Увы, передышка моя продлилась не долго.

Железяка под оголившимся, во время недавних метаний по «гробу», животом вдруг начала быстро нагреваться, а через отверстия вентиляции внутрь стального ящика стал просачиваться едкий дым горящего пластика. По всему выходило, что я оказался в эпицентре пожара, полыхнувшего на месте крушения транспортного средства. Припомнив металлический лязг снаружи, вполне подходящий под засбоившее вращение винта, вычислил даже тип транспортного средства — вертолет. Но это дополнительное знание ровным счетом никак не могло помочь в безнадеге сложившейся ситуации.

Да «гроб» защитил меня от взрыва, и я не сгорел вместе с пилотами в первую же секунду падения. Но я вовсе не спасся, а получил лишь незначительную отсрочку неминуемой гибели. Очень скоро мой стальной ящик раскалится от окружающего огня, и я запекусь внутри, как гребаная утка в утятнице. Буду умирать долго и мучительно. А впрочем, учитывая наличие кляпа во рту, и сломанный нос, наверняка, гораздо раньше я вырублюсь из-за угара ядовитым дымом… Как бы то ни было, на фоне моей незавидной участи, мгновенная смерть пилотов выглядела куда как более предпочтительным исходом.

В ушах щелкнуло — сработавшая регенерация вернула слух. Кровотечение из носа тоже унялось, и травиться ядовитым дымом стало куда как легче.

Я услышал треск пламени снаружи, полностью подтверждающий мои худшие опасения — щедро сдобренный горючкой из взорвавшихся баков, салон вертолета занялся всерьез и надолго. Значит, плачевной участи запеченной утки мне не избежать… Тут же, в подтверждение мрачных думок, живот обожгло жаром раскаленной сковороды. Я невольно завозился, перекатываясь на левый бок — худо-бедно прикрытый спецовкой. И во время возни услышал вдруг снаружи неразборчивые людские голоса.

Отчаянно замычав, я стал биться затылком о раскаленную стенку «гроба». Из-за появившейся надежды пропало даже онемение в ногах, и я смог еще несколько раз от души приложиться по бортам ящика носками и пятками тяжелых берцев.

Разговор снаружи стих. И несколько мучительно-долгих секунд я отчаянно колошматил по стенам «гроба», не зная: меня услышали и поэтому замолчали, или говорившие, постояв возле горящего вертолета, поняли, что поживиться здесь им не обломится, и просто свалили по своим делам.

Я уже практически выдохся и снова отчаялся. Припекаемая снизу раскаленным, как утюг, стальным листом одежда начала дымиться. На обожженном даже через волосы затылке лопались кровавые пузыри. Ноги снова налились убийственным свинцом и перестали повиноваться… Сквозь навалившуюся апатию обреченности я даже не сразу понял, почему вдруг снова заколыхался из стороны в сторону внутри «гроба». Когда же до затуманенного угаром мозга дошло, что мой ящик пришел в движение, явно подхваченный чьими-то руками снаружи, позабыв о кляпе, я отчаянно замычал, пытаясь высказать всю свою безграничную благодарность незнакомым спасителям, избавляющим меня от реально страшного конца.

В мычании своем, как водится, переусердствовал, сбил дыхание и закашлялся. Пытаясь отдышаться, лишака хватанул угарного газа и, потеряв сознание, в очередной раз провалился в непроглядную черноту беспамятства.

Возвращение в сознание обернулось для меня просто невыносимыми адскими муками. Обожженные щеки, затылок, бок и живот пылали огнем. Избитое о стальные стенки ящика тело страшно ломило, будто я находился в пыточной терзаемый клещами доброго десятка палачей. Из-за чудовищной боли я даже не сразу понял, что нахожусь уже вне смертоносной тесноты «гроба», свободно лежу на траве и вижу солнце.

Не сдержавшись, я взвыл, как сопливый пацан — благо рот, наконец-то, оказался свободен. Но изливать душу в крике довелось мне не долго. Вопль мой практически сразу же оказался запечатан крепкой мозолистой ладонью.

Я инстинктивно тут же рыпнулся освободиться, и не перетянуты больше скотчем руки охотно откликнулись на команду мозга. Но до зажавшей рот ладони злодея пальца мои, увы, не дотянулись — чуть вскинувшись, обе руки тут же снова вышли из-под контроля, забившись в болезненных судорогах.

