Гиоев между тем успел нам телеграфировать из Тифлиса, что меня ссылают в Курскую губернию, и затем в полученном от него письме говорит, что ему Абрамов передал, что «Коста очень повредило его присутствие на беспорядках и сопротивлении осетин, кажется, нарцев, полиции и войскам во Владикавказе, в декабре». Понимаете?! «Сопротивление осетин полиции и войскам… в декабре…»

Подлог! Самый невероятный, самый подлый подлог!..

Каханов воспользовался совпадением моего имени с именем моего сородича и представил полицейский протокол в совет главноначальствующего как доказательство моей преступной, развращающей деятельности…

…Пробуду я здесь теперь уже недолго, хотя к таким своим заявлениям и сам я отношусь не с особенным доверием, но меня, кажется, теперь ничего не задерживает… Хотелось бы мне только, чтобы статья моя была напечатана при мне, под моим контролем, а то я немножко поделикатничал с газетчиками, и они мне некоторые места напечатанной части статьи так извратили, что собираюсь писать для восстановления их смысла «письмо в редакцию»…

…Не знаю, как назвать, не знаю, что такое, но ясно чувствую, при взгляде на тебя, что что-то высшее, безмерно дорогое, теряю навсегда с моим изгнаньем я… Все стихотворение Вы прочитаете в посмертном издании полного собрания сочинений Вашего непутевого Коста.

Привет и низкий поклон всем»

«Александру Цаликову

8 мая 1899 г.

Сегодня я был у кн. Ухтомского, редактора «Петербургских ведомостей». Он встретил меня чуть не с распростертыми объятиями. «Ну, — говорит, — наделали же мы своей статьей…[19] Читается нарасхват… только и разговоров… Куропаткин прислал ко мне своего адъютанта… Министр, говорит, страшно возмущен… надо, говорит, положить конец этим безобразиям… Такой порядок вещей не может продолжаться… В это же лето пошлем целую комиссию подробно исследовать все, что происходит в Терской области… Если хоть сотая доля того, что передается в «Петербургских ведомостях», правда, то и тогда это выше всякого вероятия… Просит дать ему несколько номеров… Я дал. Окончание статьи вошло в завтрашний номер и если не случится что-нибудь экстраординарное, вроде пожара, то оно появится завтра…»

Кажется, Каханов сделал все, чтобы избавить Кавказ от этого бунтаря! Сослал Хетагурова на пять лет и был уверен, что тот погибнет в ссылке. Так нет же, гонения лишь закалили поэта. Окреп его голос, выросла слава в народе. Послал полковника Хоранова на станцию Дарг-Кох, чтобы убить Хетагурова, но этот дурак…

Генерал в ярости сжал кулаки.

Кто, как не он, Каханов, представил наместнику кавказскому, князю Голицыну, компрометирующие материалы на Хетагурова? Наконец, он состряпал историю о том, что Коста Хетагуров поднял во Владикавказе восстание против военных властей и полиции. Он скрепил эту историю протоколами, свидетельскими показаниями, актами и прочими «документами».

А Голыцын и этому не придал должного значения. Медлил, выжидал чего-то.

И вот дождался!

В газете «Петербургские ведомости» Коста Хетагуров напечатал ряд очерков «Неурядицы Северного Кавказа». Теперь наместника Кавказа, князя Голицына, и его, генерала Каханова, вызывают в столицу, к министру внутренних дел, давать объяснения.

Узнав о вызове, Каханов не находил себе места. Что будет с ним после проклятых «Неурядиц»? Голицын — он князь, наместник всего Кавказа, человек, близкий ко двору, к самому государю. Говорят, его даже министры побаиваются. А кто такой он, Каханов? Генерал, служака…

«Ну, ничего, не с пустыми руками явимся мы в Петербург. Мы еще тебе покажем, окаянный бунтарь!» — погрозил Каханов невидимому, но всегда ненавистному врагу.

