Поразмыслив, Оппи придумал название: «проект “Арбор”»[1535]. Большинство посвященных предположило, что он выбрал латинское слово, обозначающее дерево, подразумевая знаменитые леса, окружавшие институт. Силард, всегда стремившийся проникнуть в суть неясной символики, склонялся к мысли о том, что Оппенгеймер вдохновился названием комедии Германа Унгера, чешского еврея, Die Gartenlaube – «Садовая беседка». Оппи не стал его разубеждать. Но на самом деле он выбрал этот термин в память о своей возлюбленной Джин Тэтлок, которая родилась в мичиганском городке Энн-Арбор; ее тридцать первый день рождения приходился на тот самый день, когда Оппи объявил о названии исследовательской программы, 4 января 1946 года.

Институт действительно был отличной базой для проекта «Арбор». Мало того что здесь было комфортабельное жилье и приятная лесистая местность, а те, кто не хотел поселиться на территории института, как, например, Эйнштейн, все равно за несколько минут добирались туда пешком, его географическое расположение было удобным и для тех участников, которые вели собственные работы в других городах и бывали здесь еженедельно или ежемесячно. Раби доезжал сюда из Колумбийского университета за девяносто минут, Гровз из Вашингтона – за три часа. Фейнман, работавший в Корнелльском университете, пользовался любой возможностью побродить часа четыре по местным проселкам, вооружившись дробовиком Ханса Бете, а Ферми мог достаточно легко прилететь из Чикаго. Лишь фон Брауну, находившемуся в 2100 милях, в Форт-Блиссе, было трудно добраться сюда.

После того как Фрэнк Эйделотт полностью отошел от дел, Оппи наконец-то вступил во владение просторным директорским кабинетом под номером 107 с замечательным видом на лес и пруд. Еще одним преимуществом нового положения была относительная труднодоступность – никто не мог проникнуть к нему, минуя секретаршу. Кроме того, он находился на максимально возможном для двух помещений на одном этаже Фулд-холла удалении от кабинета Эйнштейна, а это означало, что частые жаркие дискуссии вряд ли потревожат Великого Старца в его берлоге.

Сегодня в кабинете Оппи находились Раби, Гровз, Фейнман и Ферми, а также Силард, который поселился в отеле «Нассау Инн», в получасе ходьбы к северо-востоку от института, и Китти, наслаждавшаяся своей новой ролью. И даже при этом здесь не было тесно – Оппи первым делом распорядился сделать в кабинете ремонт, вынести все книжные шкафы и поставить стол для совещаний и удобные кресла, так что здесь можно было проводить еще более многолюдные совещания.

– До войны, – сказала Китти, сидевшая у длинной, пустой, без окон, западной стены, – на Земле проживало 2,3 миллиарда человек. Конечно, во время войны население не могло не сократиться, но не удивлюсь, если вот-вот начнется подъем рождаемости. – Накануне она старательно изучила этот вопрос в библиотеке Принстонского университета. – Однако тенденцию предсказать нелегко. В длительный период с 1650 по 1900 год во всем мире наблюдался очень резкий рост населения, потом он замедлился. Но, даже если эта динамика сохранится, к моменту солнечного взрыва, к 2028 или 2030 году, нынешнее население вполне может утроиться или даже учетвериться…

– От семи до девяти миллиардов, – вставил Гровз, устроившийся в кресле у окна, выходящего на север.

Китти кивнула:

– Да, примерно так.

– И сколько же из этого числа мы сможем спасти? – спросил генерал.

Оппи, сидевший за своим директорским столом, то скрещивал, то расставлял ноги. Он все еще привыкал к звукам своего нового офиса. Потрескивание труб парового отопления, солидное поскрипывание половиц, реагирующих на то или иное перемещение мебели, тиканье настенных часов, стрекот пишущей машинки секретарши за закрытой дверью. А сегодня еще и неровное хриплое дыхание Гровза. И вот сейчас только эти звуки и были слышны – никто не вызвался ответить, и вопрос повис в воздухе.

