– Лариэль! Маркус! – выкрикнула Мика, вылетев на крыльцо и загородив собой Лариэль. Маленькая, с ножом в дрожащих руках, глаза огромные, как у оленёнка. – Отпусти его! – крикнула она, голос дрожал, но не ломался.

Нож дрожал в её руке. Но она стояла.

Я почувствовал, как ухмыляется Лапа. Мика для него не опаснее мухи. Лариэль ранена, Дурк тоже. Фунтик без сознания, а может, и хуже.

И я… Ничего не могу сделать!

«Грёбаный слабак!» – кричу я на себя в голове. – «Сделай же что‑нибудь!»

Но я даже не могу активировать умения. Нечего.

Волк сжимает лапу. Кости в шее хрустят. Я чувствую, как тянутся жилы и мышцы. Как кожа вот‑вот лопнет. Мир вновь меркнет, в ушах гул, кровь стучит в висках.

Но сквозь пелену – голос Мики. Твёрдый. Чистый.

– Активация умения! Свирепый повар!

И в следующий миг – вспышка света. Этой вспышкой была Мика в белом кителе! В мгновение рассекает пространство, болты пролетают позади, вонзившись в землю. Нож в её руке блеснул светом лампы у крыши. И в следующую секунду – вонзается в мохнатую лапу.

Кровь брызнула! Лапа на миг ослабла!

Я хватаюсь за его пальцы и дёргаю в разные стороны! Падаю на землю!

– В этот раз я спасу тебя! – кричит Мика, смотря на меня со слезами в глазах. Белизна кителя окропилась волчьей кровью.

– АА‑АРХ! – ревёт Лапа.

Краем глаза вижу, как он заносит лапу, чтобы снести Мике голову!

– Подконтрольный хаос! – кричу я, и мне удаётся.

Активация умения: Подконтрольный хаос!

Мана: 43/70

Волосатая лапа замедляется. Вижу, как летит очередной болт, метя по моим ногам. Ощущаю поток ветра.

И бросаюсь на Мику, накрываю собой. А следом когти рассекают мне спину! Боль врывается ярким пятном и тут же гаснет, чтобы вскоре вспыхнуть сильнее!

– Беги! – кричу я и выталкиваю её.

Но Мика не может двинуться.

– Давай же!

И тут громкий голос на весь двор:

– КАКОГО ХРЕНА⁈ КТО МНЕ СПАТЬ НЕ ДАЁТ⁈

Келдар вылетел на улицу из своего барака. В одних портах, с топором в руке, глаза сонные, красные и злые.

И я очень рад, что ему не понадобилось много времени, чтобы найти виновника.

Он дёрнул ручищей и отправил короткий топор прямо на свидание к Лапе!

Я в этот момент дёрнул Мику за руку. Услышал, как звякнула сталь, как волк отбил атаку. Но мы уже были в паре метров.

– Мика, уходи! Быстрее! – рявкнул я на неё, и та опомнилась.

– Не могу!

– Что? – услышал я тонкий, детский голосок.

На пороге таверны показался худенький силуэт. Мишка. Глаза круглые, как плошки, не понимает, что происходит. Но он сначала увидел Лапу, а затем уже нас. Пальцы мальчишки задрожали. Глаза округлились сильнее.

Лапа втянул воздух и сказал:

– Воняет медведем! Малец, как раз сойдёшь на закуску!

И тогда с мальчишкой случилось то, отчего кровь застыла в жилах. Он не закричал. Он заревел. Глухой, грудной, сокрушающий душу рев, который не должен был вырываться из человеческого горла. Рев настоящего медведя. Он прокатился по двору, заглушив все остальные звуки, заставив задрожать стёкла в ставнях.

Земля под ногами задрожала, как в лихорадке. Послышался отвратительный, сухой хруст ломающихся и перестраивающихся костей. Из‑под кожи мальчика, будто живая поросль, полезла густая чёрная шерсть. Рубашка на его спине лопнула с тихим стоном, и вот он уже – не он. Рост – метр, два, почти под крышу. Лапищи, в которые превратились руки, с когтями, способными распороть камень. Изогнутые клыки, обнажившиеся в оскаленной пасти.

– Невозможно… – прошептал я, не веря своим глазам.

В голове у меня, как удар молота: воспоминание. Работорговец, его скользкий голос. Вот оно, «скоро».

И это «скоро» кидается вперёд.