В папке, среди множества бумаг, подготовленных Кахановым для министра внутренних дел, лежала еще и такая:

«Начальник Терской области вошел с ходатайством о высылке Константина Хетагурова в отдаленную от вверенной ему области местность, во избежание преступных между осетинами событий и для успокоения умов местного населения, так как Хетагуров, проживая в г. Ставрополе, часто посещает осетин Владикавказского округа и распространяет между ними нежелательные слухи о бессилии местной административной власти, подстрекая их к неповиновению, равно как рассылает вырезки из газет, заключающие в себе пасквили на начальствующих и духовных лиц, а также на преданных правительству осетин, и разные корреспонденции о мнимом угнетении осетин, автором которых преимущественно является он сам или руководимые им лица…

Окружной штаб, имея в виду, что дальнейшее пребывание Константина Хетагурова в пределах Кавказского края и частые посещения им Терской области могут повлечь за собой нежелательные волнения и беспорядки среди населения, полагал бы удовлетворить настоящее ходатайство генерал-лейтенанта Каханова и выслать означенного туземца в одну из внутренних губерний империи сроком на пять лет…»

«Не откажет министр внутренних дел князю Голицыну», — со злорадством думал Каханов.

И правда — не отказал. Хетагурова сослали на пять лет, заменив Пензу Херсоном.

Но спасло ли это Каханова?..

Я смерти не боюсь, — холодный мрак могилы

Давно манит меня безвестностью своей,

Но жизнью дорожу, пока хоть капля силы

Отыщется во мне для родины моей.

Коста

Беда всегда приходит не вовремя. Ссылка в Херсон разрушила все личные надежды Коста. Казалось, только-только начала налаживаться его жизнь. Отношения с Анной — он чувствовал это — медленно продвигались к долгожданной развязке: сила привычки — великая сила. Коста видел, как с каждым днем Анна все больше радовалась его приходу, как росло ее доверие к нему, какой ласковой и откровенной она постепенно становилась. И он был счастлив… Но вот — новая разлука.

Поначалу Анна писала ему довольно часто, а вот уже месяц, как писем от нее не было. От Юлианы Александровны Коста узнал, что лето Анна проводит в Новом Афоне, что ей там весело, она довольна и счастлива.

А вот ему совсем не весело. Он даже работать не в состоянии. Начал писать поэму «Плачущая скала», но иной день, просидев за письменным столом несколько часов, ни строчки не мог написать. Этого с ним никогда не бывало.

Тревожила Коста и судьба его первой книги осетинских стихов — ведь теперь он не сможет следить за изданием, править корректуры… Гаппо Баев в случае осложнений быстро отступится — ему своя шкура дороже. А осложнений не миновать — цензура непременно набросится.

Отчаяние и бессильная ярость охватывали Коста при мысли обо всем этом.

Мерзкий городишко Херсон! Не дворы — помойки. Вонь повсюду и грязь, жирные зеленые мухи… И над всем этим — жара, тяжелая, плывущая над городом с рассвета до позднего вечера, и даже ночи душные, кажется, звезды и те источают жар.

А тут еще, хочешь не хочешь, каждый день надо являться в полицию, докладывать, что ты жив, здоров и не сбежал от всевидящего жандармского ока.

А как бы хорошо сбежать!

Коста мечтательно потянулся на своей узкой железной кровати. Куда сбежишь? Как сбежишь, если денег и на еду-то едва хватает. Государство ему, как ссыльному, щедро отпускает семь с половиной копеек в день. Не богато. А подработать здесь нечем. Коста пытался хоть корректором устроиться, но проработал день и понял — не выдержит: дежурить ежедневно с четырех дня до трех ночи — это теперь не по его здоровью.

Да, здоровьем Коста похвастаться не мог. Рана так окончательно и не заявила, бедро время от времени распухало и гноилось. Лекарства помогали плохо.

Опять иконы мазать? Но херсонские попы скупы. За ту работу, что в Ставрополе платили по пятьдесят рублей, здесь и двенадцати не выторгуешь — пробовал.

Вот уже три месяца мается Коста в Херсоне, а жизнь все не налаживается, даже знакомств не завел. Может, к осени съедется народ, удравший на летние месяцы от херсонского зноя? Тогда надо будет попытаться найти уроки рисования, связаться с газетой…