В последний свой приезд Ольга, узнав о том, что Коста продал недостроенный дом, пришла в ярость. И как же была она в эти минуты похожа на свою мать! Коста старался даже не глядеть па нее.

— Транжир! Мот! Сумасшедший! — кричала она. — Немедленно надо обратиться к врачу!

Коста не хотел ссориться с сестрой. Тихо посмеиваясь, он сказал, что ни в каких врачах не нуждается, а нуждается только в тишине и покое. И в доказательство лег на кровать, закрыл глаза, сделав вид, что уснул.

Несколько дней все было тихо. Ольга снова заботилась о нем, словно желая сгладить свою вспышку. Она готовила для Коста вкусные кушанья и даже подавала их в постель.

Однажды к ужину Ольга испекла фидчин[20], и, пока она мыла руки, Коста с аппетитом принялся за еду. Ольга удивилась. С детства она помнила, как мало ел брат, а тут его словно подменили.

— Ой, брат мой, не к добру это! — громко запричитала она.

— Тебя огорчает, что я хочу есть? — улыбнулся Коста. — Но это потому, что дело пошло на поправку. И потом — ты такая мастерица готовить!

— Нет, нет, — сокрушенно покачала головой Ольга. — Из ума ты выживаешь! — и она заплакала.

Коста не на шутку встревожился и, забыв про еду, принялся утешать сестру. А она подсела к нему и заговорила вкрадчиво:

— Выдал бы ты мне доверенность, по всей форме да по закону, чтобы я наследством и отцовским и твоим могла распоряжаться. Как бы всем хорошо и покойно было… Сделай это, брат…

Коста отстранил ее и поднялся. Так вот в чем дело!

Нечеловеческим усилием воли Коста сдержал себя и, опираясь на палку, медленно вышел из комнаты.

В осенний полдень 1903 года в областном правлении города Владикавказа царило необычайное волнение. В кабинете начальника и атамана казачьих войск Терека генерала Толстова собрались все высшие чиновники области. Сверкая золотом мундиров, расселись они в громоздких кожаных креслах вдоль длинного, покрытого зеленым сукном свода. Сам государь император глядел на них с огромного, в натуральную величину, поясного портрета и, казалось, благосклонно улыбался, одобряя их действия.

Заседала особая комиссия под председательством начальника области. Каменное лицо Толстова ничего не выражало.

— Господа, — начал он бесстрастным тоном. — Я получил прошение дворянки Ольги Кайтмазовой следующего содержания. Зачитайте, господин Кубатиев.

Ахатанаго громко огласил:

— «Покорнейше прошу Ваше превосходительство сделать распоряжение о назначении комиссии для освидетельствования умственных способностей душевнобольного родного брата моего Константина Левановича Хетагурова для признания его неправоспособным и взятия под опеку как его самого, так и его имущества. При этом также прошу о назначении опекуншей над Константином Хетагуровым меня, его родную сестру и единственную близкую родственницу.

Ольга Кайтмазова,

город Владикавказ 1903 года 3 августа».

Шепот прошел по комнате. Люди переглядывались — одни недоуменно, другие торжествующе.

— Именно по этому поводу я и собрал вас, господа, — все так же бесстрастно продолжал генерал. — Сейчас мы попросим сюда Хетагурова, чтобы воочию убедиться в справедливости вышеизложенного.

«Чем заслужил я такое внимание? — удивился Коста, входя в кабинет и оглядывая собравшихся. — Судья, прокурор, врач…»

В комнате царило торжественное молчание.

Наконец поднялся областной врач.

— Вы очень похудели, господин Хетагуров, — сказал он, подходя.

— Я долго болел, — сдержанно ответил Коста.

— Как вы себя чувствуете в последнее время? — спросил врач, беря его за руку.

— Лучше! — Коста с досадой отдернул руку.

— Прошу вас, пройдитесь по кабинету.

Опираясь на палку, Коста сделал несколько шагов. Кажется, он начинал понимать, что означала вся эта гнусная процедура.

— Прошу выслушать, господа члены комиссии, — громко сказал врач, — и занести в протокол следующее: Хетагуров — телосложения среднего, слегка волочит ногу, спотыкается…

— Я — не спотыкался, — пытался возразить Коста.

