Когда она мне сие рассказала, я с удовольствием узнала бы и другое. Она же ответила: «Не могу сказать тебе большего, кажется, у меня было всего так много и в таком достатке, что с тех пор я не осмеливаюсь просить ничего подобного». Но потом она мне рассказала, что однажды ей показалось, что она видит нашего Господа, каким Он был во младенчестве, как Он сошел с алтаря, имея на Себе шелковую рубашонку такого же цвета, каким бывает коричневый бархат. Господь приблизился к ней скрыто от всех и сел на скамью, стоящую перед ней. А она вскочила из-за охватившего ее желания, как человек, вышедший из себя, притянула Его к себе, усадила себе на колени, уселась на место, где сидел Он, и принялась гладить Его, обнимать, хотя и не отважилась Его целовать, а потом сказала, исполнившись сердечной любви: «Ах, отрада моего сердца, можно ли я облобызаю Тебя?» Он же сказал: «Да, сколько захочешь, по желанию сердца».

Однажды она расхворалась, и ей показалось, что к ней явилась наша Владычица, но не принесла с собою Младенца. Она сказала ей: «Ах, Владычица, где же Чадо твое? Пойди и принеси Его мне!» После этого, во время Адвента, ей опять показалось, что явилась наша Владычица, принесла свое любезное Чадо и, подав ей Его в руки, сказала: «Вот, возьми и ласкай Его, как захочешь». О, сколь прелестным был Его вид, особенно шейка под Его подбородком — сия была такой нежной и лакомой! Тогда ей был задан вопрос, довольно ли она нацеловалась Его, как написано ранее. Она отвечала: «Да, ибо Он мне позволил». Об этом она рассказала как о некоем сонном видении. Но вполне вероятно, что она почивала в Боге.

То, что Господь наш таким образом выражал ей любовь, она понимала и воспринимала с признательностью. Впрочем, занимаясь молитвой, она к сему не сильно стремилась, ибо говорила: «Самый надежный путь, каковым должен следовать человек, заключается в том, чтобы остерегаться грехов и упражняться в добродетелях». Но однажды — когда большое распятие лежало на ступенях, очи у нашего Господа были прикрыты[246], конвент пел «Gloria in excelsis Deo», и едва воспели «Gratias agimus»[247][248] — ей было явлено, словно Он отверз Свои очи, обвел ими поющих и сказал укоризненным голосом: «Отчего вы не преклонитесь [передо Мной], не восхвалите и не возблагодарите Меня за те многие муки, которые Я претерпел ради вас и по вашей вине?» И тогда Его глава склонилась к ее голове, и у нее в голове начались боли, как написано выше.

В этот самый год у конвента была великая нехватка в вине и в зерне. Она полагала, что сие случилось по причине неблагодарности. Когда она была келаршей, помер ее брат. Она бы охотно, как следует, помогла его душе, да разболелась нога, присматривать за погребом ей стало уже не по силам. И тогда с нею случилось, что как будто пришел ее брат и позвал ее ко вратам, говоря: «Я привел тебе лекаря». Когда она подошла, то вот, там стоит некий юноша в белоснежном убранстве с жестяной банкой в руках, а в банке той — благородная мазь. Юноша ее хорошенько обмазал. Она тотчас поправилась и оставалась келаршей еще многие годы, склоняясь к тому, что тот юноша был ангелом ее брата и его душе зачем-то понадобилось то послушание, с которым она присматривала за погребом.

Особенно она любила доброго мужа святого Блазия[249]. Однажды, когда она стояла возле его алтаря, ей показалось, что и он находится там же. Вдруг она узрела его стоящим пред алтарем в епископском облачении, ступни его были босы. Она немедленно пала пред ним и начала лобызать ему ноги, а затем поднялась. Он сказал ей: «Преклони колена и получи благословение» — и прибавил: «Имей повсюду тоску и стремленье к вещам, для которых ты создана». Она отвечала: «Господин, я бы охотно всем сердцем была там». Тогда он сказал: «Предоставь Богу сие сотворить, когда Он пожелает, ты же должна во всякое время иметь воздыхание и устремление к этому».

