7 Не проблеск молнии, Пробравшийся в шкапы, в лари, Оно безмолвней, Чем земля, горит, Оно приходит смертью к вам на ужин Или мигает сумеречно даже, Оно — оружье, Взятое у граждан. Оно как образцовый Оружейника пир — От маузеров новых До старых рапир. Чтоб пыл боевой не остыл, Сменяет хозяев оружье… «Самсоньевский, ты Смотри сюда поглубже…» — «Не жалко ль тебе, эх, военком, Ходить вокруг фонаря? Сколько людей — раздели силком…» — «Ну что ж — раздели не зря…» — «Не страшно ль тебе, что со всех сторон Не жизнь, а щетина ежа, Одно оружье мы с поля вон — Другого готов урожай». — «Самсоньевский, ты ли Нас предлагаешь потчевать Елеем соглашателей, Да разве мы остыли, Да разве мы приятели С господчиками? Слова твои путают наши ряды, Не изгибайся, брат батальонный…» — «Но, Раков: я классовой полон вражды, Что и красные эти знамена… Им верен, как дому на родине — аист, Скажи: распластайся — и я распластаюсь. Но маузер взбросишь — богат заряд, — Дашь по чужому, а валится брат?» Оружьем комната завалена, Закатной налита бурдой, Они стоят, как два татарина, Их мысли движутся ордой. Отполированная сталь, Она клокочет переливами, Она имеет сходство с гривами, И голос звонкий, как кастрат. «Нет, ты с предателем не схож, Самсоньевский, резок ты. Ты — наш, я верю. Подхалимство ж Я буду гнать до хрипоты. Я сам в трактирах горе грыз, Я был не блюдолиз — Лакейства два: как ни рядись, Одно — наверх, другое — вниз. Одни держали на людей Экзамен дорогой, Зато уже никто нигде Их не согнет дугой… Другим понравилось житье И сладость попрошаек, Носить хозяйское тряпье И хлопать в такт ушами… Я пережил Думы Имперский трактир, Где больше болтали, чем пили,— Солдатский, угрюмый, Где смерть взаперти, Пожалуй, лишь смерть в изобилье. И я говорю тебе сущий резон: Страшись притворяться лакейской слезой. Гвардейская спесь на дыбы встает В тебе и кричит тебе: „Здравствуй!“ Но если в рабочий ты вшит переплет — Гордись переплетом — и баста!» 8 Тогда бывал незамечаем Иных случайностей размер, Случаен дом, где булки с чаем, Случаен театр, а в нем — Мольер. С толпой рабочей грея руки Хлопками, гулко, — Раков с гор Войны вошел в партер, в простор, Он ощущал закланье скуки, Он веселел, как сам актер. Могло казаться даже страшным, Что люди чтят переполох Чужой, смешной, почти домашний, А за стеной — борьба эпох. 9 Ночь гордилась луной, очень крупной, Залихватской и шалой, Зеленые листья кипели на струпьях Домов обветшалых. Трава шелестела, и шел человек не старинный, Как будто он шел огородом, Не городом — пахло тополем, тмином, Пахло бродом, Человек не мог заблудиться — Он пришел из хитрейших подполий, Город вымер и вправе обернуться лисицей Или полем. Раков шел огородом, не городом… Тучи Кирпича, балконов умерших вымя, Мог ли думать, что это воскреснет, получит Его имя? 10 Эстонцы кривились, ругаясь с генералами, Британцы шипели, требуя атак, Нацелили белые мало-помалу, Ударив через Вруду, на Гатчину кулак. Тогда пришло в движенье пространство за пространством, От штабных неурядиц, от транспортных баз, От крика беженцев до темного убранства Лесов, уже весенних и гулких, как лабаз. Фабричными гнездами, жерлами Кронштадта Пространство завладело, угрозами звеня, Вздувало коллективы и требовало плату: «Резервы немедленно на линию огня!» 11 Оратор, не колеблясь, дышал прямотой, Был выше кучи трагиков в волнении простом, У служащих Нарпита короткий свой постой Он делал историческим, не думая о том. Над грудой передников, тарелок, бачков, Над всем мелководьем, кусочками, щами, Он видел: здесь мало таких дурачков, Что шепчут и грустно поводят плечами. Он видел, что слабость, голодная грусть Исчезли, как лошадь, сраженная сапом, Что стены прозрачны, собрания пульс До Гатчины слышен — кончается залпом. Он вспомнил, как был председателем их, Союза трактирного промысла слуг, Они были втоптаны в тину густых, Безвыходных дней и разрух. Их рвала свирепого быта картечь, И вот они — свежи, как свечи, Как будто им головы сброшены с плеч И новые — ввинчены в плечи. Волненье мешало, как ноющий зуб, Как ссора иль спор из-за денег, Есть в пафосе пункт, где пускают слезу Актер, адвокат, священник. Сейчас этот пункт пролетел стороной, Толпа, что с плакатами щит, Гудела — но Раков заметил одно: «Самсоньевский здесь и молчит». |
