— Хорош ли для вас Иван Самойлович? — спросил казаков Матвеев.

   — Новый гетман человек ласковый, — ответили казаки. — Умный, учёный... Рода, правда сказать, не казацкого. Из поповичей. В Колядине был сотенным писарем, потом сотником в Веприке, наказным черниговским полковником.

   — Всё Божьим Промыслом делается! — радостно сказал Артамон Сергеевич. — А что просил передать друг наш протопоп Симеон Адамович?

Казаки подали письмо. Подьячий прочитал:

   — «Бога ради, заступай нас у царского пресветлого величества. Не плошась, прибавляйте сил в Киев, Переяславль, Нежин и Чернигов. Ведаешь непостоянство наших людей — лучше держаться будут, как государских сил прибавится. Присылайте воеводою в Нежин доброго человека: Степан Иванович Хрущов не по Нежину воевода. Дайте нам такого, как Иван Иванович Ржевский».

   — Что на словах передать велено? — спросил Матвеев.

Казаки покосились на Синявина, но принялись говорить каждый своё, в очередь.

Первый сказал:

   — Крымский царевич Нуреддин побил при Батоге каштеляна подлянского пана Лужецкого, а с ним гетмана Ханенко. У татар было сорок тысяч, у Ханенко вместе с польскими хоругвями — шесть. Сначала казаки взяли верх. Лужецкий распалился, погнался за татарами через Буг. Ханенко же не пошёл, обозом огородился. Поляков татары побили, Лужецкий прибежал с уцелевшими в табор. Табором и дошли до Ладыжина. В осаде теперь сидят.

Другой казак сообщил о положении Каменец-Подольского.

   — У султана Магомета да у хана Селима войско великое, то ли двести, то ли триста тысяч, а в Каменце всего полторы. Долго крепость не продержится. Пушек на стенах много. Был слух — четыре сотни. Но пушкарей — нет. Стреляют люди неумелые, только порох переводят.

Третий казак сообщил дворцовые новости. Коронный гетман Ян Собеский короля Михаила почитает за пустое место. Ищет способа рассеять конфедерацию[21] и посадить на престол герцога де Лонгвиля, чтобы Франция помогла отбиться от турок.

   — А где Дорошенко? — спросил Артамон Сергеевич.

   — У султана, под Каменцом... Пока мы ехали, Каменец, должно быть, уж покорился.

Матвеев молча прочитал письмо протопопа.

   — Не хотели поляки мира, теперь пожинают плоды гордыни... Благодарю всех за службу. Ступайте отобедайте, получите кормовые, — встал, поклонился казакам. — Доброго вам здоровья, отдыхайте с дороги.

Оставшись один, сидел, смотрел на икону Спаса. В голове было пусто. Спохватился: «Думай! Что государю скажешь?»

Но мысли проносились коротенькие. Каменец пал... Или вот-вот падёт... Султан устремится ко Львову... Нужно спешить. Послать рати в Киев, в другие города Малороссии, тогда и султану придётся дробить войско. Да ведь и зима не за горами.

Ухватился за зиму: «Не успеют ни турки, ни татары на Москву хлынуть. Не завязнут в Польше, в Малороссии осенняя грязь застопорит их конницу. За Днепр в этом году не перейдут».

Вспомнил о Спафарии. Вот кого надо поспрашивать. Он и у французского короля бывал, и в Вавеле[22].

Тотчас собрался, но вспомнил ещё об одном деле. От Спафария придётся ехать к царю: Алексей Михайлович в Измайлове... А дело наитайнейшее.

Утонувшее в непроходимых лесах Заволжье не давало Алексею Михайловичу покоя. Сердце не успело отойти от разинского бунта — на тебе! Новая беда.

Весною в Закудемском стану, на Аввакумовой родине, сожгли себя в церквях, в ригах, в избах две тысячи душ. Радетели старого обряда.

«Нынче у нас тихо, — писал тайный соглядатай. — Пожары случаются, но горят избы, люди, слава Богу, огня боятся».

С тем и отправился Артамон Сергеевич к Спафарию.

Бывший дом Лигарида выглядел разорённым.

   — Владыка всё вывез, что мог, — улыбнулся Спафарий.

