А ты, поэт! избранник неба,

Глашатай истин вековых,

Не верь, что неимущий хлеба

Не стоит вещих струн твоих!..

Студенты проводили Коста громкими аплодисментами и одобрительными возгласами. Андукапар не выдержал и побежал за кулисы.

«Неужели Коста не понимает, что в зале сидят шпики и о его поведении завтра же будет известно в Академии художеств?» — в отчаянии думал он.

А студенты все вызывали и вызывали Коста, требуя, чтобы он читал еще.

Андукапар взбежал на сцену, схватил брата за руку.

— Не смей, слышишь, не смей! — зашептал он. — Себя не жалеешь, о старом Леване подумай! С каким трудом отправлял он тебя в Петербург! Я старший, я не позволю!

Коста, зная бешеный нрав брата, понял: хочешь не хочешь, придется подчиниться.

Аплодисменты угасали, раздалась напевная горская музыка, и по сцене, словно вихрь, пронеслась стремительная лезгинка.

Коста и Андукапар стояли в полутемном фойе.

— Сейчас же отправляйся домой, — строго говорил Андукапар брату. — Ты не должен здесь оставаться. Пойдем, я провожу тебя…

Они направились в гардероб, но тут их нагнал Борисов.

— Я с вами, друзья! — сказал он. — Кажется, самое интересное уже позади, а мне еще заниматься надо…

Они вышли на улицу. Снег блестел и искрился под йогами. Сверкали звезды, высокие и холодные.

— Революция — не студенческого ума дело! — первым заговорил Андукапар.

— И что ты только говоришь, брат! — воскликнул Коста, оглядываясь на Борисова и ища в нем поддержки.

— Я говорю, что если завтра в академии об этом узнают, тебя вышибут в пять минут.

— Знаешь, Андукапар, как говорит русская пословица: волков бояться — в лес не ходить! Нет уж, такая жизнь не по мне. Вот Павел Петрович Чистяков совсем иному нас учит. Жизнь не шутка, — говорит он. — Нужно бороться. Бороться и побеждать. Эти слова мне больше подходят, и не пытайся переделать меня, я уже двадцать третий год шагаю по земле.

— Двадцать три — это, правда, не так уж много, — негромко вмешался в разговор Борисов, — но, конечно, достаточно, чтобы самостоятельно мыслить. Я понимаю вас, Коста, и я — на вашей стороне. Но если вы решили избрать путь борьбы, нужна осторожность. Иначе вы ничему не сумеете научиться — вас отовсюду выгонят. А если человек хочет что-то сделать для своего народа, он прежде всего должен сам много знать. И уж во всяком случае — знать своего врага, потому что от неизвестного врага труднее защищаться.

— Он еще сам должен учиться, а не других учить! — продолжал ворчать Андукапар. — Академию надо окончить!

Друзья дошли до Литейного проспекта. Коста должен был идти прямо — на Васильевский, Борисов и Андукапар на Выборгскую, где они жили неподалеку от Военно-медицинской академии.

— Вот тебе деньги, поезжай на извозчике, — строго сказал Андукапар и сунул Коста двугривенный. — Закоченел совсем…

— Да, холод не тетка, — засмеялся Борисов. — А я хоть и вырос на Кавказе, люблю русский морозец, бодрит!

— И я тоже, — поддержал его Андукапар. — Давайте пройдемся. — И снова обратившись к Коста, сказал: — Прощай, братец, до скорой встречи. А вот и экипаж к твоим услугам.

— Садись, барин, с ветерком подвезу! — крикнул извозчик и, придержав лошадь, остановил саночки возле студентов. Коста ловко вскочил в сани, прикрыл ноги обтрепанной меховой полостью и, зябко поеживаясь, махнул друзьям рукой.

— Извозчик гикнул, и санки, визжа по укатанному снегу, скрылись в снежной петербургской мгле.

— Очень уж вы строги к своему брату, милый Андукапар Леванович, — посмеиваясь сказал Борисов, когда они остались вдвоем. — Коста горд и упрям. По правде говоря, я стал побаиваться, как бы дело до драки не дошло. Вы ведь, горцы, горячие.

— Я за него в ответе! Мне отец его наказывал: «Держи младшего своего в узде, норов у него вольный!» Если бы вы знали, сколько, однако, горя причинил мне мой брат…

— Неужели Коста способен причинить кому-нибудь зло? — удивился Борис. — Он умен, талантлив и, мне кажется, добр.

