В этом году мне было также дано, что когда я что-нибудь слышала о Господе нашем, и особенно если слышала имя Иисуса Христа, то [тотчас] охватывалась и промывалась[686] благодатию Божьей и божественной сладостью, так что потом долгое время сидела и не умела двинуть ни рукой, ни ногой ни произнести хотя бы единого слова.

Великое нестроение христианства не приводило в замешательство совесть мою. Лишь испытывала я острую нехватку тела Господня. Орден наш никогда не подчинялся указам, как делали прочие люди, и нашему конвенту никогда не предписывалось[, как поступать]. Нам было позволено действовать, сообразуясь с совестью нашей[687]. Сие я во всякое время носила у себя в сердце, и если бы мне стало понятно, что я поступаю против Бога, когда принимаю Его или иду на обедню, то скорее согласилась бы умереть, чем так поступить. Сие я предоставила верности нашего Господа и сказала Ему: «Господи, если попустишь, чтобы я делала то, что не должно, то Сам искупи сие за меня». И мне было от Бога в ответ: «Ступай ко Мне, и Я ни здесь, ни там тебя не оставлю. Ибо кто в подлинной любви Меня домогается, тому Я не сумею в подлинной любви в Себе отказать». Глаголю в той истине, какой является Господь мой Иисус Христос: Божия благодать у меня ни разу не умалилась по этой причине. Тогда же в великие праздники, когда я принимала нашего Господа, — на Троицу, и в день Владычицы нашей, в дни Всех святых и моего господина святого Иоанна, но особо весь Адвент и на святой день Рождества, — во все эти праздники мне даровалась великая благодать, непомерная сладость и божественное утешение. Оное приходит порой вместе с привычной мне речью, как о том написала я прежде, а порой и в молчании, как о том рассказано раньше.

Господу моему, Он же есть чистая Истина, ведомо, что с того времени я удерживалась, насколько для меня это возможно по-человечески, в помыслах, в словах и в делах от всего того, что против Бога. И все-таки меня постоянно беспокоит сознание того, что я не живу, как была бы должна, в соответствии с чистою истиной, сущей между мною и Богом. Часто бывают долгие полосы времени, когда ничто не омрачает меня. Тогда я могу принимать с радостью даже неприятные новости. Иногда мне посылается склонность к печали, которая меня сильно тревожит и заставляет рыдать. Если такое случается, то всё же заканчивается бурной радостью, что бывает время от времени до шести раз при чтении моих Paternoster, а в радости приходит божественное утешение. Господь мой Иисус Христос мне посылает сие из подлинной любви ради умножения моего воздаяния. Впрочем, такое часто бывает и помимо молитв.

В Своей благостыне Господь мой Иисус Христос послал мне, что, когда приближается полночь, бодрствование не утомляет меня и никогда не становится причиной для вялости. Больше того, в этом бдении Бог сообщил мне покой, весьма приятный и самый какой ни на есть человеческий, который меня укрепляет внутри и извне. Покой является с легкостью и уходит с веселием. В течение целого дня я чувствую умножение божественной благодати и телесных сил. Если поднимаю свой взор, то различаю белый свет предо мной, и кажется мне, что светает. Но день не наступает, а окно затворено. И все-таки я вижу алтарь, стены в келье, и всё это также глядит на меня. Сие мне дается как подобие того покоя, который Бог обретает в любовной радости в возлюбившей душе, а она в Нем.

