— Это ужасно! — схватилась за голову Хадизат. — И ты, Замирка, еще хвалишь городскую жизнь! Нет, простым людям здесь живется не лучше, чем в аулах.
Борис вздохнул и сказал задумчиво:
— В общем, не вижу я силы, которая избавила бы нас от бедности и голода. Вот уж эта задачка, Коста, действительно не по нашему уму! А что ученые говорят?
— Ученые говорят: не будет богатых — не будет и бедных, — ответил Коста и заглянул в глаза Борису. — Что будет? — спросишь ты меня. Отвечу: равенство и братство! Вот за это надо вести бой. Кто его должен вести? — спросишь ты меня. Что ж, отвечу: исстрадавшиеся народные массы, одержав победу над помещиками и алдарами, смогут изменить жизнь к лучшему. Но нелегкая эта борьба, и еще многим прекрасным людям придется заплатить за победу своей жизнью и кровью. Понятно, Замирка? — обратился он к засыпающей девочке. — А ты хвалишь город! Выходит дело, не одной только арифметике вас надо учить, есть предметы и поважнее.
13
- Газета! Свежая газета! «Северный Кавказ»! — услышал Коста под окном звонкий Сенькин голос. Он улыбнулся и подумал: «Славный паренек. Ишь как старается, чтоб лишнюю копейку домой принести. Маленький, а чувства ответственности — на двоих. И за что бы ни взялся — все его хвалят».
Собственно, это Коста посоветовал Сеньке торговать газетами, и парнишка очень рад — постоянный заработок. Хозяева им довольны, потому что другие мальчишки торчат на одном месте, а Сенька по всему городу носится, и выручка у него больше всех. Он и по главным улицам пробежит, и в переулки завернет, и под окнами покричит, и отставные старички, которым трудно в центр выбираться, обязательно выползут из своих нор и купят газету.
Коста подошел к окну.
— Давай газету, Сеня! Да, может, зайдешь, чайком побалуешься?
— Некогда, дяденька, спасибо! Продам газеты, тогда приду. Краски тебе потру, — сказал Сенька, протягивая Коста свежий номер.
И вот уже звонкий голос его доносится с другого конца улицы: «Газета! Свежая газета! «Северный Кавказ»! Важные новости!» И мелькают по тротуару голые Сенькины пятки.
Коста отошел от окна, сел за стол и развернул газету.
«Бродячие псы решительно сделались у нас не меньшою злобою дня, чем какой-нибудь загадочный Буланже у французов, — читал Коста. — Дело доходит просто до курьезов: так, на этих днях чей-то огромный цербер разлегся посреди бульвара и преспокойно созерцал себе гулявшую публику, которая предупредительно старалась обходить его из опасения навлечь на себя опасный гнев нежащегося на солнце животного…»
«Так, так, старая тема! Почти в каждом номере о собаках… — подумал Коста. — А что же люди?»
Он пробежал глазами последнюю страницу, и краска бросилась ему в лицо:
«Компания, желавшая повезти на парижскую выставку представителей туземного населения Терской области, не получила на это просимого разрешения. Слышно, что компанию заподозрили в чисто спекуляторских намерениях, имевших будто бы выразиться в показывании горцев по иностранным зоологическим садам…»
Он в бешенстве отбросил газету и, чтобы успокоиться, схватил кисть и подошел к мольберту.
Коста давно работал над картиной «На каменоломне». На первом плане мальчишка в рваной белой рубашке, в обмотках и мохнатой шапке, с тяжелым молотком в руках. Ему бы в горелки бегать или сидеть за книгой, а он уже должен трудиться, тяжко трудиться. Позади, за большим камнем, — второй мальчуган, совсем маленький и голопузый, в широкополой войлочной шляпе. Поднять молот он еще не может, но пришел сюда, на каменоломню, потому что с детства должен знать, что такое труд…
«В зоологических садах…» — яростно шептал Коста.
Он отошел от картины на несколько шагов, и взгляд его упал на газету, валявшуюся на полу.
«Кое-что из Владикавказа», — прочитал он и, подняв газету, вновь стал читать:
«В комнату, где выставлена картина св. Нины г. Хетагурова, входит джентльмен среднего роста, взбрасывает золотое пенсне и, высоко подняв голову, осматривает полотно.
