В пятницу мне было сообщено внутренним образом, что в среду я должна помереть. Сие премного меня удивило. Да и как такому случиться, если я не обретала в себе естественной хвори, кроме той, что я очень ослабла после того, как у меня случилась сильная благодать вкупе с речью? Тогда-то меня навестил подлинный, Богом мне ниспосланный друг нашего Господа и узрел милостивые дела Божьи на мне. И ему, как испытанному врачевателю, что был мне послан от Бога, я открыла всё, что случилось со мной. Это было во вторник. Ночь провела я спокойно, не чувствовала в себе ничего, кроме милостивой благодати Божьей со многою радостью. Когда забрезжило утро среды, всё было так же. Но едва оно миновало, ко мне явилась речь с немалою силой, а в речи глубокая скорбь, и мои стенания слышались за пределами кельи. Божественная благодать и сладость у меня, впрочем, не были отняты. Меня соборовали. Мне, да и всем бывшим со мною казалось, что для освященного масла наступило самое время, ибо мы думали, что я в смертельной агонии. Со мною было, что я, если на меня посмотреть со стороны, как бы мертва во всех моих членах, но внутри у меня ощущалась божественная благодать и сладостность. Я имела крепкое упование и большое доверие к Богу, но тем не менее все-таки ощущала человеческий страх перед смертью. Я не надеялась жить и только ждала, чтобы милосердный Бог принял мою душу. Продолжая лежать, я чувствовала, что сладостная благодать Божия, сущая внутри у меня, разделяется по внешним членам тела, но вдруг начала себя сознавать и пришла снова в себя с великой благодатию Божьей.

Меж тем подлинный друг нашего Господа, да и весь мой конвент пребывали в немалой печали. Теперь же они радовались за меня, ибо выказали сугубое усердие ради меня перед Богом как пением, так и чтением. [Однако] случилось, что после этого, в пятницу, я опять-таки впала в сильную скорбь по причине великих болей, но и сие было опять-таки отнято у меня сильной божественной радостью. Мне было позволено крепко-накрепко уразуметь, что Господь наш исполняет на всех Своих друзьях то, что изрек Своим ученикам: «Tristitia vestra vertetur etc.»[675][676].

Приступы речи повторялись почти до Пасхи. Я не могла читать моих Paternoster. Когда собиралась читать их либо другие молитвы, где имелись призывы и пожелания, то у меня снова начиналась речь из-за могучей Божией благодати, каковой я не умела противиться. В это же время имя Иисуса Христа столь глубоко запечатлелось во мне, что с тех пор для меня стала приятна и желанна только та молитва, где имелось имя «Иисус Христос» и где упоминались возлюбленные деяния нашего любезного Господа. Тогда же мне было дано уразуметь, что телесный сон мне более не приличествует, а телесная пища меня больше не укрепляет. Как бы мало телесной пищи я ни принимала, она омрачала и обременяла меня. Я заметила в себе, что если съедала что-то особое, что было приятно для тела, то получала особую хворь. А потом меня охватывало великое сожаление из-за того, что я сделала.

Во всё время поста я ни разу не побывала из-за громкой речи на мессе. Речь приходила — особенно тогда, когда я видела то место, где она мне [обыкновенно] сообщалась Богом, и когда слышала, как поют либо читают имя Иисуса Христа. Ну, а если она приходила или приходит, то у меня самой по себе нет сил говорить что-то другое, кроме того, что из меня глаголет мощная благодать нашего Господа в сладостной радости. А что меж тем при мне произносят или что со мной делают, того я не могу ни принять моим сердцем, ни охватить моим разумением, но умею говорить только то, что мне дается. Также не могу прекратить своей речи, пока не будет божественной воли на то. Что это такое, ведает лишь пречистая истина Господь мой Иисус Христос. Мне крепко-накрепко заповедано Богом: «Это Я Сам, Я сие совершаю в тебе» — и обещано сотворить много благого. В это самое время Бог столь несомненно и явно присутствует как в душе, так и в сердце и столь ощутим во всей силе, с какой действует в небе и на земле, словно я сие вижу моими телесными очами, насколько такое возможно для человека. И в это время я обретаюсь в великой радости.