— Доброта в наше жестокое время — недостаток. Я ведь вместе с Коста и во Владикавказской прогимназии учился, и в Ставрополе. Всегда с ним сладу не было. В Ставрополе он однажды чуть гимназию не поджег…

— Как же это? — воскликнул Борисов.

— А вот как! Посадили его за какую-то провинность в карцер. Впрочем, не за какую-то, — поправился Андукапар, — а за то, что он одному алдарскому сынку по физиономии смазал. Был у нас такой, Ахтанаго Кубатиев. Отец его — богатейший человек, самодур, жестокий, как волк. Засадили нашего Коста в карцер, там холодно, грязно. Вот он и не придумал ничего лучшего, как собрать мусор в кучу и разжечь костер, дескать, чтобы согреться. Чудом не задохнулся…

— За что он алдарского сынка-то?

— Кичился Ахтанаго своим богатством, гимназисткам проходу не давал. Коста его однажды и осадил. Ахтанаго взбесился: «Нищий! — кричит. — Ради куска хлеба стараешься!»

Тут Коста без стеснения ему всю правду и высказал.

— Выходит, он его за дело, — улыбнулся Борисов.

— За дело, — согласился Андукапар. — У бедняков наших земельные наделы с носовой платок, а у Тугановых да Кубатиевых десятки тысяч десятин лучшей пахотной земли… Но ведь Коста своей пощечиной ничего не исправил, а врага себе на всю жизнь нажил.

— Знаете что, — неожиданно предложил Борисов, — здесь неподалеку дешевенькая чайная. Зайдем, спросим пару чая и продолжим наш разговор. А то поздно уже, дома поесть не придется.

— Что ж, — согласился Андукапар, — зайдем… Брат к вам тянется, доверяет. Мне хочется, чтобы вы знали: не так он прост, как может показаться.

— Вот этого-то я о нем как раз и не думаю! — серьезно заметил Борисов.

Они вошли в тускло освещенную, жарко натопленную чайную. Народу почти не было, тихо, сонно. Заспанный половой, в несвежем фартуке, принес им на подносе два пузатых чайника с яркими розовыми цветами — один побольше, другой поменьше, вкусно пахнущей домашней колбасы и горячих баранок.

— Царский ужин! — пошутил Борисов.

Он смотрел на Андукапара и невольно сравнивал его с Коста. Вроде бы и похожи, а разные! Этому в жизни все ясно. Выучится, станет хорошим врачом, будет лечить людей и себе на хлеб зарабатывать. На хлеб с маслом. А тот, младший, мечется, ищет. Не себе ищет счастья, всем людям. Молод еще, сумеет ли пронести жар сердца через всю жизнь? Или такая же вот заботливая родня остудит, обережет?

— Откуда он у вас в Осетии такой взялся: бунтарь, вольнолюбец? — негромко спросил Борисов.

— С детства таким был, — подумав, ответил Андукапар. — Может потому, что с рождения выпала ему нелегкая доля. Мать умерла, отец женился, мачеху в дом привел. Сами понимаете, как малышу без матери расти. Кругом нужда, темнота. Зимой люди под снежными обвалами гибнут, летом на охоте пропадают. Дети мрут от голода и холода. А народ наш гордый, веселый, душа у него нежная, поэтическая, — продолжал Андукапар. — Коста с малых лет пастушонком был, со стариками чабанами скотину пас. А чабаны — народ особенный. Никто лучше них сказки не сказывает, песни не поет. Никто лучше птичьи и звериные повадки не знает. Таких вольных разговоров, как у чабанов, нигде не наслушаешься. Есть у нашего народа такой обычай: если случается какое-нибудь событие — радостное ли, печальное, — складывают о нем песню. Всем миром складывают. Коста не раз при этом присутствовал. Есть у него любимая песня о Чермене. Не слышали про такого?

— Нет. Непростительно плохо знаем мы еще народное творчество…

— Так вот, Чермен — простолюдин, от рабыни в яслях рожденный, силой захватил алдарские земли и распахал их для бедняков. Его предательски убили, но слава о нем не смолкает в народе. Или песня о Хазби… Целую неделю воин-богатырь оборонял свое ущелье от иноземцев… С детства наслушался Коста этих вольных песен. А когда постарше стал, записал. Говорит, книгу из них сделаю, издам…