Мальчишка недоверчиво смотрел на странного человека.
— Ну, заноси в дом, я сейчас дверь открою… Мальчик внес решето в комнату и остановился, словно остолбенел. Куда он попал? Что это — церковь? Со стен смотрели на него строгие лики святых. «Может, священник? — испуганно подумал маленький торговец, недоуменно глядя на Коста. — Но ведь священники не ходят в сапогах!» И мальчонка продолжал стоять, не снимая с головы своего решета.
— Чего ж ты, ставь на пол! Сейчас смастерю корзину, переоденусь и понесу твои фиалки имениннице, — весело сказал Коста, глядя на удивленное лицо мальчишки. — Как зовут-то?
— Сенька.
— Ну вот, Сеня, если время есть, подожди меня, поможешь цветы донести…
— Далеко ли? — с опаской спросил Сенька, и тут же важно добавил: — Верно, к барышне Поповой. Это у них именины нынче. Весь город съезжается.
— Угадал!
— Не угадал, а знаю. Я все знаю! — важно объявил Сенька.
— Это хорошо, что ты все знаешь, — серьезно сказал Коста.
— Я и тебя знаю, — вдруг лукаво прищурившись, проговорил Сенька и тоненько запел по-осетински:
Подрастешь, сыночек, скоро,
Станешь ты моей опорой,
Я живу тобой,
Милый мой!
Наша жизнь страшней могилы,
Только черный труд постылый
Знает твой отец…
Спи, птенец!
И спросил снова по-русски:
— Это ты сочинил?
— Я. А откуда ты знаешь?
— Сенька все знает! — снова похвастался мальчик. — Дядя Аслан, сосед наш, пел и меня научил, они с моим батькой кунаки… И еще он сказал, что ты далеко-далеко учиться ездил, а теперь богов рисуешь. Вот я и смекнул…
— Догадливый ты! — засмеялся Коста. — Ну-ка, помоги!
Из широких полос плотной белой бумаги он ловко сплел корзину. Сенька помог переложить туда фиалки и восторженно ахнул:
— В беленькой-то плетенке красивенько как! А можно я к тебе еще приду? — неожиданно спросил он.
— Конечно, приходи, — улыбнулся Коста. — Кунаками станем. А теперь пошли, я мигом!
Он быстро скинул широкую блузу, в которой работал, и надел светлый бешмет. Сенька внимательно следил, как Коста тщательно причесывался перед небольшим зеркалом, приглаживал свои пружинящие вихры, потом безнадежно махнул рукой я надел барашковую шапку.
— Идем, идем, — говорил он, а сам все мешкал, суетился, видно, волновался, и, наконец, уже выйдя, вернулся, сунул руку в ящик письменного стола, быстро вытащил оттуда небольшой альбом. Задумчиво полистав его, он что-то написал на первой странице, решительно завернул альбом в бумагу и спрятал за пазуху.
Сенька, нетерпеливо топтавшийся у дверей, ловко поднял самодельную корзину с фиалками и вновь водрузил ее на голову. Придерживая ее одной рукой, другой он подхватил пустое решето, пояснив:
— Если не принесу — мамка заругает.
2
Трудно поначалу жилось Коста в родном Владикавказе. После кипучей петербургской жизни, после напряженного биения мысли, к которому он привык в северной столице, тяжело было окунуться в рутинную скуку маленького городка.
Во Владикавказе преобладали военные и чиновники, это особенно чувствовалось каждого двадцатого числа, когда выдавалось казенное жалование. В этот день и два-три дня затем точно живая вода омолаживала и оживляла город: жены чиновников и офицеров устремлялись в большой универсальный магазин Киракозова, в магазинчики и лавки помельче, в мастерские. Даже вечеринки и балы приходились чаще всего на эти дни. Но чем ближе к концу месяца, тем тише становилось на улицах и в домах.
