— Надо-то надо, да как? — вздохнул усатый мужчина в темно-красной черкеске.

— Это — большой разговор, — негромко ответил Мурат. — И начинать его надо с рассказа о холодном Петербурге, где учился наш Коста.

— Хорошо его там выучили, — одобрительно сказал один из стариков, и Мурат не смог сдержать улыбки.

— Песню бы о Коста сложить, — раздался чей-то голос и, вглядевшись в полутьму комнаты, освещенной свечой, Мурат узнал одного из учеников Замират,

— Не положено это по дедовским адатам — про живых песни славы складывать, — отозвался усатый, в темно-красной черкеске.

— А про кого нам петь-то было? — возразил юноша. — Таких людей, как Коста, никто еще не встречал.

Тогда поднялся старший из старших:

— Прав Батырбек. Не было еще у нас такого защитника. Никто не слагал песен о нас, о жизни нашей и горе нашем. А теперь все поют песни Коста, и вроде на душе легче становится. Заслужил он, чтоб и мы о нем песню сложили.

В маленькой комнате звонко зазвучал молодой голос:

В страхе алдары Кавказского края:

С выси утеса над Наром, сквозь тучи,

Ветер со свистом крылом рассекая,

Гордый орел наш поднялся могучий…

Нет, с этим человеком ничего нельзя поделать!

Едва вернулся на Кавказ из херсонской ссылки, как снова начались неприятности. Пропаганда революционных идей — только этого еще не хватало!

Новый начальник Терской области генерал Толстов листал комплект газеты «Северный Кавказ» и негодование душило его. А он-то считал, что Каханов слишком строг к опальному поэту! Правда, статьи подписаны псевдонимами «Нарон», «Князь Кавказский» и еще какой-то «Яков Подневольный», но нетрудно узнать за этими псевдонимами Хетагурова. Да и случайно ли, что эти статьи стали появляться лишь по возвращении Хетагурова на родину?

Правда, в Ставрополь он приехал совсем недавно, до этого жил некоторое время в Пятигорске. Но от Пятигорска до Ставрополя рукой подать, и потом — все они там дружки, эта либеральная кучка ставропольских журналистов — Прозрителев, братья Михайловские, Клестов, Федорченко и особенно Кулябко-Корецкий, который и в организации «Народной воли» принимал участие. Куда только Евсеев смотрит? Впрочем… — Толстов поморщился. — Пьяница, картежник. Супруга его, госпожа Берк, через свою газету сводит счеты с такими же, как она, престарелыми дамами, а ему хоть бы что. Нет уж, если ты издаешь газету — изволь отвечать!

Толстов вызвал Ахтанаго Кубатиева и приказал:

— Сообщить в Ставрополь, чтобы губернатор предложил редактору газеты «Северный Кавказ» дать письменное объяснение. Политическое направление газеты оставляет желать лучшего…

— Ну, наследник, что случилось? Зачем я так срочно понадобился? Или пожар в газете? — весело сказал Коста, входя в кабинет редактора газеты «Северный Кавказ» и обращаясь к секретарю редакции Михайловскому.

После того как в 1897 году Коста оставил работу в газете, Михайловский занял его пост, и с тех пор Коста не называл его иначе, как наследником.

Михайловский быстро поднялся навстречу, пожал худую желтоватую руку.

— Шеф вызывать изволили… — иронически сказал он и с участием взглянул на Хетагурова.

Глаза у Коста были усталые и казались огромными на худом, обросшем щетиной лице. Сетка глубоких морщин прорезала высокий лоб. Все та же поношенная серая черкеска, черные газыри на груди, тоненький ремешок, перетягивающий узкую талию. Как он исхудал за последнее время!

«На улице холодный осенний ветер, а он в легкой черкеске, — грустно подумал Михайловский. — В сафьяновых чувяках и калошах, а грязь непролазная, по колено. Не бережет себя».

Резкий порыв ветра распахнул форточку, и стайка сухих свернувшихся листьев закружилась по комнате. На столе зашуршали бумаги. Михайловский бросился к окну — он даже рад был отвернуться от Коста и скрыть тяжелое впечатление, которое тот произвел на него сегодня.