— Скажите, — обращается он к одному из стоящих рядом, — почему этой… «Нана» дали в руки крест?
— Помилуйте, что вы! Это не «Нина», это святая Нина, — замечают ему.
Что можем в будущем мы ждать,
Когда способность не дана
Иным в картине различать
Святую Нину от «Нана»! —
поневоле скажешь подобным ценителям.
На пороге появляется дама в сопровождении кавалера в казачьем мундире.
— Талия коротка, как будто на ней старый корсет, — замечает барыня вслух, смотря на картину через лорнет.
— И улыбки нет в лице, — подхватывает кавалер…
Вкатилась в комнату тучная фигура, в длинном сюртуке нараспашку. Погладив большую, с проседью бороду, медленно села она на ближайшее стуло, опершись своими жирными пальцами на разъехавшиеся колени.
— То есть камни в этой самой картине как есть, натуральные. Теска настоящая, укладка важная… Только вот этот камень как будто туповат… — произнес он вслух.
Посетитель оказался подрядчиком по постройке домов».
Коста расхохотался. Ну чем не зверинец? Молодец, Прозрителев! Это, конечно, он разделал под орех владикавказский бомонд.
Он стал читать дальше:
«Вошли два осетина. Остановившись посреди комнаты, они как бы замерли. Глаза их широко раскрылись. Все в них выражало удивление и восторг… Долго любовались они картиной и также незаметно и тихо вышли, как пришли».
Нет, усидеть дома теперь было решительно невозможно. Хотелось поговорить с друзьями, поделиться радостью цервой похвалы. Только вот куда идти? К Цаликовым? Но отец Александр на уроках в гимназии, дочери заняты.
«Пойду-ка я в публичную библиотеку, к Варваре Григорьевне, — решил Коста. — Давно не видел ее».
14
Варвару Григорьевну он застал, как всегда, в хлопотах, озабоченную. В комнате, примыкающей к библиотеке, она принимала очередную партию книг, полученных из Тифлиса. Увидев Коста, Варвара Григорьевна обрадовалась.
— А вы мне как раз нужны, — пожимая его руку маленькой энергичной рукой, проговорила она. — Дело есть…
В белой блузке с закрытым стоячим воротником, в длинной черной юбке, она, несмотря на свои тридцать пять лет, казалась молоденькой курсисткой, — так быстры и легки были ее движения, столько огня светилось в небольших серых глазах, оттененных короткими, но пушистыми ресницами.
Две девочки в гимназических платьях помогали ей. Они смотрели на Варвару Григорьевну преданными глазами, и Коста подумал, что не даром так любят ее ученики, чувствуют, что нет у нее другой цели, как помогать людям.
— Книги из этой стопки занесите в картотеку, — быстро сказала им Варвара Григорьевна. — Я сейчас вернусь… Пойдемте, друг мой, — обратилась она к Коста.
Они вышли в маленький чахлый садик возле библиотеки и сели на низкую деревянную скамью.
— Читала, читала! — не дав Коста и слова сказать, заговорила Варвара Григорьевна. — Молодец безымянный корреспондент «Северного Кавказа»! И вас похвалил, и нашу знать на чистую воду вывел. Ценители искусства! Нет, нет, пока Россия не станет просвещенной, не восторжествовать в ней свободе! И это наше дело, дело трудовой интеллигенции, нести просвещение народу. Ваша выставка, Коста Леванович, это — событие, поверьте мне. И не только для нашего города, но и для всех горцев. Она утверждает человеческое достоинство людей, к которым привыкли относиться свысока.
Варвара Григорьевна разволновалась, раскраснелась. Коста слушал внимательно и дивился ее живости, неподдельному энтузиазму.
— Кажется, я разболталась, — спохватилась вдруг она и смутилась под его пристальным взглядом. — Ну, ладно, не взыщите. А теперь — о другом. Вы, конечно, знаете, что в Пятигорске готовится торжественное открытие памятника Лермонтову.
Коста утвердительно кивнул.
— Так вот, друг мой, мы должны там сказать народу слова правды — такие слова, чтобы это торжество не носило казенного официального характера.