Итак, четвертая планета от Солнца теперь светилась изумрудным, а не рубиновым цветом, была зеленой, а не красной, но пока это не имело большого значения. О, это состояние больше соответствовало наблюдениям Лоуэлла, а также знаменитому роману Герберта Уэллса и радиодраме, написанной по его сюжету Орсоном Уэллсом, но, по большому счету, события первой половины двадцатого века разворачивались в этой новой реальности так же, как и в старой, вытесненной. Братья Райт совершили полет на самолете в 1903 году. Для Эйнштейна 1905 год знаменовался наивысшим достижением в физике. Убийство эрцгерцога Фердинанда в 1914 году ввергло Европу в войну на четыре кровавых года. Два десятилетия спустя приход к власти художника-неудачника и психопата спровоцировал еще более продолжительный, еще более масштабный, еще более варварский конфликт. Какой эффект этот луч небесного света, казавшийся меньше самой маленькой бабочки, ни оказал бы на человеческие дела, волны фашизма и нацизма, патриотизма и политических интриг вздымались и спадали там и там примерно одинаково, и, как сказал бы Уэллс, люди с бесконечным самодовольством сновали по всему земному шару, занятые своими делишками, уверенные в своей власти над материей.

Но в середине двадцатого века эта уверенность оказалась грубо опровергнута: стало известно, что Солнце, светившее ровно и спокойно на протяжении всей истории человечества, неизбежно раздует свою внешнюю оболочку в испепеляющую сферу, которая уничтожит каменистый Меркурий, серебристую Венеру и Землю с ее войнами и столь неустойчивым мирным периодом, равно как и скалистую мертвую земную Луну, но оставит нетронутой сияющую зеленым планету, которую один только Оппи помнил красной.

Итак: проект «Арбор».

Итак: проект «Орион».

Итак: «Маринер-IV» и первые фотографии поверхности Марса с близкого расстояния, и…

Оппи представил себе ту сцену такой, какой она должна была состояться теперь: восторг, радость. Черно-белые снимки, кропотливо расшифрованные из численных кодов, показывают…

Сомнения просто не может быть!

Река с темными полосами вдоль берегов несет воды в круглое озеро, поверхность которого сверкает в солнечном свете.

Марс Скиапарелли, Лоуэлла, Герберта Уэллса и Орсона Уэллса. Или хотя бы довольно близкое приближение к ним. Устойчивые водные потоки, это точно, а темные пятна могут быть… должны быть… наверняка являются растительностью.

Он нашелся – второй дом, который был позарез нужен человечеству. Да, они могли бы просто (незамысловато!) использовать перемещение во времени, чтобы перевезти большие группы людей в прошлое, но это дало бы только отсрочку, а не помилование: что бы они там (тогда) ни делали, Земле все равно предстояло быть уничтоженной еще до середины двадцать первого века. Кроме того, полчища постатомных людей, появившихся во времена Ньютона, или Юлия Цезаря, или Тутанхамона, или синантропов хаотично нарушили бы порядок вещей, абсолютно исключив возможность предсказания того, как будут переписаны последующие столетия или тысячелетия.

Поэтому в переконструированной реальности благодаря оригинальной идее Станислава Улама о космических кораблях, приводимых в движение атомными взрывами, и развитию этой идеи Фрименом Дайсоном, и супербомбе Эдварда Теллера, и гениальному озарению Ричарда Фейнмана и Курта Геделя, и организаторским способностям некоего Дж. Роберта Оппенгеймера ключом к выживанию стало путешествие во времени в сочетании с… как бы это назвать? Ах да, ведь термин уже существует, его выдумал писатель-фантаст Джек Уильямсон, работавший в Нью-Мексико примерно за пять лет до взрыва «Тринити» и в двухстах милях к востоку от него, что в космическом смысле является «яблочком» мишени: «терраформирование», инженерная деятельность планетарного масштаба, переделывающая существующий мир в форму, пригодную для жизни, перенесенной с Земли.

В 1960-х годах проект «Арбор» обратился к мировым лидерам с сообщением о надвигающейся катастрофе и попросил сделать исключение из Договора о запрещении ядерных испытаний: вторая Земля ждала своего часа, и его неминуемое приближение могла теперь подтвердить любая приличная обсерватория, и ученые действительно располагали средствами для того, чтобы доставить туда миллионы, а то и миллиарды людей. Речь шла вовсе не о «Фау» фон Брауна с их ничтожной мощностью. Ковчегами, предназначенными для странствия на зеленую планету, предстояло служить кораблям «Орион», несомым вперед ожерельями термоядерных взрывов – удачное, поэтическое решение солнечного кризиса, использование огня для борьбы с пожаром.