Но Коста все заметил.

— Ты что на меня так смотришь, словно увидел впервые? — спросил он.

— Не бережешь ты себя, вот и смотрю! — не сдержался Михайловский. — Нельзя так, друг! Да ты садись, разговор у нас будет долгий… На мое место садись. Впрочем, — он усмехнулся, — это твое место. Эх, если бы ты мог снова вернуться в редакцию, на постоянную работу!

— Вы на меня пожаловаться не можете, я вашу газету не забываю, — возразил Коста. — Вот и сегодня статью принес, погляди-ка. — Он протянул Михайловскому рукопись, и тот, взяв ее, стал быстро просматривать. Она была озаглавлена: «Внутренние враги».

«…Претензии осетинских «аристократов» после освобождения крестьян, которых в Осетии в настоящем смысле этого слова совсем не было, слишком смелы и недостойны истинного патриота своей родины. Добиваться каких-то титулов и владельческих княжеских поместий, чтобы закладывать их и перезакладывать, бездельничая всю жизнь, возбуждая население, угнетая и лишая всяких средств к существованию и так обездоленный народ, бессмысленно, нечестно и не достойно людей, претендующих на благородство. Когда в стране ничтожная кучка самооболыценных начинает агитировать против трудолюбивого и обремененного до крайности населения, то такую кучку людей не только нельзя считать своими единоплеменниками, но прямо самыми злейшими врагами экономического и нравственного благополучия одноплеменного населения. Это враги внутренние…»

— Ну, ладно, после дочитаешь, — прервал его Коста. — Видишь, газету я не забываю, но с Евсеевым и с его супругой, этой замужней старой девой, дела иметь не могу. Сколько я на эту семейку сил положил! — Коста нервно вертел в руках попавшийся под руку карандаш. — Нет уж, слишком разные у нас взгляды на назначение газеты… Им она нужна для бульварных сплетен и сведения личных счетов с неугодными, а мне…

— Ты прав, тысячу раз прав! — заговорил Михайловский, видя, что Коста начинает волноваться. — Но мы же изо всех сил стараемся продолжать то, что ты начинал в газете…

— Верно, — согласился Коста. — Золотые люди — и Лопатин, и Саввина, и муж ее Кулябко-Корецкий… С удовольствием читаю их статьи.

— Ты-то с удовольствием! А находятся и такие, что без всякого удовольствия, — усмехнулся Михайловский. — Вот погляди-ка, что о нас в Питер губернатор докладывает. И начальник Терской области, говорят, гневается. «Строго секретно». С трудом раздобыл копию… Почитай, почитай… — «…личный состав редакции названной газеты, преимущественно главные заправилы ее, за исключением, впрочем самого г. Евсеева, только носящего звание редактора и не принимающего решительно, никакого участия в делах газеты, даже очень часто не читающего ее, составлял и составляет центр скопища лиц, заведомо неблагонадежных в политическом отношении, находившихся или ныне находящихся под надзором полиции. Следуя своему вредному направлению, редакция эта, не желая или не считая себя обязанною подчиниться утвержденной правительством для местного печатного органа программе и ограничиваться разработкою вопросов, касающихся местных нужд и интересов в пределах, установленных цензурными правилами, всячески старается перейти границы дозволенного…»

— А что ж, они по-своему правы, — усмехнулся Коста. — И о Евсееве все правильно. Узнаю губернаторский почерк… — Он тяжело закашлялся.

— Выпей воды и дочитай до конца, — проговорил Михайловский и, передав Коста стакан, заметил, как дрожит его рука.

— «…Будучи стесняема цензурою в возможности сделать достоянием гласности собственные редакционные взгляды и стремления, редакция «Северного Кавказа» старается пополнить этот пробел перепечатками статей и известий… из других газет самого либерального лагеря».

— Меня-то ты зачем вызвал? Пакость эту читать? — спросил Коста, откладывая бумагу.

— Нет, нет, это я тебе так показал, для сведения. Главное, что меня беспокоит, — опять за тобой охота начинается. Чувствуют они твое перо. Как бы не пришлось тебе снова наш родимый Ставрополь покинуть. Ищут Якова Подневольного!