— Не всё. Хорошо, обсудим детали. Какое оружие было у тебя с собой?

— Никакого, — покачал тот головой. — Я и обращаться не обучен.

— И что же, безоружным побежал наружу из экипажа, в котором мог спрятаться и переждать?

— Так стрелять-то перестали, — Жермен смотрел наивно, будто и впрямь впервые слышал, и никогда не задумывался.

— И кого увидел снаружи?

— Да никого, разбойники убежали, а все наши не показывались из карет. Попрятались.

— Если разбойники убежали, то за кем ты побежал в лес?

— Да мне показалось, спина мелькнула.

— Какого цвета была та спина?

— Коричневого… нет, серого. Определённо серого.

— В какую сторону удалялась спина?

— Ну как — в лес.

— В лес с какой стороны от кареты?

Я поняла, что хочет сделать Эмиль — он задавал миллион вопросов, вроде бы сходных по смыслу, но постоянно уточняющих ту или иную деталь. Куда светило солнце? Какие звуки были слышны? Кричали ли? Кто и что кричал? Звали ли на помощь? Кто? Каким образом? Пришёл ли кто-нибудь на крики? Или наоборот, ушёл? В какую сторону?

Когда я поняла, что Жермен уже три раза ушёл в разную сторону и не заметил этого, то выдохнула. Господин маркиз тоже позволил себе улыбку — довольно зловещую, на самом деле. А Жермен отчего-то подумал, что провёл Эмиля, и завершил с довольной улыбкой:

— Вот, вы ведь убедились, что я не обманываю?

— Как раз наоборот, я убедился, что врёшь. Сейчас выясним, о чём ты врёшь.

Тот нахмурился, не понял.

— Да нет же, я правдив!

— Поклянёшься? — спросил маркиз.

— Конечно, — закивал Жермен. — Клянусь богом, я невиновен в смерти Гаспара де ла Шуэтта, пальцем его не тронул и никогда не собирался! У меня было отличное место, я не хотел его терять! Зачем бы мне убивать моего благодетеля?

— А вот сейчас мы и спросим, зачем, — откликнулся Эмиль. — Точнее, так — мне известно, кто стрелял. И я знаю, где был и что делал Пьер Люшё. А ты мне сейчас скажешь, что тебе было нужно получить в результате всей этой истории. Скажи-ка для начала, почему ты умолчал, что возвращался в экипаж и беседовал с госпожой де ла Шуэтт, которая была ранена, но жива?

— Неправда, не возвращался, — тут же откликнулся Жермен.

— Ложь, — сказали мы с маркизом разом.

— Ты только что говорил, что выходил из кареты в левую сторону, а потом — что в правую, и солнце светило тебе то в спину, то в глаза. Могу предположить, что ты неумело врёшь. Но думаю, нет, умело. Просто дело в том, что в первый раз ты и вправду вышел в одну сторону, и солнце светило тебе в спину. А во второй раз ты не мог выйти туда же, потому что тебе помешало успевшее упасть тело Гаспара де ла Шуэтта. И пришлось выйти в другую дверцу, и тут уже солнце било в глаза. Так зачем ты возвращался?

— Я не… — начал было он, но я прервала.

— Не ври. Мы слышим, что ты врёшь, все трое.

Я собралась и взглянула ему в глаза. Он нахмурился, сощурился, встряхнулся.

— Не можешь ты ничего слышать, ты не маг!

И тут я понимаю, что он просидел под столом всё время нашего героического противостояния и не видел, что и как мы делали. А щупальце моё что, всерьёз не принял? Подумал — я так, развлекаюсь неведомым ему образом?

Я поднялась, шагнула, сформировала щупальце потолще и дёрнула его тем щупальцем в тени.

— Я сейчас его верну! — крикнула оставшимся.

— Сумасшедшая! Что ты творишь! Перестань немедленно! Ты не можешь, не можешь! — вопил Жермен.

Очевидно, ему было страшно. А мне — нет. И нисколько не жаль его. И что уж, хотелось ещё и отпинать. Но он вдруг захрипел и стал какой-то синеватый, впрочем, может быть, это эффект теневого пространства? Или правда помрёт сейчас? Нельзя, чтобы помирал.

Рывок — и я возвращаю его обратно. И впрямь бледноват и растерял всю свою уверенность. Кашляет, лежит на полу и кашляет, сворачивается, пытается уползти от меня подальше.

— Говори, что скрывал, — велит ему Эмиль.

