Слова песни напоминали что-то до боли знакомое, но что именно, историк не смог вспомнить. Потом до него дошло – это же переделка!

– Хорошо поют, душевно, – сказал Павленко. – И песня на нашу похожа.

– Вот-вот, – хмыкнул Свешников. – Только не должно её здесь быть. Ну никак не должно!

– А знаешь, Алексей Михалыч, – приподнялся Павленко на локте. – Я ведь даже слова вспомнил.

И, откашлявшись, капитан негромко пропел:

Голос у капитана был неплох, хоть сейчас в самодеятельность Краснознамённого Энского военного округа, а то и на ЦТ в какой-нибудь из многочисленных «Голосов».

– Я эту песню с самого детства знаю. У меня сосед срочную в танковых служил. Вот как напьётся, обязательно её запевал, – пояснил Денис.

– Знаю я эту песню, – сказал историк. – Только про танкистов – это тоже переделка, из старого фильма. Там её Марк Бернес пел. Изначально там было про коногона молодого, которого несли с пробитой головой[21].

Денис по молодости лет такого фильма не видел, но ни капельки об этом не переживал.

– Что скажешь, товарищ разведчик? – спросил историк у капитана.

– Либо песня про танкиста, то есть, как ты сказал, коногона, написана на основе более старой песни. Либо…

– Второе, – скупо обронил историк. – Эту песню придумали здесь, по мотивам более поздней. Значит, опять всплывает загадочный фактор в лице некого попаданца.

– Или попаданцев.

Нельзя сказать, что новый факт сильно опечалил Свешникова с Павленко. Он только добавил ещё одну деталь в мозаику.

– Надо бы спросить, кто мужиков этой песне обучил, – сказал, начиная обуваться, Денис, но тут дверь открылась, и на пороге возник давешний порученец Шеина.

– Бояре, вас боярин-воевода к себе требует.

Ага! Шеин принял решение. Осталось только узнать, какое именно.

Их снова привели всё в ту же светлицу.

– Вот тут бумага, – кивнул воевода на стол. – Прописано, что ратник Олеко Дундич, сербский боярин, назначается воеводой в опричный полк боярина воеводы Михаила Борисова, сына Шеина, оттого оный боярин может требовать от крестьян кормовые и хлебные деньги, занимать избы на постой, равно как и нанимать на службу людей от имени боярина Шеина.

Свешников бережно осмотрел документ.

Всё честь по чести, с подписью и печатью на шёлковом шнурке. Герб Смоленска на печати ещё без привычной пушки, а с изображением прапора.

Такой документ любой архив с руками оторвёт, а потом учёные мужи будут долго гадать и строить версии, кем являлся сербский воевода Олеко Дундич, и кем он приходился герою Гражданской войны. В итоге договорятся до того, что за сербского боярина себя выдавал какой-нибудь беглый дьяк Алексей Дунин, или Дуняков, втёршийся в доверие славного героя.

– А денег вам только сто рублёв могу дать, – встряхнул боярин небольшим кожаным мешочком. – И рад бы поболе дать, но у самого нет. Две тышшы всего осталось, а расходов – тьма-тьмущая. Воевода налоги должен с города брать, тем и жить, а у кого нынче серебро осталось? Авось, ещё один ляшский обоз возьмёте, там и разбогатеете. Может, чё-нить и мне перепадёт.

Павленко аж передёрнуло.

– Шучу я, понимаю, что у вас каждая денежка в дело идёт, – усмехнулся Шеин, для которого не прошла незамеченной судорожная мимика на лице Дениса. – Наслышан. Оружия у меня лишнего нет, а вот с порохом могу помочь. Токмо думать надо, как из Смоленска к вам порох перекинуть. На своём горбу не попрёте.

– Спасибо, воевода, – радостно ухмыльнулся Денис, пряча кошелёк за пазуху.

Вроде тяжёлый, а с другой стороны – так не очень.

– Благодарим, Борис Михайлович, – вежливо поклонился Свешников, скручивая бумагу в тугой свиток. Надо будет футляр сшить, чтобы не испортился документ.

