Туже затянув пояс, Коста поспешил домой.

Нет, не может быть, чтобы это происходило в Петербурге! Черкески, папахи, разноязыкая, гортанная кавказская речь. И запах, с детства знакомый запах жареной баранины. Коста выстругивал перочинным ножом березовые шампуры, и ему казалось, что стоит поднять глаза и сделать несколько шагов, как лесная чаща раздвинется, раздастся звонкий говор ручья и горы неприступной стеной вырастут перед ним, а в вышине забелеют снега.

Он оглянулся. Вокруг шелестели деревья — могучие белокожие березы да осины с тоненькими зеленоватыми стволами и жестокой, вечно дрожащей листвой.

Как тихо! Только веселое щебетание птиц и шуршание прошлогодней листвы под ногами нарушает добрую солнечную тишину. Кажется, нет на свете Петербурга с его шумными проспектами, крикливыми лихачами, яркими витринами, торопливыми прохожими. И трудно представить, себе, что Галерная гавань — это часть столицы — таким нищим выглядит окраинный Петербург.

Направляясь на встречу студентов-земляков, Коста впервые увидел одноэтажные и двухэтажные дома Васильевского острова, деревянные, часто с деревянными же крышами, поросшими мхом и травой. Изредка возвышался трехэтажный каменный дом. Он казался колоссом среди своих низкорослых собратьев. По обеим сторонам улицы — деревянные тумбы и никаких тротуаров. Почти перед каждым домом садик, у ворот, на мостиках через канавы, — скамейки, где проводят время за сплетнями и пересудами местные кумушки. Захолустье…

Не так уж много посланцев гордого Кавказа учится в Петербурге. Как радостно встретить на чужбине земляка, услышать родную речь! В каких бы учебных заведениях ни учились студенты-кавказцы, они держали между собой крепкую связь.

Сегодня шумная студенческая семья принимала первого художника-осетина. Пусть будет добрым его путь по суровой петербургской земле!

Правда, Коста был несколько удивлен тем, что, собравшись на место пикника, его новые товарищи мало-помалу разбрелись — одни собирать ягоды, другие — цветы, третьи — ветки для костра. Коста и Андукапару поручили сложное и почетное дело — изготовление шашлыка. Андукапар сразу отрекомендовал Коста как великолепного мастера «шашлычного дела». Но ведь это там, дома, он готовил отличные шашлыки, а здесь?.. Разве найдешь у петербургских торговцев мясо молодого барашка? И как узнать, чем его кормили выращивая? А от этого многое зависит.

И Коста беспокоился.

Рыжие языки костра уже высоко взметывались к небу. Потрескивал хворост, летели горячие искры, а Андукапар все подкидывал и подкидывал валежник.

— Живее, братец, угли готовы! — окликнул он задумавшегося Коста.

— Разжечь костер каждый может, — отозвался тот. — Или ты, брат, решил осрамить меня перед земляками при первом же знакомстве?

Андукапар подошел к корзинам и стал вынимать оттуда нарезанное мелкими кусочками розовое мясо и сиреневые головки лука.

— Зачем сердишься? — миролюбиво сказал он. — Сегодня тебя принимают в Петербургское кавказское землячество… Это большая честь.

— Еще один экзамен… — устало вздохнул Коста. — Ставьте сразу единицу!

— Чудак! — усмехнулся Андукапар. — Кто здесь, в Питере, если не земляки, от всей души порадуется твоей радости? Но ведь им надобно сначала узнать, чем ты дышишь. А вдруг ты монархист? — Он хитро подмигнул Коста. Но увидев, что тот помрачнел, явно не принимая его шутку, быстро добавил: — Будем, однако, веселиться, праздник есть праздник!

— Мы ведь и не повидались с тобой толком, Андукапар, — негромко сказал Коста, словно не слыша его веселого тона. — Не поговорили. А мне о многом хотелось расспросить тебя. У нас на Кавказе каких только басен не рассказывают об убийстве царя, а ведь ты был здесь…

— Тише! — шикнул на него Андукапар. — О подобных вещах в Питере рассуждать запрещено. Стань на колени и приговаривай: «Царство небесное его императорскому величеству…»

— Ты все шутишь! А я всерьез спрашиваю: ты видел, как казнили Желябова и других?

— Да что ты от меня хочешь? — рассердился Андукапар. — Я в этом деле не участвовал. Храбрец из «Народной воли» бросил бомбу в карету его императорского величества. Вот и весь сказ!

