– Ну, мы, недолго думая… – он сделал многозначительную паузу и щелкнул пальцами. – Хозяина – в каземат. Формальности, бумажки… Пришили старый долг, пару свидетелей. И все, вопрос решен. Заведение скоро с молотка пойдет, и мы его за гроши приберем. Бизнес, ничего личного.

Его собеседник побледнел и отпил глоток пива, чтобы скрыть смущение. Телан же сиял.

– А повар там, ха, забавный был! Думал, на своей кухне он король и против гильдии устоит. – Он фыркнул, и в этом звуке было столько циничного презрения, что у молодого человека дрогнули пальцы на кружке. – Ничего, нашли, за что зацепиться. Всегда найдется, если захотеть. Закон, брат, – он многозначительно постучал пальцем по краю стола, – он для тех, кто умеет его… правильно читать.

Он допил вино, поставил бокал со звоном и, дружески хлопнув ошеломленного юношу по плечу, направился к выходу, оставляя за собой гробовую тишину. Не было ни возмущенных криков, ни грохота кулаков по столам. Было нечто худшее: холодное, безмолвное понимание. Презрительные взгляды тех, кто презирал наглость. Испуганные – тех, кто увидел в этом свое возможное будущее. И расчетливые – тех, кто тут же начал оценивать, как бы им оказаться по «правильной» стороне такого закона.

Они не просто слушали. Они верили. Потому что в каждом слове этого развязного гильдейца звучала неприкрытая, отвратительная правда о том, как этот мир часто работает. Телан вышел на ночную улицу, сбросив с плеч маску наглеца, и вздохнул с облегчением. Самый отвратительный спектакль был сыгран. И он попал в самую точку.

И к вечеру город бурлил. Слухи, выпущенные Теланом, начали жить собственной жизнью, сталкиваться и меняться. В одном переулке говорили о герое‑поваре, спасшем караван и павшем жертвой зависти. В другом – о мелком бизнесе, раздавленном гильдейским сапогом. В третьем – о позоре гильдии, которая не может справиться честно и нанимает головорезов. Но красной нитью через все версии проходили три имени: Безумный повар, Гильдия Кулинаров и Красная Лапа.

Репутация гильдии, еще утром бывшая просто дымкой недоверия, к ночи превратилась в густое, черное облако народного гнева. Они уже не были уважаемым цехом. В глазах обывателей они стали бандой жадных вымогателей, которые ради прибыли готовы ломать судьбы и нанимать убийц. Телан, измученный, но ликующий, наблюдал за этим из окна дешевой ночлежки. Буря, которую он посеял, набирала силу. Завтра предстояло добавить в нее последнюю, самую эффектную искру.

– Второй акт вышел отличным. Пришло время третьего, – ухмыльнулся он.

Утро застало Телана в дешевой ночлежке «У кривого фонаря» в закаулке и десяти минутах до главной площади. Он не спал, а лежал, уставившись в потолок с трещиной, похожей на карту незнакомого континента. Внутри все было спокойно, как в эпицентре бури. Он мысленно прокручивал план последний раз. Это был самый опасный этап – выход из тени на свет, прямая провокация. Он должен был не просто обмануть, а публично опозорить гильдию на ее же поле.

Он встал и, не зажигая свечи, достал из сумки тот самый бархатный камзол. В полумраке он казался черным, но, когда Телан надел его, ткань тяжело и неумолимо легла на плечи, а золотая вышивка мерцала в слабом свете из окна, словно змеиные глаза. Он поправил воротник, ощущая, как учащается пульс. Он застегнул все пуговицы, придавая себе вид чопорного и важного гильдийца.

Телан вышел на улицу, когда солнце уже вовсю освещало город, но еще не достигло зенита – час самого активного, азартного торга. Средний рынок кипел, как переполненный котел. Этот был самым большим и общим, сюда стекались торговцы с других городов, фермеры, местные мастера. Он шел сквозь толпу, и люди невольно расступались перед его дорогим, гильдейским видом, бросая в спину взгляды, в которых смешивались страх, ненависть и подобострастие.

Его цель была выбрана не случайно. В дальнем, но видном ряду, у самой стены, сидела на складном стульчике старуха‑полуросличка. Ее лицо, изборожденное морщинами, напоминало спелое яблоко, но глаза были остры, как у молодой сороки. Перед ней на чистой холстине лежали Ягоды Тенистых холмов – мелкие, иссиня‑черные, источающие густой, сладкий, почти опьяняющий аромат. Редкий, сезонный товар. Цена – ползолотого за меру. Их скупали алхимики для эликсиров и богатые повара для изысканных соусов и десертов. Старуха была легендой рынка – все знали, что торговаться с ней бесполезно, а качество ее товара безупречно.