— Речь прерывистая, затрудненная, — продолжал диктовать врач. — Левый зрачок шире правого. Оба зрачка на свет реагируют весьма слабо… Вытяните руки, господин Хетагуров. Так, хорошо! Руки дрожат… Язык. Вот так! Закройте глаза и шагните! С закрытыми глазами ходит и стоит с трудом.

— Еще бы, господин доктор, — усмехнулся Коста, Чиновники переглянулись. Толстов побарабанил пальцами по столу.

— Коленосухожильные рефлексы повышены, — диктовал врач и, резко обернувшись к Коста, неожиданно спросил: — Ваши имя и фамилия?

— Константин Леванович Хетагуров, если вы запамятовали.

— Женаты?

— Нет. Некогда было жениться.

— Отчего же? — поднял брови Толстов.

— Изгнание из области и другие причины. Если угодно, я могу подробно рассказать, чьими стараниями я дважды высылался из родных мест.

— Нет, нет увольте, — перебил его прокурор и, по примеру врача, также внезапно спросил: — Какой сегодня день?

— Четверг, господин прокурор, вы тоже запамятовали?

— Имущество у^; вас есть? — тонким голосом спросил судья. — Дом, скажем?

— Строил, да не достроил. Затратил пять тысяч, продал за четыре.

— А деньги где? — не унимался судья.

— Если это вас так интересует, в обществе взаимного кредита, господин судья.

— Вы всегда с таким трудом отвечаете на вопросы? — спросил врач.

— В зависимости от того, каковы вопросы, — грустно усмехнулся Коста.

— Вы свободны, господин Хетагуров, — бесстрастно сказал генерал Толстое.

— Такое не часто слышал. Благодарю вас! — насмешливо поблагодарил Коста и удалился из кабинета.

— Господа! — громко сказал Толстов. — Надеюсь, суть дела ясна? Какие будут предложения?

Прокурор и судья торопливо перелистывали толстые тома законов, подыскивая нужные статьи. Врач еще и еще раз перечитывал записи в акте медицинской экспертизы.

Наконец он поднялся.

— Разрешите огласить акт, ваше превосходительство?

Толстов кивнул головой.

— «На основании, прошения жены жителя селения Зарамаг Владикавказского округа О. Кайтмазовой, — скороговоркой прочел врач, — в особом присутствии Областного правления Терской области… под личным председательством начальника области и при участии нижеподписавшихся лиц произведено было освидетельствование состояния умственных способностей Константина Левановича Хетагурова. На основании результатов освидетельствования особое присутствие единогласно постановило: признать Константина Левановича Хетагурова одержимым душевным расстройством…»

— Ну как, господа? — спросил Толстов.

— Все по закону, ваше превосходительство, — одобрил прокурор. — Жаль, что Ольга Кайтмазова раньше не подала свое прошение.

«Кажется, я и вправду схожу с ума!» — ужаснулся Коста, оглядываясь кругом. Все казалось черным — и деревья, и голая осенняя неприкрытая земля, и мокрые, блестящие от дождя скамейки на бульварах. Черные прутья покрывали Столовую гору, такую зеленую и мягкую летом. Лица прохожих, торопившихся куда-то мимо него, тоже казались ему черными, озабоченными.

Он шел, прихрамывая, опираясь на палку, и ему чудилось: все глядят на него подозрительно. «Они знают о том, что произошло в кабинете начальника области, — с тоской думал он. — Впрочем, не знают сегодня — узнают завтра, во Владикавказе тайн не бывает».

И он представил себе, как во всех домах, за окнами, которые сейчас кажутся такими мирными и доброжелательными, собираются люди и повторяют, обсуждают на все лады сенсационную новость: «А наш-то Хетагуров, поэт и художник, умом тронулся!»

Это, пожалуй, пострашнее ссылки.

Эх, Ольга, Ольга!

Коста не сомневался, что вся нынешняя процедура — дело ее рук. Никто никогда не приносил ему столько горя, огорчений и оскорблений, как его сестра. Откуда в ней столько корысти и злобы? Слава богу, старый Леван не дожил до этого позорного дня.