Вода.

Сердце рванулось в бешеной пляске, готовое разорвать грудную клетку. Волна первобытного ужаса накрыла с головой, сдавила виски, перехватила дыхание. Я задрожал всем телом, зубы стучали. Тону. Снова тону.Рациональное знание о целителях испарилось. Остался только крик каждой клетки тела – беги!Вода поднималась к щиколоткам. Холод проникал сквозь кожу, в кости. Паника, черная и липкая, заполняла сознание, вытесняя все мысли. Не могу! Не могу дышать! Не могу думать!

И тогда, сквозь этот ад, прорвался луч. Не спокойствия. Отчаяния. Барьер сверху. Слабый. Резонансная частота... Эфирная вязкость... Точки входа – трубы. Кинетика потока… Расчеты мелькали обрывками, хаотично, тону в паническом вихре. Вода была уже по колено. Её ледяное прикосновение парализовало. Слишком поздно!

Но вдруг – щелчок. Как срабатывает затвор. Ум, загнанный в угол, выбросил решение. Не силовое. Не героическое. Математически безупречное. И самое быстрое. Оно не требовало подавления страха. Требовало одного микроскопического, точного действия, пока страх еще не сомкнул клещи полностью.

Я не стал смотреть на воду, нависающий потолок. Я вскинул руку не для мощи, а для настройки. Пальцы сложились в хрупкий, почти невесомый жест – не вызывающий силу, а настраивающий ее. Я нашел точку в сетке барьера прямо над головой. Точку минимальной стабильности. И импульс. Микроскопическую каплю чистой эфирной энергии, рассчитанную точно под резонансную частоту барьера в этой точке.

Щелчок.

Не грохот, не взрыв. Тонкий, хрустальный звук, как лопнувшая струна. В точке приложения импульса барьер – слабый, как паутина – схлопнулся. Не разрушился, а мгновенно дестабилизировался и разорвался на крошечном участке, размером с тарелку. И этого было достаточно.

Эфирный вихрь, рожденный коллапсом барьера, ударил вниз, как миниатюрный торнадо. Он не задел меня. Он ударил в воду, прямо под отверстием. И создал мгновенный, мощный восходящий поток – не воды, а насыщенного эфиром воздуха. Как лифт.

Меня вырвало потоком вверх. Стремительно, неожиданно. Я не летел – меня скорее вышвырнуло сквозь крошечное отверстие в барьере, как пробку из бутылки шампанского. Я кувыркнулся в воздухе и грубо приземлился на каменный пол за пределами арены, едва не разбив колени. Сухой. Совершенно сухой. От первого шипения воды до падения на камни прошло меньше десяти секунд. Вода на арене едва успела подняться до середины икр.

Тишина. Гробовая. Потом взорвалась – не аплодисментами, а гулом изумления, перешептываний. Я лежал, прижав ладони к холодному камню, дрожа всем телом, как в лихорадке. Сердце колотилось так, что казалось, выпрыгнет. Дыхание свистело. Тошнило. Сквозь туман в глазах я увидел подбегающих ко мне Юлиану и бледного, но уже на ногах Артёма.

«Гри... Гриша!» – Юлиана рухнула на колени рядом, её горячие руки схватили мои плечи. «Ты цел? Сухой? Как ты...?» Её глаза, широко раскрытые, метались между мной и крошечным отверстием в барьере Камеры.

Я не мог говорить. Только кивнул, сжав челюсти, чтобы они не стучали. Страх не ушел. Он бушевал внутри, оставляя после себя ледяную пустоту и дрожь в каждой мышце. Я выбрался. Но не победил. Я сбежал от воды самым быстрым, самым эффективным путем, пока паника не накрыла с головой.

Артём стоял рядом, переминаясь с ноги на ногу. Его лицо, обычно оживленное, было смущенным, на щеках – пятна стыда за свой провал. «Э-э... Молодец, Гриш, – пробормотал он, неловко похлопывая меня по спине. – Ловко... Ловко вывернулся. Сухим вышел...» Его слова повисли в воздухе, неуклюжие, как он сам после своего испытания. Но в них была искренняя попытка поддержать.

Юлиана помогла мне подняться. Ноги подкашивались. Она крепко держала меня под локоть, её тело излучало жар, как маленькая печка. «Не смотри ни на кого, – прошептала она резко, ведя меня к выходу с арены. – Дыши глубже. Прошло. Прошло, понимаешь?» Но я видел, как её взгляд метнулся в сторону трибун. Туда, где до этого сидел Меншиков.

Он уже стоял рядом, но не аплодировал. Не улыбался. Он просто смотрел. И когда наш взгляды встретились на мгновение, он сказал. Четко. Язвительно. Громко и с убийственной ясностью:

«Боишься намочить ножки, Грановский?»

