Город за эти годы вырос. Раскидистыми стали деревья на бульварах, тенистыми — палисадники. Он был очень хорош, его город, весь каменный и черепичный, весь белый и красный, расположенный среди яркой зелени садов, охваченный кольцом лесистых гор, осененный далекой панорамой снегового хребта. Улицы и площади аккуратно вымощены. Да это и немудрено — неутомимый даровой поставщик камня, быстрый и мутный Терек приносил в город мелкие валуны голыша, которым мостили всякий двор и переулочек, складывали из него ограды, строили сараи.

Владикавказ казался Коста сейчас самым прекрасным городом на земле. Он высказывал свое восхищение друзьям, а они посмеивались:

— Не вашему ли перу, Константин Леванович, принадлежат убийственные фельетоны, посвященные нашему городу?

Коста смущенно улыбался, но поделать с собой ничего не мог — слишком велика была радость свидания с родиной.

Он перезаложил отцовский дом и участок земли в Георгиевско-Осетинском и решил строиться на окраине, Владикавказа. С увлечением покупал лес для стройки, нанимал плотников, штукатуров и столяров, выбирал фруктовые и хвойные деревья для сада, договаривался о. покупке лоз дикого винограда, чтобы задрапировать стены соседского сарая.

Денежные дела тоже как будто шли неплохо. Коста предложили, расписать после перестройки большую армянскую церковь. Это был солидный заказ. Правда, он занял бы много времени, но заплатить обещали полторы-две тысячи, а это значило, что в ближайшее время можно, не боясь бедности, помогать людям. Одолевали просьбами о помощи родственники, не желая знать о том, каким трудом достаются ему деньги. Да и приятелей, не возвращавших долги, находилось немало. Сам он о долгах никогда не напоминал. «Не отдает — значит, ему деньги нужнее, чем мне», — рассуждал Коста.

Друзья корили его за это, упрекали в непрактичности, но исправить ничего не могли — Коста лишь мрачнел, замолкал и все-таки поступал по-своему.

Отныне он мог не таясь бывать у кого угодно — и у Шредере, и у Шанаевых. Жаль только, что Цаликовы по-прежнему жили в Пятигорске. С Анной Коста виделся редко, да в последнее время и не стремился видеться, понял: не бывать счастью. А вот по дому их скучал. Он даже стал подумывать, не послушаться ли совета мудрых людей и не жениться ли на какой-нибудь достойной девице? «Недаром старики говорят: стерпится — слюбится, — уговаривал он себя. — Не одному жизнь доживать». Но, конечно, это были праздные рассуждения — не такой он человек, чтобы привести в дом не любимую, а просто… хозяйку. И он сам подсмеивался над своими планами.

Коста много занимался живописью и послал Андукапару в Петербург несколько своих картин с просьбой устроить их на одну из художественных выставок.

Он старался наладить связи с местными газетами, потому что хоть и продолжал поддерживать отношения с «Северным Кавказом», да все-таки эта газета далеко, в другом городе. Вот если бы устроиться здесь, во Владикавказе. Правда, выбор не велик — «Терские ведомости» да «Казбек».

«Терские ведомости» — шовинистическая газетка. Даже фамилия редактора соответствующая — Вертепов. «Воистину вертеп блудных мыслей», — думал Коста и все больше приглядывался к «Казбеку».

Принадлежала газета безграмотному и ловкому коммерсанту Казарову. Но в последние годы, после того как Казаров издал бесплатным приложением крамольный роман Льва Толстого «Воскресение», газета хоть и возбудила недоверие цензуры, но зато сильно поднялась в общественном мнении читателей. Вокруг нее стала группироваться кавказская интеллигенция. И Коста примеривался — как бы незаметно, но окончательно утвердить в «Казбеке» прогрессивное начало?

Много сил занимала общественная работа, но он с наслаждением окунулся в нее с головой.

— Коста, дорогой, — сказала ему раз Варвара Григорьевна, когда они медленно шли по тенистому и широколистому бульвару. — Как я счастлива, что вы ожили и опять, как прежде, у дел своих! Только вот пишете мало, что-то редко встречаем мы ваше имя на страницах газет.

