Коста тщательно отобрал из множества стихов, написанных за месяцы знакомства с Анной Поповой, те, что казались ему достойными ее внимания. Это — его именинный подарок. Да еще фиалки — свежие, душистые.

Коста волновался. Он и верил и не верил в возможность счастья. Порой строгий голос рассудка предостерегал его: «Она богата, из знатной семьи, у нее чванливая и чиновная родня, куда тебе до нее, бедный, безвестный поэт и художник?» Но он говорил себе: будь смел и решителен. Ты хочешь посвятить себя служению народу, бороться за его счастье. Ты взял себе в учителя русских революционных демократов — Герцена, Чернышевского, Добролюбова, ты хочешь следовать их идеям, их заветам. Нелегкий, но прекрасный путь. И неужели Анна предпочтет этому богатство и благополучие?

— А мы, дяденька, из переселенцев будем, — с удивлением услышал он рядом с собою мальчишечий голос. — От недорода из Курской губернии ушли. Батька доволен, а мамка плачет, уже сколько лет плачет, говорит: у нас на родине вода слаще…

Коста вспомнил о своем спутнике Сеньке, потрепал его по рыжей лохматой голове. Они остановились возле подъезда.

— Ну, брат, спасибо за подмогу, вот тебе еще пятак за труды…

— Не надо, — неожиданно обиделся Сенька. — Сам сказал поровну, мне — двадцать пять, тебе — двадцать пять. Зачем так?

— Ну-ну, — смутился Коста. — Мужской уговор дороже денег. Приходи ко мне, гостем будешь. Краски тереть научу.

— Приду, дяденька…

Он вошел в зал, и сразу волна веселья охватила его. Все кружилось, шелестело вокруг. Мелькали лакированные туфельки, разлетались ленты и кружева, блестели разгоряченные глаза, звучала музыка.

Коста стоял возле дверей никем не замеченный и наблюдал за танцующими.

Вот промелькнул Петр Попов, брат Анны. Анечка Цаликова с завзятым кавалером Дзамболатом Дзахсоровым кружится в вальсе и еще совсем по-детски, весело смеется чему-то. Ба, да это генерал Каханов, хозяин Терской области, танцует с хозяйкой дома! Широкие плечи обтянуты парадным мундиром, на груди — ордена и газыри. Он уже немолод, но так ладен и статен, так красивы и легки его движения.

А вот и сама именинница. Длинное розовое платье оторочено оборками, украшено бантами и так воздушно, что Анна кажется в нем неземным созданием. Коста привык видеть ее в гимназической форме или в темных, строгих будничных платьях с высокими воротничками и длинными рукавами, с туго заплетенной косой. Но как идет ей эта высокая пышная прическа и черные локоны на шее!

Гибкие руки Анны лежат на плечах кавалера, уверенно держащего девушку за талию своей разлапистой ладонью простолюдина. А ведь он, Ахтанаго Кубатиев, из княжеского рода, Коста знал его еще по ставропольской гимназии.

Анна как-то рассказывала Коста, что родители не раз заговаривали с ней о свадьбе с Ахтанаго. Действительно, богат, имеет положение — чем не жених? Но она не соглашалась. Впрочем, может ли поступить восемнадцатилетняя девушка против воли родных?

Заметив Коста, Анна вывернулась из рук своего кавалера и бросилась к двери. Раскрасневшаяся от танца, счастливая, она протянула Коста обе розовые маленькие ладони и, улыбаясь, приняла из его рук плетенку с фиалками. Она была рада его приходу, он видел это.

Кто-то подлетел к ним, взял из рук Анны корзинку с фиалками и куда-то унес. На мгновенье они снова остались одни.

Коста вытащил из кармана альбом и передал его Анне.

— Я ничего не буду говорить вам, вы все прочтете, — негромко сказал он.

— Но почему вас так долго не было? — вместо ответа спросила Анна. — Я ждала…

— Анна, — тихо проговорил он, глядя ей в глаза, и вдруг заметил внезапно возникшего за ее спиной Ахтанаго. Ловко подхватив девушку, Коста бережно ввел ее в круг танцующих.