А вот еще что мне дается во время молитвы. Когда я о чем-нибудь старательно прошу, что лежит на сердце у меня либо у прочих людей, то, хоть мне это и кажется нужным, я не умею об этом сказать иначе как: «Господи, исполни дражайшую волю Твою». И Господь исполняет мне ту или иную в любви изреченную просьбу. Скажу воистину: Он не отказал мне еще ни в одной и исполняет их в подлинной божественной радости. Если я собираюсь вознести молитву за [несчастные] души[688], то за одну выходит у меня молиться с большим желанием, чем за другие. Временами случалось, что за одну я сначала вообще не могла помолиться, а потом все-таки включала ее в молитвы свои. Причиной того, что за некоторых у меня получалось изрядно молиться, было их непорочное житие. Ну, а причиной того, что за прочих я не могла поначалу молиться, была их столь глубокая погружённость [во грех], что мне удавалось охватывать их моими прошениями разве что только после того, как они были немного очищены милосердием Божиим и общей молитвой. Впрочем, некоторые из них я была вынуждена всё же оставить, ибо не могла за них вовсе молиться. Когда хотела их взять вместе с прочими душами, у меня этого не получалось, как бы я того ни желала... Однажды мне захотелось помолиться за три души, но одну из них мне пришлось оставить, а именно ту, о которой и прежде не получалось молиться. Меня также одолевала ревность о других душах, и я усердно молилась за них. Вскоре же мне было с великим веселием сказано Богом, что они водворены в вечную радость. И с этих пор я не могла о них больше молиться, [но лишь] говорю: «Господи, мне ведомо, что сии обретаются на небе. Они мне сами открыли, что находятся возле Бога». Еще же с сокровенной благодатью и сладостной радостью мне иногда вверяет себя тот или другой человек, чтобы я ему стала пособницей после сей жизни и помогла водвориться в вечную жизнь.

В нашей обители проживала одна сестра из мирянок[689]. Сия была привержена мне в той же благодати[, что и сестрица моя], испытывая немалое доверие ко мне. Случилось же так, что она заболела и исполнилась скорби. Я никогда на нее не взирала — и сие, несомненно, ведомо Господу моему Иисусу Христу — без искренней радости. У меня была привычка, выходя из-за стола, всякий раз прихватывать для нее то, что, как мне казалось, ей было бы приятно получить. Я шла к ней всегда с таким чувством, словно то был Сам Бог. Давая ей то или другое, я ощущала желание, чтобы Бог даровал ей после сего жития вечную жизнь и не попустил оказаться в чистилище. Она лежала долго в ужасном страдании. В день же, когда отошла, мне, к вящему удовлетворению, было открыто за чтением моих Paternoster, что она водворена в вечную радость и что случилось сие по просьбам моим.

Также умерла другая сестра из нашей обители. Я молилась, чтобы и она водворилась в вечную радость. Но мне было сказано: «Дай Мне исполнить на ней Мою справедливость». Немного спустя она мне явилась в ночи. И я спросила ее: как с ней обошлось милосердие Божье? Она отвечала: «Я не сумела узреть милосердия Божия за Его справедливостью». А затем явилась опять и сказала, что теперь дела ее лучше, впрочем, она еще не избавлена от великого утеснения. Я спросила: «Какова главная причина сего?» Она отвечала: «Та, что я шла против Бога». Сия поблагодарила меня за всё, что я для нее сделала доброго.

Однажды ночью мне явилась сестрица моя, она привела с собой некоего господина — величественного и могущественного; ему была вручена над нами великая власть, и он был мне весьма вожделен и как-то сладостно мил. Сестрица обратилась ко мне: «Хотела бы ты такого предстоятеля[690] для себя?» Я отвечала: «Да, несомненно». И тогда господин у меня проникновенно спросил: «Можешь ли любить меня всегда так, как [ныне] любишь меня?» Тут мне было открыто: сей есть Господь мой Иисус Христос. Он имел в виду ту неуемную любовь, какую я питала к святым деяниям Его любви.

В это время брат мой [по плоти] решил привести своего ребенка ко мне в монастырь. У меня сие вызвало скорбь, ибо я боялась забот из-за этого. Его ребенка я нередко видела по ночам, прежде чем он пришел в нашу обитель. Его лик сиял. Это внушило мне радостную уверенность в том, что он станет блаженным. Когда же он явился ко мне в монастырь, то я телесными очами узрела великий свет над ним, когда он лежал в постели и почивал. А вот что случилось перед Адвентом. Началось мое привычное молчание, и Господь мой Иисус Христос сообщал мне Свою обычную благодать, поэтому священное время я проводила в обильной сладости, особенно святой день Рождества. А в день Младенцев[691] мне явилась и речь с приливами благодати нашего Господа.