Оппи не курил, хоть и находился в собственном кабинете. И вообще, сейчас здесь никто не курил, даже Китти. Ферми не одобрял привычку к курению, Гровз осуждал ее, Фейнман обещал своей покойной жене бросить курить и держал слово, ну а Силарда никто не видел с сигаретой или трубкой. Так что Оппи оставалось лишь забавляться с курительными принадлежностями – потрепанным кисетом, серебряной зажигалкой, стеклянной пепельницей, – чем он и занимался, время от времени переставляя их на столе.

– Ну, – сказал он наконец, – сколько получится.

– А сколько получится? – вскинулся Гровз. – Мы говорим о миллиардах, миллионах, тысячах – или всего лишь о новом Адаме и его Еве?

Оппи смотрел на узоры дерева на своей полированной столешнице, переплетения коричневато-желтого с желтовато-коричневым. Все последние годы он думал лишь о том, сколько удастся убить, и его сознание отказывалось резко переключаться на задачу спасения людей.

В Лос-Аламосе он хладнокровно провел расчеты и сообщил Ферми, что альтернативный план – отравить пищу немцев радиоактивными отходами реакции деления – имеет смысл лишь в том случае, если он гарантирует смерть не менее полумиллиона человек. Он сам удивлялся тому, насколько легко у него получилось это число – без мучительных раздумий над логарифмической линейкой, даже без подсчетов на обратной стороне ненужного конверта. Оно само сорвалось с языка – рядовое, ничем не примечательное слово, ответ на один из бесчисленного множества вопросов, на которые он должен был ежедневно отвечать.

А теперь этот: сколько народу будет спасено?

Недавно Оппи случайно услышал, как Гровз осадил ретивого студента, благополучно пересидевшего войну в университете. «А как же насчет убитых в Хиросиме и Нагасаки?»

«Хорошо бы всем вам, то и дело напоминающим об этом, съездить на экскурсию в Перл-Харбор и посмотреть там могилы наших, американских парней. Мы ускорили завершение войны, мы спасли жизни!» – обрезал его Гровз.

Возможно, это было именно так, и взрывы атомных бомб действительно помогли сохранить тысячи или даже десятки тысяч жизней американских солдат, которым пришлось бы умереть в ходе вторжения в Японию. Но количество реальных жертв от атомной бомбардировки, в противовес гипотетическим потерям войск союзников, которых в результате удалось избежать, было, в общем-то, незначительным. Примерно одна стотысячная часть мирового населения. Удастся ли им эвакуировать на Марс миллиарды? Средний вес человека 200 фунтов; допустим, удастся достичь соотношения ракетного топлива и полезного груза как десять к одному, и все равно потребуется тонна горючего на человека… для всех нынешних обитателей планеты – невообразимые два миллиарда тонн.

Оппи поймал себя на том, что недоуменно трясет головой, и потер лоб двумя пальцами. О том, чтобы перевезти миллиарды, нечего было и думать. А миллионы? Можно ли утверждать, что они сумеют спасти несколько миллионов? Он поднял голову, надеясь увидеть оптимизм на лицах коллег-ученых, и не увидел его.

– Я думаю, – сказал он после продолжительной паузы, – что удастся сохранить статистически релевантную популяцию.

Его туманное высказывание развязало языки остальным.

– Тысячи – безусловно, – сказал Ферми, стоявший, прислонясь к двери в приемную, где находилась секретарша, хотя в кабинете были свободные кресла.

– Десятки тысяч, – добавил Силард, устроившийся на самом далеком от Гровза месте. – Может быть, даже сотни.

Гровз еще сильнее нахмурился; похоже было, что он собирается что-то сказать. Оппи слышал разные версии истории о скандале, устроенном им в Чикаго, когда он примером о подготовке свадебного обеда на неизвестное количество гостей высмеял Силарда, оперировавшего числами с разбросом на порядок.

– Генерал, – сказал Оппи, – я знаю, что вы требуете точности, но, когда люди не имеют представления о том, как они будут что-то делать, дать конкретный ответ о будущих результатах их деятельности очень трудно.