— Милая Варвара Григорьевна, — возразил Коста. — Не хочу на первых порах гусей дразнить. Вот огляжусь и начну… А пока можно и под псевдонимами выступать, кому надо догадаются.

Варвара Григорьевна рассмеялась.

— Слышать от вас речи об осторожности! Это после статьи «Внутренние враги», когда на вас вся кавказская знать ополчилась! О, дорогой мой, вы неисправимы…

Он улыбнулся застенчиво и виновато.

— А мне опять поручили устройство вечера в пользу общества по распространению образования среди горцев. С лотереей аллегри и под моим председательством. Поможете?

— Да кто же решится отказать вам в помощи? — ласково сказала Варвара Григорьевна. — Потому вам и поручают.

— А на премьеру моей «Дуни» придете?

— Ну зачем спрашиваете? Ждите оваций!

— И на выставку?

— И на выставку…

— А знаете, Варвара Григорьевна, я еще одно дело задумал. Не знаю что вы по этому поводу скажете.

— Какое же?

— Думается мне, что необходимо открыть во Владикавказе класс рисования и живописи. Последнее время ко мне многие обращаются с просьбой давать частные уроки. Так почему не учить всех сразу? Й мне интереснее, и людям дешевле. Припомню уроки незабвенного Павла Петровича Чистякова. Надеюсь, и Василий Иванович Смирнов не откажется помочь…

Планов было множество и замыслов тоже. А вот сил, как ни бодрился Коста, становилось меньше. И все-таки 21 декабря 1902 года он опубликовал в газете «Терские ведомости» «Открытое письмо любителям рисования и живописи». В письме сообщалось, что «занятия будут происходить в воскресенье ив праздничные дни, от одиннадцати до часу дня, с пятнадцатиминутным отдыхом. Занятия откроются 1 января».

А через два дня после напечатания письма обрушилось на Коста большое горе. Умерла Варвара Григорьевна.

Всю ночь он не мог заснуть. Год за годом вспоминал их дружбу, ее неизменное доброе участье в нелегкой его судьбе. Последнее время они виделись очень часто. Варвара Григорьевна, уже постаревшая и погрузневшая, приходила к нему, принося в его холостяцкое жилище уют и умную дружбу. Она никогда не жаловалась, добрейшая Варвара Григорьевна, всегда энергичная, преисполненная заботы об окружающих. Никто представить себе не мог, что так скоро ее не станет…

-..Коста приготовил большую прощальную речь. А когда подошло время идти на похороны, понял, что не хватит у него сил произнести ее, слишком велика боль. Он быстро сел к столу и. как можно разборчивее, и отчетливее, записал свою речь.

«Попрошу друзей, пусть прочтут!» — решил он.

Как добрался домой с похорон, Коста помнил плохо. Помнил только, что привез его на извозчике Сеня, специально приехавший на похороны из Грозного, где теперь работал. Но даже радость встречи с бывшим своим питомцем не принесла Коста душевного облегчения.

Говорят — пришла беда, раскрывай ворота! После смерти Варвары Григорьевны Коста не сдавался. Он продолжал общественную деятельность, открыл класс рисования, внимательно следил за репетициями «Дуни», готовился, к открытию па пасхальной неделе выставки своих картин. Начал писать роман, который собирался опубликовать в газете «Казбек». Но делал все через силу, казалось, дела валятся у него из рук. Строительство дома подвигалось плохо, подрядчик, поняв, с каким непрактичным человеком имеет дело, воровал почем зря. Деньги таяли, словно весенний снег, а у дома еще даже стены не были возведены.

Болезнь, словно дав передышку, навалилась на Коста с новой силой. Пришлось продать недостроенный дом.

Он снимал в ту пору комнату у Алдатова, на Краснорядской улице. Комната — тесная, неуютная, но даже перебираться куда-то у Коста уже не было охоты.

В последнее время к нему зачастила сестра Ольга. Они всегда были очень далекими людьми, но с тех недавних пор, когда Ольга разошлась с мужем, она стала приезжать к брату, помогать ему. Коста был рад — все-таки своя — и с благодарностью принимал ее заботу.