Слившиеся с городом многочисленные слободки заселены ремесленниками, огородниками, садоводами. Ближе к горам краснеют среди густой зелени кирпичные здания кадетского корпуса. С утра по улицам несется военная музыка, по проспекту гарцует с залихватскими песнями казачья сотня, марширует пехотная рота. К северу от города раскинулась широкая равнина — военный плац, где происходят учения…
Размеренная, однообразная жизнь. Катятся по проспекту сытые, до блеска начищенные лошади и щегольские экипажи. В экипажах тоненькие девушки в кружевах и их дебелые мамаши. Молодые офицеры верхом сопровождают их. Все знают друг друга в лицо, всем известно, у кого какие доходы, какие в семье горести и радости, кого просватали, а кто в девках засиделся, у кого катар желудка и кто проигрался в карты. Все известно. И как это скучно!
Отец на первых порах помог Коста устроиться, снял квартиру, оставил немного денег на обзаведение. Коста дал объявление в газете: принимает заказы на портреты и церковную живопись. Вскоре к нему пожаловал первый заказчик: попросил написать икону Николая-угодника для одной из слободских церквей. Коста работал старательно, икона понравилась, и теперь он время от времени получал новые заказы. Это давало возможность кое-как сводить концы с концами и даже понемногу возвращать отцу те деньги, которые пришлось взять, вернувшись на родину.
Постепенно налаживались и знакомства. Коста подружился с семьей Цаликовых. Глава семьи, Александр Цаликов, священник, слыл в городе за либерала, вольнодумца. У него было три дочери, самой младшей и семнадцати еще не исполнилось. В доме всегда было многолюдно, весело, шумно, читали стихи, спорили, а всего этого так не хватало Коста после петербургской жизни!
Но тут произошла встреча, которая разом переменила все. И серый, тусклый Владикавказ вдруг стал лучшим городом мира.
Это случилось прозрачным осенним днем. Уже легкая желтизна тронула деревья на владикавказском бульваре, с мягким стуком падали в садах созревшие плоды, дни казались бесконечными, хрустальными, и тонкие паутинки проносились, золотясь на солнце.
Коста шел по тенистой улице, наслаждаясь синевой неба и ярким солнцем, по которому так тосковал в Петербурге. И вдруг еще синее стало небо, еще ярче солнце. Девушка с тяжелой черной косой, в коричневом гимназическом платье шла ему навстречу. Она чему-то весело смеялась, разговаривая с подругой, и все в ней смеялось — огромные глаза под длинными ресницами, густые, вразлет брови, тоненький точеный нос, ямочки на щеках и даже прядки волос на лбу.
Коста остановился, он не мог отвести от девушки глаз и боялся одного — сейчас она пройдет, и все для него кончится, все разом погаснет. Но она прошла, а все так же светило солнце, и те же легкие паутинки летали в голубом воздухе, и шелестела листва деревьев. Девушка весело протопала мимо, и Коста вдруг тоже стало весело, очень весело. Он подумал, что ему всего лишь двадцать восемь лет, и в общем-то это совсем не много — жизнь еще успеет улыбнуться ему.
На следующий день Коста пришел сюда в то же самое время и снова увидел ее. Она возвращалась домой из гимназии. И еще через день, и так много дней подряд. Вскоре девушка заметила Коста, стала поглядывать на него с любопытством. А однажды они заговорили. Ее звали Анна Попова. Беседы их становились все продолжительнее, и Коста уже замечал, как розовеет нежное лицо девушки, когда они встречаются. Он провожал Анну домой, они долго ходили по ее улице, спускались к Тереку и говорили, говорили…
Сегодня, в день ее именин, Коста решил признаться ей. Альбом, который он прихватил в последнюю секунду, облегчит ему задачу: там на первой странице написано стихотворение, которое так и озаглавлено: «А. Я. П.» — Анне Яковлевне Поповой.
Скрывать, молчать, страдать безмолвно
Нет сил, терпенья больше нет, —
Как знать — обижу ль вас кровно,
Найду ль сочувствье и ответ?
Но все, что так терзает душу,
На части разрывает грудь, —
Давно уж просится наружу,
Давно уж пробивает путь.
В признанье я не вижу цели,
Молчаньем я себя травлю…
Чего хочу на самом деле?
Зачем вам знать, что вас люблю?