Горничная в белой наколке разносила на серебряном подносе бокалы с шампанским. Она подошла к группе мужчин, где стояли Каханов, священник Цаликов и Амирхан Кубатиев — отец «жениха». Старик был мрачен. Сегодня за столом все почести воздавались генералу Каханову, словно только ради него и созвали гостей. А давно ли он занимал место тамады в этом доме? Конечно, Каханов не просто генерал, он к тому же и начальник области, но ведь старше-то все-таки он, Кубатиев! Значит, забыт здесь старый обычай горцев, по которому именно Амирхан должен быть главным на этом празднике?

Держа в руках узкий бокал, старик дождался, пока его собеседники тоже возьмут с подноса шампанское и, проведя сухими пальцами по серебристой своей бороде, негромко сказал:

— Сегодня здесь все очень хорошо говорили о вас, ваше превосходительство. И я с великой радостью, дорогие мои, поднимаю этот бокал за господина начальника. Но прежде…

Каханов почувствовал что-то недоброе в голосе старого алдара и насторожился.

— Итак, — продолжал Кубатиев, — честь и хвала его превосходительству! Он много сделал для усмирения черни и холопов. Но… — он многозначительно взглянул на Каханова, — вольнодумцы еще бесчинствуют в нашем крае, господа. Холопы поют возмутительные песни. «К правде сверкающей смело шагайте! Трусы, бездельники, прочь! Не мешайте!» — он вынул из-за пазухи смятый лист бумаги и протянул Каханову. — Вот какую песню поют мои холопы! А трусы и бездельники — это, выходит, мы с вами, ваше превосходительство!

— Не подобает, алдар, на балы грязные, бумажонки приносить, — поморщился генерал и отвернулся.

Цаликов, воспользовавшись замешательством, быстро взял бумагу из рук Кубатиева. Ахтанаго на цыпочках подскочил, заглянул было через плечо священника, но тот сунул бумагу в карман, примирительно заметив:

— Стоит ли в столь богоугодном доме говорить о сочинительствах какого-то учителя!

— Вы правы, отец Александр! — одобрил Каханов. — Не лучше ли нам выпить за здравие и долголетие милейшей хозяйки нашей Любови Георгиевны? — И он направился к группе дам, оживленно беседующих о чем-то у противоположной стены зала, но Ахтанаго осмелился задержать его:

— Ваше превосходительство, мой отец доложил вашей светлости о важном деле.

Генерал снова поморщился, но все же спросил у Цаликова:

— Что там такое, в этой бумаге?

Не успел священник и слова сказать, как Ахтанаго ответил за него:

С нами высокое

Знамя народа.

К свету, с победною

Песней похода!

— Знамя народа! — воскликнул старый алдар. — Происки черни! — Напрасно тревожитесь, алдар! — властно прервал старика Каханов. — Шамиля и того усмирили храбрые российские офицеры. Так страшны ли нам песни? Пусть себе поют!

— Недобрые слухи идут по городу, мой генерал, — мягко возразил Ахтанаго, а его отец добавил:

— В аулах и того хуже. Мужики господские леса рубят, сено косят на чужих лугах. Старшинам и приставам нет почтения от черни…

Каханов смерил обоих неодобрительным взглядом.

— О делах — завтра, господа, — решительно сказал он. — А сейчас — веселиться! За милую хозяйку. До дна! — и быстрым, легким шагом он пересек зал.

Ахтанаго издали наблюдал, как Каханов, улыбаясь, что-то сказал хозяйке дома и, наклонившись, поцеловал ей руку. И вот они медленно закружились по блестящему зеркальному паркету.

Ахтанаго воспринял появление Коста Хетагурова на балу как личное оскорбление. Кто посмел пригласить этого нищего на семейный праздник? Неужели самовольно явился? Но увидев, как обрадовалась ему Анна, как бережно приняла из его рук нищенский подарок, Ахтанаго понял: у него появился соперник. Гневно и вопросительно он взглянул на Петра.

— Я и сам не понимаю, как она посмела, не спросив разрешения ни у матери, ни у меня, пригласить его? — возмутился Петр, поняв этот негодующий взгляд.

А хозяйка дома Любовь Георгиевна с удивлением глядела на дочь — давно не видела ее такой веселой, счастливой. Сквозь стеклышки пенсне разглядывала она своими близорукими глазами неизвестного кавалера и, поняв наконец, с кем танцует Анна, быстро выбежала из зала.