Благодаря сему созерцанию она стяжала немало даров благодати и обрела в нем много отрады, так что впредь направляла все силы к тому, чтобы оно вернулось к ней хотя бы на миг. И порой оно к ней на миг возвращалось. И она становилась совершенно утешенной и уверенной в том, что между нею и Богом, как ей казалось, нет ничего. Когда же с нею сего не случалось, ее посещала глубокая скорбь и печаль, и ей начинало казаться, что у нее из-за этого помрачится рассудок. Вдруг она поняла, что не ищет себе ничего, кроме утешенья и собственной пользы, но уж никак не подлинной любви и славы Божьей. И она отреклась от всего перед Богом столь полно, что уже не хотела ничего желать от Него, но пожалела, что когда-то делала это. Так-то она впоследствии и жила, принимая горькое и сладкое, как того желал Бог.

По завершении блаженного ее жития, в продолжение которого она часто устремлялась тоскующим сердцем к вечному Благу (каковое и обрела своим духом), прибрал ее Господь наш из сей юдоли страданий, дабы она оным Благом насыщалась в вечности, без конца. В этом да поможет Бог и всем нам любовью чад Его и наших любезных сестер. Аминь.

О блаженной Ите Зульцерин, сестре из мирянок[214]

Благой Бог неприкровенно явил, что готов почить не только на тех, кого Он определил предаваться лишь внутренним, духовным вещам, как это делаем мы, Он явил Себя также с великой любовью тем сестрам, коих предназначил к тому, чтобы они преданно послужили конвенту. И хотя таковых найдется немало, кому наш Господь милостиво уделял от Своей благодати, о некоторых мы всё же напишем отдельно.

Была у нас блаженнейшая сестра, которую звали Ита Зульцерин. Ее святой нрав, как и ее священное делание несомненно указывали, что в нее, вместе с дарами Своей благодати, вселился, и притом полностью, Бог, сотворив с нею много чудесного, о чем нам, впрочем, известна самая малость.

Сия блаженная сестра некогда имела изрядное искушение: достойно и славно служить нашему Господу где-то еще, но только не в нашей обители Тёсс. Из-за этого она пришла в глубокий разлад с собою, не зная, оставаться ли ей здесь. Как-то раз она была в кухне, и у нее вновь началось искушение, но она подумала про себя: «Господи, мой Боже, без Твоей воли я ничего делать не стану». И подумала: а не взять ли ей в руки тлеющий уголь? Если спалит ей ладони огонь, это — знаменье того, что жизнь ее будет Богу угодней не здесь, а где-то еще. С этим-то уговором, в который вступила с Богом, она залезла руками в огонь и наполнила обе пригоршни раскаленным углем, а затем на некоторое время присела, встала и пошла в крестовый ход, держа всё время угли в ладонях. Но там испугалась, что сестры, выйдя из хора, заметят, что она сделала, и, переложив уголья в одежду, крепко прижала к себе. Когда она вернулась обратно на кухню, то ни на руках, ни на одежде не имела каких-либо признаков, что в них был огонь. Тогда она вполне уверилась в том, что Богу ее жизнь нигде так не угодна, как в этой обители.

Как-то раз сей сестре показалось, что Бог для нее сделался чужд. На это она посетовала блаженной сестре Вилли Констанцской[215]. Та утешила ее сладкими и исполненными любви словесами, сказав, что она еще будет вознаграждена Богом посредством Его благодати. На том она и отправилась на молитву в уединенное место и пришла в такое благоговение, что сие было ей не по силам, и произнесла с громким смехом: «Послушай, Господи, послушай же, мне не вынести большего!» Но после того как она повторяла эти слова на протяжении изрядного времени, на нее напал громкий плач. В такое-то благодатное состояние и много выше него она приходила нередко, хотя всего рассказать мы не сможем. Раз как-то — еще задолго до кончины — она лежала больная и сказала другой блаженной сестре, лежавшей тоже в больнице: «Сестра Анна, к нам явятся Лекарь и Лекарша». Тотчас обе узрели, что вот шествует наша Владычица на осляти, как в тот раз, когда с Иосифом бежала в Египет, а на коленях у нее возлегает Младенец[216]. Она подошла к обеим и возложила каждой из них на голову длань. В тот же миг они исцелились от тяжелых болезней.

По причине вящего усердия, с каким сия блаженная сестра подвизалась во всех добрых делах, она была многообразно искушаема дьяволом, завистником всяческой добродетели. Он то и дело отнимал у нее розарий и разрывал его так, что от него ничего не оставалось, швырял колечки под кровать и, вообще, не оставлял ни одного колечка рядом с другим. А она его заставляла, чтобы он те колечки собрал и положил все вместе на окошко[217]. Уже по этому можно заметить, насколько властна над ним она была и в прочих делах, способных причинить ей еще больше вреда. Как-то раз наши сестры собрались принять тело нашего Господа, да и она готовилась [к этому] в великом благоговении. И тогда — а это было во время обедни — явился ей дьявол в образе прекрасного мужа. Своим обликом он походил на нашего Господа. Она оставалась обольщенной им в продолжение всей мессы — до тех самых пор, пока не началось причащение, но когда собралась пройти к алтарю, он сказал: «К чему тебе сие? Вот я здесь, пред тобою». Она же ответила: «О Господи, быть вместе с общиной так хорошо!»[218] И дьявол тотчас исчез. Принимая нашего Господа, она получила заверение в том, что впредь лукавым больше не будет обманута. И во благодати ей было указано, что тело Божие — самая несомненная благодать, какую человек может стяжать в этой жизни.

Случилось, что она несла недельное послушание на кухне, и как-то раз, по завершении утрени, вскипятила горшок, а также сделала всё, что требовалось. А было еще очень рано, и она поднялась помолиться в капеллу. И вот Бог излил на нее столь обильную благодать, что дух ее исторгся из тела, и ей дано было узнать о таких чудесах, что мы не умеем о них написать. Среди прочих чудес, увиденных ею, ей было позволено в совершенстве познать чистоту своей души. Когда душа должна была вернуться в тело, она долго парила над ним, созерцая, сколь невзрачно и недостойно оно, сколь тленно и подобно земле, а также сколь благородным образом она истекала из Бога. А когда душа должна была вновь соединиться с немощным телом, то сделала это весьма неохотно и подумала: «Увы, неужели придется снова войти в презренное тело?» И вот сестра пришла в себя самоё и стала человеком, как ранее, и отправилась опять в свою кухню[219].

Наш Господь подбадривал ее многими вещами, чтобы тщание ее возросло еще больше. Однажды она увидела нашего Господа, когда Его поднял священник, в образе крохотного Младенчика[220]. Как-то раз ей опостылела [обычная] трапеза, она вкушала без всякой охоты. Сильно хотелось чего-то другого, что, как она заметила, вкушает одна из сестер, но всё же она себя полностью переборола. Когда наступила ночь, ей в спальне явился Господь наш в образе ветхого старца[221]. Старец велел ей отправиться вместе с Ним в трапезную, усадил за стол, встал перед нею, воспел «Gloria in excelsis»[222][223] и исполнил всё до конца, причем столь зычным голосом, что, как ей показалось, целый мир услышал сие. Затем Он спросил у нее: «Сестра Ита, хочешь ли есть?» А она отвечала: «О Господи, у меня отвращение [к пище], так что я ем неохотно». И тогда наш Господь восхотел ей показать, что Ему было угодно, что она поборола себя вечером за трапезой. Он положил перед ней белый хлеб, и, едва она отведала этого хлеба, у нее прошло всё отвращение, которое раньше часто ей докучало, и с тех пор оно не повторялось.