В день нашей Владычицы[677] я отправилась на мессу. Едва воспели «Rorate celi etc.»[678][679], я стяжала особую и великую благодать. Опять пришла речь, и она продолжалась всю мессу. А вскоре после того я уже могла творить мои Paternoster. Они стали даже удлиняться, да и мое желание умножалось. Пред Страстною седмицей на меня навалился ужас, по причине скорбей, какие я претерпела в прошлом году на этой неделе. Нынче же Бог даровал мне в Своем милосердии, чтобы сию седмицу я провела с обильной благодатью и сладостью. И особенно в четверток и пяток имела я изрядную благодать при чтении моих Paternoster, а еще — когда слышала о деяниях любви нашего Господа.

В канун Пасхи явился друг Божий, благодаря которому во мне неизменно умножалась благодать нашего Господа. Поэтому праздник я провела со многой и многой благодатью и сладостностью, особо понедельник по Пасхе. После Пасхи я снова начала мои Paternoster. Они стали у меня мощней и длинней, прежде всего, распространились все прошения мои. Меня охватило немалое желание — вместе со святым Фомой вложить перст в отворенное сердце Господа моего Иисуса Христа;[680] протиснуться в сердце, испить из него, поразиться скорбью Его — да так сильно, как того не испытал ни один из друзей Его, — упокоиться с любезным господином моим святым Иоанном на возлюбленном сердце Иисуса Христа[681] и пить, пить из него.

В это же время мне было во благодати со властью сказано и внушено, что Богу угодно увлечь меня к херувимам да серафимам. С тех пор я никогда не слышала, чтобы называли их имена, а мне при том не испытывать сугубой радости, а также сладостного блаженства и утешения.

На протяжении всего года речь повторялась весьма часто — и чаще всего, когда после заутрени я была одна в хоре. Тогда я испытывала человеческий страх, а в страхе являлась и речь. В речи весь страх проходил. Пока речь продолжалась, бояться я не могла, сколько бы ни продолжалось сие. В то время со мною также часто случалось, и нередко случается ныне, что по ночам меня уловляла столь могучая благодать Бога, что у меня не оставалось никаких внешних сил, да и себя я едва помнила. Внутри же ощущала я великую сладость, несказанную благодать и подлинное присутствие Бога в душе, которое запечатлевается во мне Его сладостным именем «Иисус Христос»[682]. Я столь часто повторяла его, что бывшие подле меня и считавшие утверждали, что я иногда произносила «Иисус Христос» больше тысячи раз. И у меня не было сил перестать, пока на то не было соизволения Божия. Когда сие начинается, я испытываю величайшую легкость и мне даже кажется, что я отложила от себя свое собственное тело и приобщилась той легкости[683], что наступает по окончании сей жизни. Со стороны во мне наблюдаются сильные телесные боли, и находящиеся подле меня полагают, что я собираюсь расстаться с сим миром; я же не могу почувствовать боли из-за непомерной сладостности, благодати и прочих радостей, какие обретаю внутри. Не зная, что думать, я порой помышляю о том, что Бог, может статься, хочет меня вызволить из этого мира. То была бы, по мне, самая желанная смерть, какую я могла бы себе пожелать.

Чистой истиной, Иисусом Христом мне любезно обещано даровать то, чего никогда не видело ни единое око, не слышало ни единое ухо и что не всходило на сердце ни единому человеку[684]. В это время мне было также даровано всюду ходить с великою радостью, куда бы ни надлежало пойти ради Бога. Особую радость я имела при мысли о том, что делаю это только ради возлюбленного моего Иисуса Христа. Особенно когда ходила к столу — ходила с великой радостью, божественным весельем к общей трапезе моего конвента, ибо в монашеской пище я нахожу самый изысканный вкус и изрядную сладость. Мне кажется, что на земле не найти ничего вкуснее ее. Я желаю, чтобы так думали все сестры. Если они жалуются, что пища якобы не хороша или кому-то ее не хватило, то я подобного никогда не испытывала. Сугубое наслаждение испытываю я от елея, потому как мне от него становится лучше[685]. Елей мне больше пристал, и я получаю от него божественное наслаждение, большее, чем от чего-то другого.