Удар был ниже пояса. Точнее некуда. Жар стыда затопил лицо, смешавшись с остатками ледяного страха. Юлиана почувствовала, как я напрягся, и сжала локоть сильнее. «Идиот, – прошипела она, но не ему, а мне, как бы защищая. – Не обращай внимания. Ты справился.»

Но справился ли? Я был сухим. Я был быстрым. Но он увидел. Увидел страх. И теперь это знание висело между нами, как долговая расписка с моей подписью.

Дни после первого этапа Турнира тянулись, как густая смола. Физически я был цел. Магически – подтвердил свой статус. Но внутри все еще трясло. Каждую ночь я просыпался от ощущения ледяной воды, сжимающей горло. На лекциях по гидромантии, а это был обязательный курс для всех стихийщиков и метамагов, я сидел на последней парте с Артёмом, стискивая руки под столом, пока профессор демонстрировал изящные водяные спирали. Формулы я понимал. Страх – нет.

Однажды, прячась от всех в дальнем углу библиотеки с тетрадью Варламова по квантовым осцилляциям, я услышал обрывки разговора из-за соседнего стеллажа. Голоса были приглушенными, настороженными.

- ...слышал? - произнёс тихий голос какого-то студента. - О новой реформе? В губерниях…

- Тише! - шикнул на него другой. - Кто его знает... Говорят, земства хотят еще урезать. А налоги…

- Да кому это нужно? Опять чиновники карманы набьют, а мужик голодать будет…

- Все равно ничего не изменишь. Сиди и зубри свои руны...

Я замер, перо застыло над бумагой. Реформа. Земства. Налоги. Слова были абстрактными, далекими от магических формул и академических интриг. Но в них слышалось что-то... живое. Злое. Беспомощное. Тот же гул недовольства, что витал в воздухе имения Грановских, только в масштабах Империи. Я никогда не интересовался политикой. Она казалась грязной трясиной, в которой копошатся такие, как отец Меншикова или декан. А всякие радикалы вроде кружка Алисы Ливен, с их красными книжками и мечтами о буре, вызывали глухое отторжение. Хаос. Кровь. Разрушение.

Но сейчас, слушая этот шепот, я вдруг осознал другое. Я был здесь. В сердце Империи. В Академии, которая готовила не только магосов, но и будущих правителей, чиновников, военных. Игнорировать это было все равно что изучать движение эфирных частиц, закрыв глаза на гравитацию. Система – эта громоздкая, несправедливая машина – касалась всех. Артёма с его разоренным родом. Юлиану, вынужденную доказывать, что она способна не только менять повязки у раненых. Меня, с моим страхом воды и фамильным серебром, проданным за билет в третий класс. Даже Меншикова, запертого в клетке своих привилегий и высокомерия.

Я не хотел быть революционером. Мысль о насилии, о крушении всего – даже прогнившего – вызывала тошноту. Но и быть просто наблюдателем, "сидеть и зубрить свои руны", пока вокруг решаются судьбы... Это вдруг показалось трусостью. Похлеще страха перед водой. Трусостью ума и слабостью духа.

Я резко встал, закрыв тетрадь. Формулы квантовых осцилляций могли подождать. Мне нужно было воздуха. Нужно было найти Юлиану, услышать её резкий, ясный голос. Увидеть Артёма, пытающегося создать нового воздушного воробья, чтобы стереть с лица стыд за провал. Нужно было быть здесь. Не просто выживать в системе или мечтать о её крушении. А понять её. Со всеми её трещинами и гнилью. Потому что игнорировать уравнения общества оказалось куда страшнее, чем решать уравнения эфира. И первым шагом было признать: я больше не мог просто наблюдать.

Среда вползла в Академию сырым, цепким туманом, залепившим окна Северного корпуса серой ватой. В аудитории Варламова пахло мелом, старыми книгами и слабым запахом озона от демонстрационной катушки. Профессор, в своем вечном слегка потертом сюртуке, выводил на грифеле ровные символы:- Итак, господа, фундаментальное соотношение: градиент магического потенциала определяет напряженность эфирного поля. Запомните это, как «Отче наш» для метамага. Ψ = -∇φ...Его голос, обычно завораживающий ясностью, сегодня бубнил где-то на периферии сознания. Я смотрел не на изящные завитки уравнений, а на капли конденсата, сползающие по холодному стеклу. В кармане жилета, словно запретный амулет, лежала та красная книжица. Бакунин. «Государство – это зло… Анархия – мать порядка». Прочитанное накануне казалось не столько революционным, сколько… нелепым. Как попытка описать турбулентность реки одной линейной формулой. Красивые слова о разрушении, ноль – о созидании. Отторжение было острым, почти физическим.