Телан подошел к лотку, остановился, окинул ягоды высокомерным взглядом и, не здороваясь, возвысил голос так, чтобы его слышали на три ряда вокруг.

– От имени Гильдии Кулинаров! – его слова прозвучали, как удар гонга, на мгновение заглушив гомон. – По гильдейскому праву приоритетной закупки скупаю всю партию по утвержденной закупочной цене. Пять серебряных за меру. Упаковывай.

Наступила секунда ошеломленной тишины. Пять серебряных. Это было в десять раз ниже справедливой цены. Это было даже не грабеж. Это было плевком в лицо.

Первой взорвалась сама старуха. Ее лицо покраснело, а глаза вытаращились от бешенства.

– Пять серебряных⁈ – взвизгнула она, вскакивая. – Да ты, щенок паршивый, с дуба рухнул⁈ Это ягоды с Тенистых! Их месяц в горах собирают! Иди проспись!

Но ее крик лишь подлил масла в огонь. Ропот, который уже зрел в толпе, превратился в гул возмущения.

– Слышали⁈ Гильдейское право! – завопил кто‑то.

– Да они совсем зажрались! У старухи последнее отбирают!

– Грабят средь бела дня! – пронеслось над рядами.

Телан стоял, выпрямившись, с холодным, надменным выражением лица, будто не слыша криков. Он даже протянул руку, чтобы взять одну из корзинок. В этот момент старуха, не помня себя от ярости, швырнула в него пригоршней спелых ягод. Темно‑сизые шарики разбились о дорогой бархат его камзола, оставили сочные, пурпурные пятна. Это был идеальный, живописный акт народного гнева.

Именно в этот момент из толпы, словно из‑под земли, выросли двое. Они были в таких же бархатных камзолах, но их вышивка была скромнее, а на груди у каждого висел оловянный гильдейский знак. Их лица, обычно самодовольные, были перекошены яростью и недоумением.

– Ты кто такой⁈ – проревел тот, что был покрупнее, хватая Телана за рукав мертвой хваткой. – Где твой знак⁈ Какой старший отдавал приказ⁈

Телан изобразил панику – туповатую, испуганную панику мелкого сошки, попавшегося с поличным.

– Мне… мне сказали… – забормотал он, пытаясь вырваться, – Старший советник у склада… он велел… гильдейское право…

– Какой старший приказчик⁈ – рявкнул второй гильдеец, загораживая ему путь. – Мы здесь закупки ведем! Ты самозванец!

Толпа замерла, наблюдая за разборкой. Это было даже лучше, чем надеялся Телан. Гильдия сама себя изобличала на его же глазах.

– Отпустите! – взвизгнул Телан, из последних сил дергаясь. Хватка гильдейца на миг ослабла – то ли от неожиданности, то ли от презрения к этой «мышиной» возне. И этого мига было достаточно, – Пространственный прыжок, – шепнул он едва слышно.

И исчез.

Точнее, для окружающих это выглядело именно так. Рука гильдейца, сжимавшая пустой воздух, судорожно дернулась. Сам Телан материализовался в двадцати шагах от них, у лавки с глиняными горшками, возникнув из ниоткуда так внезапно, что опрокинул стопку плошек. Он нарочито неуклюже споткнулся о разбитую черепицу, едва не упал, отчаянно замахал руками и, с диким, перепуганным визгом, ринулся прочь, петляя между лотками и растворяясь в хаосе рынка.

Двое настоящих приказчиков стояли, красные как раки, под перекрестным огнем взглядов и криков. Они пытались что‑то кричать в свое оправдание, но их голоса тонули в волне народного гнева. Пятна от ягод на развороченной земле и опрокинутые горшки были немыми свидетелями их публичного унижения. Толпе было уже всё равно, гнев обретал конечную форму. И его создал вовсе не Телан, а годы и годы давления гильдий.

Итог утра был оглушительным. Гильдия Кулинаров не просто попала в центр скандала. Она была публично опозорена в глазах тех, кого считала своей кормовой базой – мелких торговцев и поставщиков. У них был «свой» человек, который грабил старух и скрылся у всех на виду, а сама гильдия оказалась беспомощной, не имевшей понятия кто это и зачем всё это.