Сия блаженная сестра имела, прежде всего, особенно мирное и любвеобильное сердце по отношению к Богу и к людям. А что она делала благого, то делала по доброй воле, Богу во славу, с такими словами: «О Господи мой, что делаю я, отдай, кому хочешь, будь лишь благосклонен ко мне, сего мне совершенно достаточно». Помимо прочего, имелось у нее упражнение, состоявшее в том, что на протяжении XL дней, которые наш Господь провел в пустыне, она всякий день ходила к Нему в благоговении и с особой молитвой и ставила, в духовном созерцании, Его ступни на свои груди и хорошенько их прогревала, благодаря чему стяжала изрядно благодати и благоговения. Как-то раз многие из сестер сидели друг подле друга и рассуждали о том, как наш Господь был в пустыне. Одна из них сказала: «Я не смогла бы оставаться с Ним долго в пустыне». Ну а блаженная сестра Элизабет Бехлин сказала: «А я смогла бы, мне там с Ним будет неплохо: взяла бы Его руки и ноги и согрела их у себя на коленях. Но с головой не знаю как поступить: волосы у Него так перепутаны, что ума не приложу, что Ему посоветовать». И сказала: «Господь наш являлся мне Своей благодатью часто и дружелюбно, но любимей и желанней всего Он был мне таким, каким оставался в пустыне. Он наделил меня благодатью, когда как-то раз я была в созерцании и держала у себя пред очами то глубокое смирение, которое Он из любви к нам обнаружил в тот самый час, когда пожелал быть искушенным злым духом. Он даже показал мне камни, коими его искушал лукавый, когда говорил: “Если Ты Сын Божий, скажи, чтобы камни сии сделались хлебами”[250]. Он позволил мне испытать страдание и нужду, каковые некогда имел из-за голода. Тогда я внутренне почувствовала отеческую Его доброту».

Однажды одна сестра ей пожаловалась, что родственники доставляют той не так много радостей, как хотелось бы, хотя та нередко нуждается в них. Элизабет побеседовала с ней очень приветливо — так что та получила от разговора немалое утешение, — настоятельно посоветовав обратиться с этой заботой к нашему Господу. А среди прочего она рассказала сестре, что и сама один раз была искушаема такой же печалью. Тогда сестра обратилась к нашему Господу и усердно умоляла Его, чтобы Он в этом деле явился ей на подмогу. Наш любезный Господь тотчас сие обещал, и Его благодатью ее сердце было изрядно утешено. В помощь Он привел на память ей то, что сказал [некогда] Левию: «Откажись от наследия отца твоего и от благ сего мира, ибо Я Сам стану твоим»[251]. Тогда ради Бога отреклась она добровольно от всего, что излишне, а Господь наш промыслил, чтобы у нее не было в том недостатка.

Добродетельно послужив Господу изрядное время, блаженная сестра Элизабет Бехлин сподобилась блаженной кончины и отошла из этого мира.

О блаженной сестре Элсбет из Келлинкона[252]

Блаженная сестра Элсбет из Келлинкона пришла в сию обитель, когда ей исполнилось VI лет. Сестре, записавшей сие, она говорила, что тогда шел XXX год после того, как был учрежден Орден, и XVIII год, как был основан монастырь Тёсс[253]. Состарившись в Ордене, она тем обладала в себе, что нынче, увы, многим из нас, находящимся в духовном звании, кажется никчемным и вовсе презренным, но что человека, который имеет сие, делает Богу очень угодным. А это вот что: она была поборницей строгости и труда, телесной нищеты и страдания, а также того, чтобы в глазах людей выглядеть ничтожной и малой. Такую-то добродетель она имела в себе.

В детстве она росла в великой строгости и глубокой нищете. И нам рассказывали, что, будучи еще очень маленькой, должна была часто ходить в трапезную, а когда остальным детям что-нибудь покупали, у нее не было чем заплатить. Потом, когда уже стала старше, Господь наложил на нее тяжелую хворь, и она часто боялась, что будет найдена в постели мертвой. В тот раз, да и во многих болезнях, бывших впоследствии, она часто оставалась без всякой любви, ибо Бог желал иметь ее лишь для Себя Самого. Будучи замкнутой, она не знала ни единого человека, который бы ее выслушал. Да она и сама нам говорила, что прошло уже более L лет без того, чтобы ее вызывали к [разговорному] окну или к вратам. Она была также очень бедна и редко имела что-то, кроме того, что люди давали ей ради Бога.