– Это моя скамейка.

Роберт Оппенгеймер уснул. Эти слова разбудили его, и он увидел фигуру стоявшего перед ним человека – черное на черном, пустоту на фоне Млечного Пути, подобную той, которая, по его расчетам, могла образоваться в результате гибели достаточно массивной звезды.

– Простите? – сказал Оппи, подчеркнув тоном, что просит не прощения, а повторить.

– Я сказал: это моя скамейка. Я сплю здесь. Это всем известно. – Голос незнакомца был грубым, выговор указывал на необразованность, но агрессивности в нем не слышалось.

– Я новичок в парке, – ответил Оппи. – Я не знал.

– Тут совсем рядом есть другая скамейка, – сказал бродяга, и Оппи смутно различил в темноте его жест, указывающий в сторону. – Вообще-то, ее занимал Большой Джумбо, но он покинул нас перед самым Рождеством.

– Понятно, – сказал Оппи и с трудом принял сидячее положение.

– Такие парни вроде нас с тобой чуть не каждый день околевают здесь, в парке. Ну а городские служащие подбирают тела.

Оппи кивнул:

– Я слышал об этом.

– Но тебе нужно свое место в мире, верно? Ну а это – мое. – Он наклонился и помог Оппи встать на ноги. – Боже мой! Корешок, да ты же весь – только кожа да кости. – Он поддерживал Оппи, пока тот брел несколько футов до соседней скамьи. – Вот. Так же комфортуфельно, ха-ха!

– Спасибо, – сказал Оппи и лег.

– Судя по виду, ты недолго протянешь.

– Это точно.

– Шляпа у тебя хорошая. Ты не против, если я заберу ее, когда тебя не станет?

– Пожалуйста.

– Заметано! – воскликнул бродяга, и Роберт невольно улыбнулся. – Меня звать Бен. А тебя?

Оппи ответил не сразу. Он меньше всего хотел, чтобы кто-нибудь после смерти опознал его в полиции – какой скандал случился бы! Можно было бы просто сказать «Роберт» или «Боб» и на этом успокоиться. Или – это показалось ему забавным – представиться именем Арджуны, царевича из «Бхагавад-гиты», который усомнился в нравственности великой войны, но все же поддался на убеждения Кришны в том, что конфликт неизбежен и он обязан исполнить свой долг.

Но после краткого размышления он сказал правду.

– Друзья называют меня Оппи.

Слышно было, как Бен возился, устраиваясь на своей скамейке.

– Необычное имя. Но что-то сдается мне, что ты и сам парень непростой.

– Пожалуй, что так.

О, ирония судьбы, старая подруга – решила навестить меня напоследок, да? Он отговорил Джин от самоубийства, по крайней мере, на эту ночь, а теперь сам намеревается покончить с собой. Хотя у него все не так, правда-правда. Если ее жизнь только начинается, то его все равно скоро должна была закончиться, и он устал от боли, устал от борьбы. Поскольку вернуться туда, откуда он пришел, не было никакой возможности, сегодняшний вечер в компании Бена вроде бы прекрасно годился для того, чтобы уйти. Да, в 1967 году не будет трупа, подлежащего кремации, но на фоне тайных задач, выполняемых участниками проекта «Арбор», сокрытие этого факта будет пустяком. И он надеялся, что люди, которым придется подвести черту под его жизненным путем, исполнят волю, содержащуюся в завещании, и выбросят урну, где должны бы находиться его останки, в море, не забыв для тяжести насыпать туда песка.

У Оппи до сих пор сохранилась овальная капсула размером с горошину, которую генерал Гровз вручил ему в 1943 году. Она долгие годы находилась в запертом шкафу в Олден-Мэноре, но он взял ее с собой в свое последнее путешествие. Закоченевшим на морозе, негнущимся, как палки, пальцам потребовалась почти минута, чтобы откопать в кармане маленькую жестяную коробочку с откидной крышкой, извлечь капсулу – ее резиновая оболочка давно потрескалась и отвалилась – и протолкнуть ее сухим языком между прокуренными зубами.