– Я ещё приказал для вас пару списков снять, – протянул боярин два небольших листа, уже без печатей.

Убирая подлинник вместе с копиями, Свешников ещё раз удивился предусмотрительности воеводы. Впрочем, не будь Борис Михайлович предусмотрительным, то разве удержал бы город?

Когда «сербы» уже совсем собрались откланяться и уйти, снаружи раздался шум. Чей-то визгливый голос чего-то требовал у караульного, а тот, кажется, пытался возражать.

– Вот ведь, принесла нелёгкая, – скривился Борис Михайлович, словно от зубной боли. – И впускать не охота, и не впускать нельзя.

Свешников и Павленко переглянулись. Интересно, что это за персона такая, что воевода Смоленска, первый после Бога, не может отказать?

– От ведь, зараза, не один идёт, а с рындами со своими, – буркнул Шеин и, сжав ладонь в кулак, едва сдержался, чтобы не стукнуть по дубовой столешнице.

– А кто там такой борзый? – спросил Павленко.

– Вестимо, братец государев, – ответил Шеин и махнул рукой в дальний угол. – Ну-кась, бояре, пересядьте-ка туда, под окошечки.

Свешников и Павленко не стали вникать, с чего вдруг воевода велел им пересесть, а послушно встали и перешли на другое место, усевшись под вытяжными окнами. В дверях меж тем появился новый персонаж – тощий старик с клочковатой бородой.

Из-за его спины выглядывали два мордоворота в расстёгнутых до пояса кафтанах. Это что, теперь такие рынды пошли[22]? Больше на «братков» из девяностых смахивают, разве только в кожаные куртки и джинсы-«варёнки» переодеть.

– Это что же такое, воевода?! – прямо с порога заблеял старик. – Брата государева и наследника престола за вратами держишь! Это что же у тебя за секреты от царского брата?!

Похоже, боярин Шеин едва сдерживался, чтобы не вытурить старика. Но вместо этого церемонно поклонился тому в пояс, не забыв снять шапку.

– Здрав будь, князь-боярин Дмитрий Иванович!

«Ё-моё! – пронеслось в голове у Свешникова. – Так это ж Шуйский! Старший брат царя Василия Ивановича, бездарный воевода и потенциальный отравитель народного героя (да ещё и собственного племянника!) Скопина-Шуйского».

Павленко и Свешников, по примеру боярина, сняли шапки, отвесили поясной поклон и, подождав немного, сели обратно.

Свешников принялся лихорадочно вспоминать великих и выдающихся: Ключевского с Соловьёвым, Платонова со Скрынниковым, но ни у кого из них не было ничего сказано о пребывании князя Дмитрия Шуйского в Смоленске. Не помнил историк, чтобы и Флоря с Валишевским о том писали.

Все историки в один голос твердили, что после позорного разгрома под Клушино царский брат бросил войско и убежал. Кое-кто из учёных мужей даже добавлял, что бежал князь в одном нижнем белье, отобрав у какого-то мужика коня. И вроде бы некие монахи отвезли Дмитрия Ивановича в Москву на навозной телеге. А вот, поди ж ты, князь Дмитрий Шуйский стоит в палатах смоленского воеводы, да ещё этого же воеводу облаивает.

– А это кто тут такие? – вновь сорвался на визг князь, увидев двух незнакомцев. – Почему сидят в присутствии князя?

– Охолони, Дмитрий Иванович, – твёрдо сказал Шеин, хотя и посмотрел в сторону гостей строго.

В самом деле, не полагалось сидеть в присутствии столь высокой особы, как брат и наследник государя.

– Извиняемся, – приподнялся со своего места Свешников. – Али нисмо упознати са вашим обичаяима.

По-сербски у него получалось неважно, но умный человек должен понять, что перед ним иноземец, не слишком хорошо знающий русские обычаи и от того нуждающийся в снисхождении. Стало быть, прорухи для княжеской чести нет.

Но царский брат большим умом не отличался.