— Ну да, зашёл, хотел дуру эту с собой взять, она не согласилась. Думал спасти её, а она скривилась, будто я не жизнь ей пришёл спасать, а церковь обнёс в праздник, так и ушёл без неё!

— И что ты сделал, когда она не согласилась?

— Ничего! Ничего я не сделал! Ничего! — завопил он, но потом снова поперхнулся. — Ну, толкнул её, она и завалилась. А потом-то ушёл! Я не убивал никого, и господина Гаспара не убивал! Я не мог его убить, никак! Он мой отец, как я могу его убить? — прошептал он и закрыл глаза.

Честно, у меня немного голова пошла кругом от этих родственных связей. Кто он кому и кто ему кто.

— Что же ты, паскуда, ему секретарём служил, а в семью он тебя не брал? Нашёлся тут сын, как же, три раза, — завелась я.

— Погодите, Викторьенн, — маркиз дотянулся и тронул меня за руку. — Он ведь верит в то, что говорит, видите?

— Да мало ли, вот что он там верит! Я вот напридумываю сейчас тоже, что я принцесса, и что от того изменится? — я никак не могу успокоиться.

— Пусть расскажет, — говорит Эмиль, берёт меня за руку и усаживает рядом. — А мы послушаем.

— Моя мать — сестра дядьки Люшё, младшая сестра. Они остались без родителей, дядька пошёл служить в дом господина Гаспара, а мать мою пристроил комнаты убирать. Господин Гаспар тогда только в первый раз женился, но жена ему скоро надоела, и тогда он приметил мою мать. Ясное дело, спросить не спросил, но когда узнал, что она девицей оказалась, то дал ей денег, а потом и замуж выдал в дом компаньона, вестимо, когда она в тягости оказалась. Она ему потом письмо написала, что у него сын родился, но он передал через Люшё, что знать не знает, с кем она того сына нагуляла, а ему пускай даже не пытается того сына навязать. Она крепко обиделась тогда, нет, вы не подумайте, она даже не надеялась, что меня возьмут в семью. Хоть бы деньгами обеспечил, что ли, одеть-обуть да выучить. Но всё это сделал совсем другой человек, торговец проезжий, и сильно не сразу. Мать моя осталась вдовой через год после замужества, так тот человек увёз её, и Жермен — это его фамилия на самом деле. А мне какая разница, как называться, если не по родному отцу? И ведь он меня даже не признал, когда мы случайно столкнулись, ну ладно, не случайно, а когда я приехал дядьку навестить. Господин Гаспар и спросил — кто таков, а я отрекомендовался — что, мол, человек образованный, ищу службы. А ему нужен был секретарь, прежнего удар хватил незадолго до того, вот он меня и взял. Сказал — испытает сначала, ну да я ни словом не возразил — пускай испытывает, всё одно поближе к нему, а там будет видно. Я верил, что представится случай сказать ему, кто я на самом деле. И он ещё сто раз обрадуется и счастлив будет без памяти, потому что других наследников ему бог-то и не дал. Наверное, оттого, что он мать мою тогда оттолкнул. Но её уже в живых не было, просить прощения не у кого, если что.

Вот я и начал ему служить, и дядька тоже служил. Кормил-то господин Гаспар сытно, и жалованья не жалел. Я скоро и вовсе стал ему незаменимым, всё знал про его дела, понимал, где что надо делать. Потому что верил — откроюсь ему, покажу материнское письмо, он меня и примет, других-то детей тю-тю, а он не молодеет, и даже от того, что жён берёт всё моложе и моложе, не молодеет, и те жёны ему не рожают, что с ними не делай. И всё, что он накопил, отписать-то и некому. Племянника он не любил, потому что тот безмозглый бездельник. Сестёр кормить тоже не собирался — мол, выдал замуж, дал приданое, и достаточно. Значит, ему был нужен родной сын, а кто у него родной сын, как не я? Кровь — не водица, не устоял бы никак, признал бы, как миленький.

Правда, тут его жена последняя понесла, и он как с ума сошёл, даже уму-разуму её учить перестал. И потащил с собой в Массилию. И завещание, говорят, новое написал. Ну, тут дядька понял, что мне ловить нечего, вот и предложил это дело, сказал — выгорит непременно. Пускай помирает, и жена его туда же, а потом, как всё утихнет, прийти к королю и попросить о милости — и письмо матери моей показать. И чтобы быть тем наследником, я и пальцем господина Гаспара не трогал, потому что как иначе-то? Убийца не наследует убитому. И по справедливости так надо!