Провёл Артамона Сергеевича в кабинет. В кабинетах, даже у царя, тесно, а у Спафария — простор.

На стене свежеструганые полки. На полках стоймя — фолианты. На полу ковёр. Узоры в глаза не кидаются. Цвета тёмного, а потом вдруг и разглядишь — красным пышет. Потаённо, благородно.

Стол придвинут к окну. Креслице лёгонькое, деревянное. Резьба на нём скупая. На столе каламарь, перо, лист бумаги. Всего украшения — светильники по сторонам стола. Чёрного дерева, фигурные. Арапы держат на голове бронзовые триеры, а в тех триерах по пяти толстых белых свечей.

Икона Троицы справа от окна, слева — Богородицы. Непривычная. Иисус Христос в длинной кружевной рубашечке, руку на голову себе положил. Лик у Богородицы юный, нимб как солнце.

   — Молдавская икона, — сказал Спафарий.

   — А что домна Стефанида? — вспомнил вдруг Матвеев.

   — Плащаницу вышивает.

   — Нет ли каких просьб?

   — К ней добры. — И поклонился. — Не отобедаете ли со мною, Артамон Сергеевич?

   — Отобедаю. Я отсюда — в Измайлово.

Скатерть была серебряная, узоры словно иней. Ложки в позолоте, тарелки — китайского фарфора, светоносные. А вот еда — проще некуда. Квас с хреном, с лепестком осетрины, на второе гречневая каша с грибной подливою. На питье — мёд. На базаре куплен. Незатейливый.

Артамон Сергеевич удивился столь немудрёной пище, но скоро забыл о бренном. Заговорили о Франции, о Польше, о Турции. Спафарий сказал:

   — Это сегодня Ян Собеский сторонник французской партии. Я знаю его семейство. Союз с Францией не может быть долговечным, если польские дела станет вершить пан коронный гетман.

   — Не понимаю, — признался Артамон Сергеевич.

   — Собеский женат на маркизе де Аркиен. Интрига в том, что король Людовик XIV терпеть не может отца маркизы. Обида нанесена де Аркиену жестокая и, пожалуй, неисправимая. Король закрыл честолюбцу дорогу в пэры Франции. «Марусенька» — так зовут маркизу за глаза — будет мстить Людовику и тайно, и явно.

   — А кто такой герцог де Лонгвиль?

   — Я с герцогом не виделся.

   — Бог с ними, с французами. Чего нам ждать от султана? — вырвалось у Артамона Сергеевича.

   — Пока что побед. Короля Михаила, от которого все отшатнулись, Магомет IV одолеет без особых для себя испытаний. Боюсь, Ян Собеский такое поражение допустит, но себя побить туркам он не позволит. Султан навряд ли понимает: с королём воевать — одно, с Речью Посполитой — иное.

   — До чего они дожили, эти полячишки... У нас такое творилось разве что при Батые.

Артамон Сергеевич поглядывал на Спафария вопросительно — обед вроде бы закончен... Но тут слуга принёс блюдо с плодами.

   — Да будет Россия смоквою плодоносящею! — сказал Спафарий. — Страна, принявшая меня, непостижима судьбой. Можно угадать, что станется с Великой Портой и что ожидает Речь Посполитую, но Россия? На России — образ Всевышнего.

   — А что станет с Речью Посполитой?

   — Шляхта растерзает свою родину по-шакальи.

   — А Турция?

   — Полая вода! — Спафарий принёс листок из кабинета. — Сегодня я закончил книгу о мусах и художествах. Стихами закончил.

Артамон Сергеевич ничего не понял, но радостно расцеловал Спафария и всё-таки не сдержал своей торопкости:

— Читай молитву, меня царь ждёт.

Взял на дорогу горсть смокв, умчался.

День был тёплый. Алексей Михайлович с царевичем Фёдором, с царевнами гуляли по Серебряной плотине. Здесь, при впадении речки Серебрянки в пруд, Алексей Михайлович поставил мельницу, прозванную Серебрихой.

Артамон Сергеевич комнатный человек государя, свой. Стража пустила его на плотину не спрашивая, не останавливая. Царь обрадовался другу, но приложил палец к губам: что-то затевалось таинственное.