— Почему же весь? — раздался за их спиной спокойный голос.

Андукапар вздрогнул и оглянулся. А Коста вопросительно поглядел на подошедшего к ним студента. И, как бы отвечая на его взгляд, студент протянул руку и представился:

— Яков Борисов, студент учительского института. Родом с Кавказа…

Коста крепко пожал протянутую руку и с невольной гордостью в голосе сказал:

— Хетагуров, студент Академии художеств.

— Поэт, художник, актер. Одним словом, будущий Леонардо! — весело добавил Андукапар.

— Вы, кажется, интересовались казнью героев? — заговорил Борисов, обращаясь к Коста. — Я был при этом… Не мог усидеть на лекции, сказался больным, ушел в лазарет, а оттуда…

— Вы были при казни? — волнуясь, переспросил Коста.

Борисов молча кивнул головой и продолжал:

— Казнили их на Семеновском плацу, неподалеку отсюда. — Он указал рукой куда-то в сторону, и Коста пристально поглядел туда, словно мог еще увидеть казненных.

— Из дома предварительного заключения их везли на двух колесницах, которые начальство окрестило «позорными», — понизив голос, рассказывал Борисов. — Приговоренные были в черных балахонах, у каждого на груди табличка с надписью: «Цареубийца». Перовская, а рядом Желябов… — голос его дрогнул, он ожесточенно махнул рукой и добавил: — Вопреки обыкновению, несчастных решили казнить не на рассвете, а в десять часов утра.

— Чтобы другим не повадно было покушаться на сиятельных особ! — громко вставил Андукапар.

Коста посмотрел на брата, но лицо его оставалось непроницаемым.

— Толпы людей стояли вдоль улиц и молча глядели на процессию. — Казалось, Борисов не расслышал реплики Андукапара. — Говорят, что перед казнью несчастных пытали. Один из них показывал толпе израненные руки и кричал что-то, но барабанная дробь заглушала его слова. Михайлов дважды сорвался с петли…

— Еще декабрист Муравьев-Апостол крикнул перед смертью, что в России даже повесить толком не умеют… — сказал Коста, и Борисов задержал взгляд на его лице, словно изучая.

— Народ надеялся, что Михайлова помилуют. Но его в третий раз поставили на скамейку. Толпа рванулась было к эшафоту, ее оттеснили казаки.

— Что-то не праздничный разговор вы завели, — попытался Андукапар изменить тему. — Ты бы, Коста, лучше за шашлыками последил, пережаришь — осрамишься…

С Финского залива налетал легкий влажный ветерок, он пробирался между деревьями, шевелил траву и разносил по лесу аромат жареной баранины. Сочное, обтекающее жиром мясо, прослоенное прозрачным луком, потрескивало на шампурах.

Проголодавшиеся студенты стали собираться вокруг костра. Первым подошел смуглый широкоскулый горец среднего роста, с коротко подстриженными черными усиками. Он внимательно оглядел Коста, ловко ворочавшего шампуры, и весело сказал:

— Хетага славные сыны! Я вижу, у вас все готово. В лесу благоухает, как в моем родном Дагестане.

— Шашлыки готовы! — объявил Андукапар. — Зови друзей, Сайд, если ваша дискуссия окончена.

Коста насторожился. Дискуссия? Так вот, оказывается, какие «ягоды» собирали студенты! А его не позвали. Не доверяют. Ну что ж, он докажет, что умеет хранить тайны.

Сайд Габиев и Коста знали друг друга еще по Ставропольской гимназии, но Сайд приехал в Петербург годом раньше и поступил в техническое училище.

— Угощайся, Сайд, не то умрешь с голоду! — улыбнулся Коста и поднес ему горячий шампур. — Не дагестанский, а осетинский! — шутя, добавил он.

— Петербургский! — подхватил шутку Сайд и осторожно, чтобы не обжечь пальцы, снял кусок румяного, потрескивающего мяса. — Не вкусно, ой как не вкусно! — с притворной гримасой сказал он, прожевав один кусок и снимая второй.

Студенты всё подходили. Они поздравляли Коста с поступлением в академию, пожимали ему руки. Андукапар разливал вино, Коста потчевал шашлыком, а сам поглядывал по сторонам, разыскивая Борисова. Ему хотелось продолжить разговор. Но Борисов словно сквозь землю провалился.