БАМ! Лапа встречает его ударом, но когти медведя, будто стальные тесаки, проходят сквозь плотную волчью шкуру, оставляя на плече багровые борозды. Медведь отвечает не рыком, а низким, яростным горловым воплем и бьёт с разворота – лапа‑молот обрушивается на волка. Тот, словно щепка, отлетает вбок. Но он мгновенно вскакивает, и в следующее мгновение его когти уже впиваются в бок медведя, и в воздух брызгает тёмная, почти чёрная в тусклом свете кровь.

Медведь встаёт на дыбы, заслоняя собой весь мир. Чудовищный удар обрушивается вниз. Лапа успевает отпрыгнуть, но песок вздымается фонтаном, а морда волка уже залита алой пеной.

И тогда Лапа исчезает. Он становится тенью. Прыжок – и он на спине у медведя, когти впиваются в могучую спину, рвут мышцы. Медведь, чувствуя боль, с оглушительным ревом разворачивается, его лапа со страшной силой смыкается на волчьей конечности. ХРУСТ! Звук ломающейся кости сухой и ужасающий, как падение мёртвого дерева в лесу.

Лапа воет – не от боли, а от бессильной ярости. Он вырывается, его когти бешено рвут воздух, но медведь уже не останавливается. Он бьёт, бьёт, бьёт. Каждый удар – как удар кузнечного молота по наковальне. Песок взлетает столбами, волны жара расходятся по сторонам, долетая до нас.

Я не могу пошевелиться. Не могу крикнуть. Я могу только смотреть, и внутри у меня всё разрывается от боли. И в этой боли рождается странное, ужасное чувство: это наш парнишка. Это же всего лишь мальчишка. Мишка!

Медведь, поймав момент, с молниеносной для его массы скоростью впивается клыками в шею волка. Клыки входят в плоть с мягким, чавкающим звуком. Кровь хлещет ручьём, заливая чёрную шерсть.

Лапа с последним усилием вырывается. Его глаза – два безумных колодца страха и боли. Он больше не охотник – он раненый зверь. И он бросается прочь, в ночь, исчезая в чёрной пасти леса, как призрак.

– Мишка… – тянусь я к нему рукой.

Его могучие бока тяжело ходят ходуном. Воздух свистит в его лёгких. Алая кровь, не его, а волка, медленно капает с длинных, загнутых когтей, оставляя тёмные пятна на песке.

Я падаю на колени, и из груди вырывается шёпот, полный горечи и в то же время гордости:

– Молодец, малыш…

И в тот же миг медведь рухнул, будто подкошенный. Снова тот жуткий хруст – только теперь кости сжимались, возвращаясь в свои человеческие рамки. Густая шерсть втянулась под кожу, которая на мгновение стала пергаментной и полупрозрачной. И на окровавленном песке лежал он – Мишка. Худенький, бледный, совсем голый, истерзанный и бессильный. Его лицо было похоже на восковую маску, и он упал в песок, как падает осенний лист.

Келдар подбежал, схватил меня под мышки.

– Давай, шеф, на ноги, – буркнул он, голос хриплый от сна и злости. Я встал, ноги дрожали, кровь текла по боку.

Мика поднялась сама и помогла мне.

Дурк рычал и выдергивал болты один за другим, видя, что с нами всё не так плохо. А затем плюнул на ладонь, растёр кровь по ранам.

– Живой, – бросил он и пошёл к Лариэль.

– Мика, иди глянь, как она, – попросил я.

– Хорошо, – нехотя согласилась она.

Лариэль сидела, прижимая плечо, кровь текла между пальцев.

– Больно… – прошептала Лариэль, и в её голосе была не просто физическая боль, а глубокое потрясение от всего произошедшего за несколько минут.

Я же, терпя пронзающую рёбра боль, нагнулся и подхватил Мишку. Он был тёплый, невесомо‑лёгкий, и его грудь едва заметно вздымалась в такт короткому, прерывистому дыханию.

– Фух, живой… – это слово отозвалось в душе тихим, исступлённым эхом.

И тут раздалось короткое, отрывистое хрюк. Фунтик. Кабанчик поднялся на дрожащие ноги, шатаясь, как пьяный, с запёкшейся кровью на пятачке. Он завидел меня с Мишкой на руках, пронзительно завизжал, забегал вокруг нас сумасшедшими кругами, тычась мокрым носом в мои ноги, словно пытаясь удостовериться.

– Тихо‑тихо, – выдохнул я. – Живой он. Всё в порядке.

Я пошёл к крыльцу, и каждый шаг отзывался острой, рвущей болью, будто в меня вонзали и проворачивали раскалённый нож. Ну, хотя, были просто громадные когти. Фунтик, не отставая, семенил рядом, его тревожное, отрывистое хрюканье и тёплые тычки были единственным, что не давало мне потерять связь с реальностью.