой!..