— Ну вот зачем так резко-то?! Ведь только-только ожоги начали схватываться…

— Хоре гундеть, братан! Видишь, как ему хреново?! Делай уже чего-нибудь! Целитель ты — или кто?!

Стоило оживающему сознанию зацепиться за раздающиеся над головой голоса, и терзающие тело адские муки ушли на второй план. Даже руки перестало кошмарить судорогами.

В глазах прояснилось, и я обнаружил пару новичков-крестников, склонившихся над мной на крохотной лесной полянке.

— Фкунф?.. Фаба?.. — пропыхтел я кое-как, дождавшись, когда ладонь бывшего участкового чуть ослабит захват.

— Начальник! Мы тоже так рады снова тебя увидеть! — тут же откликнулся Скунс, и от переизбытка чувств, в своей фирменной манере, шумно ароматизировал воздух.

— Вот ведь бздун, мля!.. Скунс, ну че ты опять, в натуре! Ведь целый час до этого без пердежа продержался, — попенял другу Жаба.

— Извини, я не специально.

— Да ну тя, нахрен…

— Эй! Мофет, уфе меня-фо отпуфтифь?! — возмущенно запыхтел я в так и не убранную от лица ладонь.

— А ты кричать не станешь больше? — строго спросил Жаба.

— Тут боты рыщут недалеко, — пояснил Скунс, смягчая суровый тон друга. — Мы опасаемся…

— Пофтораюфь, — кивнул я. И от движения головой глухо застонал.

— Да дай ты ему уже какое-нибудь обезболивающее, — фыркнул Жаба, отодвигая руку от моего рта. Но сам остался сидеть на корточках рядом, готовый в любой момент вернуть руку обратно.

— И рад бы, да нечего пока, — развел руками Скунс. — Дар мой еще двенадцать минут в откате будет. А живцом ты пару минут назад его хорошенько уже напоил. Перед следующей дозой живца надо выждать хотя бы минут двадцать. А то, вместо пользы…

— Эй, умник, — прохрипел я, прерывая действующее на нервы брюзжанье целителя. — Вот, возьми в моей правой руке… Надеюсь, знаешь, что с этим нужно делать?

Скунс, с быстротой мангуста, выхватил извлеченную мною из ячейки последнюю нить янтаря и, не скрывая разочарования, тут же заворчал:

— Только гладкая?.. При таком обилии травм, боюсь, она окажется малоэффективна.

— А ты не бойся, — прошипел я сквозь зубы, волевым усилием гася очередную волну боли. — Готовь раствор.

— Просто, узелковая была бы куда как эффективней. И если есть такая возможность, то разумно было бы…

— Слышь!.. Умник!.. Не беси меня! — рыкнул я.

И судя по тому, как отшатнулся знахарь, оглашая поляну раскатистым пердежом, получилось точь-в-точь по тигриному.

— Скунс, братан, ну че ты, в натуре, к начальнику привязался? — поспешил сгладить углы Жаба. — Ну, нет у человека узелковой нити… Потому, давай, дружище, не капризничай, и работай с тем, что дали.

— Да я ж, как лучше… Ну нет, так нет. Так бы и сказал. Чего пугать-то… — заворчав, Скунс отступил к сваленным в кучу у края поляны рюкзакам, и занялся приготовлением целительного снадобья.

— Млять! Че там копаешься-то?! Быстрее! — застонал я, закатывая глаза от очередного приступа адской боли.

Жаба снова потянулся ладонью к моему лицу, но наткнувшись на мой бешенный взгляд торопливо отдернул руку.

— Сказал же, вытерплю! — раздраженно прошипел я в его сторону.

— Скунс? В натуре, братан, куда ты там пропал? — поторопился переключить мое внимание Жаба.

— Мешаю уже, — откликнулся знахарь. — Еще минуточку надо подождать. Чтобы нить полностью растворилась в сиропе. Иначе…

— Быстрее! — взвыл я.

И Жаба таки снова заткнул ладонью мой рот.

Через бесконечно долгую минуту, наконец, вернулся Скунс с янтарным раствором и, ловко приподняв мою голову, умело меня напоил.

Целебное снадобье стимулировало регенерацию, как мятная конфетка газировку. Восстановительная энергия буквально захлестнула мои многочисленные болячки, и через считанные секунды после последнего глотка я почувствовал себя вполне живым и почти здоровым человеком.