— Ки-иукуруллю! — слышу сквозь сон. Откуда он здесь, петушиный вопль, в утреннем лесу, который еще сонно потягивается?.. Настолько это было нежданно — все мы тотчас вскочили, проснулись. Протирая глаза, я сел на своей пихтовой постели, ошалело озираюсь — откуда петух взялся.

Смотрю, на том чурбане, с которого начальник хвостовой караванки вчера свою историческую речь говорил, стоит мастер наш, Сюзь Васькой, и лыбится во всю рожу, шириной с доброе сито. Вот стал он на одну ногу, как петух, нахохлился, смешно скривил рот и снова — ни дать ни взять настоящий петух — завопил:

— Ки-ику-руллю!

Ну, зараза… серьезный ведь, понимающий мужик, а ребячится…

— Ты что не ко времени квохчешь, добрым людям спать не даешь? — спрашивает Зина.

— Па-адъем! — заорал в ответ мастер человеческим голосом. — Не слышали, что вчера начальник сказал: девять часов спим, девять работаем! Каша взопрела, чаю заварим, подрубаем и — на плечо!

Времени около шести утра; светло и ясно, весь мир давно проснулся. Подняли головы напоенные росой цветы. По небу солнышко гуляет, вокруг птицы снуют, заботятся о потомстве.

Значит, и нам нечего тянуться-валандаться. Пора.

От вчерашних трудов поламывает кости. И есть хочется по-утреннему. По-волчьи. Наголодались мы за войну, теперь хоть когда за стол посади — зубы всегда наготове. Хоть посреди ночи.

Навернули мы снова ячневой каши на свином сале. Мастер сказал:

— Федя, бери кого попроворнее, человек десять, и топайте прямиком под Гриву, там остров есть…

— Знаю.

— …я разведал, там залом накидало, во всю ширину реки. Обед с собой прихватите. Мы, может, за весь день не доберемся до вас. Так хорошо бы, успели вы к ночи разобрать залом. Или хотя бы русло пробить. Если не успеете, за ночь снова навалит леса — вода пока большая. А сделаете — я вам опять аккорд запишу, скупиться не буду…

— Сможем не сможем, а попробуем, — говорю мастеру. — Тут уж как повезет…

— А нас на кого оставляете, одних? — спросила Зина, картинно пригорюнившись. — Ведь если как вчера придется, бревна таскать, мы без парней не одолеем. Носом в землю.

— Ничего, не дрейфь, девка, — гоготнул мастер и похлопал Зину по крутому заду. — С таким крупом тебе ли бревен бояться. Скажи лучше — заскучаешь по ком…

— А что, и скучно тоже, — подхватила Зина, — без таких молодцов как не заскучать, — и Зина мотнула головой в сторону Пикона. А тот покраснел как вареный рак.

Похоже, эта Зина допечет в дальней дороге или Пикона, или еще кого. Эк ей неймется. Все-то из нее подначка лезет.

Когда мы, парни, напрямик, через перешеек дошли до залома, — то испугались даже. Столько леса здесь… Чуть не километровую баррикаду воздвигла река по всей ширине русла! Вот тебе и моль бэж, хвостовая караванка…

Течением реки плотно сжало залом, спрессовало и — ясное дело — чем больше бревен наносит, тем сильнее сжимает.

— Чего бы в таком месте боны не протянуть, — сказал вдруг Пикон. Даже он слово уронил, не выдержал.

— А хорошо, что не протянули, — хохочет Олеш. Ему лишь бы по бревнам на воде побегать, для него это удовольствие, как для мальчишки. — Разломаем-разберем… Только бы найти главный гвоздь…

— Думаешь, так сразу все и унесет? — не верит Онча Микол.

— Дыш да горш, — отвечает Олеш. — Ленивый да жадный… Тебе бы все разом хапнуть, только пальцем шевельнуть. Как же может — сразу? Взгляни-ка, сколь накидало…

Сысола здесь как раз круто сворачивает, будто испугавшись чего-то. На изломе русла течение с силой ударяет вкрутяк, Сысола моет берег и относит песок к середине русла. И намыла Сысола там островок. Ветром, видать, отжало лес, зацепились бревна, ну… а там только добавить осталось… И добавила река, не скупясь. Ощетинилось русло.

Знакомо мне это место. Два года назад, в половодье, на этом самом острове сидел со своим березовым плотом Онча Микол, тот самый, который теперь стоит рядом со мной. Я будто и сейчас еще вижу, какими глазами он смотрел на меня, когда я проплывал мимо. Я тогда не толкался к Миколу, а потом сколько казнил себя из-за этого…

— Микол, вот, оказывается, какой твой остров… не забыл еще?

Темные глаза Микола будто затуманиваются.

— Как забудешь… целые сутки тут куковал.

— А потом-то — сняло тебя?

— Хы… сняло… совсем начал подсыхать… вишь, сколь песку намыло… тогда-то вода выше была, не увидел. Сижу один, и до того обидно, хоть волком вой. Других мимо несет — а я загораю…

— А вообще-то, Микол, лишку ты тогда взял, да еще береза…

— Я-то думал — вода большая, все равно доплыву, донесет, хоть и глубоко сидел плот. А она подвела меня, вода. Через сутки один пацан мимо плыл, близко, схватил я мешок и прыгнул прямо в воду, влез на его плот. — Микол печально вздохнул, вспоминая, как остался ни с чем. — Пришлось из Гривы пешком домой топать…

— А не жадничай, — хохочет Олеш, — бог жадного видит, научит спать с краю…

Это верно Олеш заметил. И я вспоминаю Мышонка, с которым мы доплыли тогда до города, вспоминаю, как получили по шестьсот рублей и много всякой жратвы. Вспоминаю, как той же осенью взяли Мышонка на фронт и не вернулся Мышонок: подорвался на мине, в последние дни войны, недолго и повоевал. Был — и нет его.

А мы вот все живые. И опять — лес на Сысоле.

Разделились мы. Одни, ими Пикон командует, с берега пристроились. А другие, со мной, с острова.

Интересно перебегать по залому через реку. Интересно, хоть и опасно. Настроение приподнятое, и плюхнуться не хочется в прогалину между бревнами: ушибешься ведь и вымокнешь. Но не в том дело. Коровой выглядеть не хочется — вот что.

В руке багор, весь ты напружинен и насторожен, смотри вперед, выбирай бревно, которое потолще, которое повыше спину кажет из воды — и беги до него. Добежал, перевел дыхание, взглянул, как товарищи твои, каждый своим направлением, несутся к желаемому берегу — и снова: выбирай бревно потолще, через пять-шесть метров, намечай дорогу.

Первым до острова добрался Олеш, ловок бес. Действительно, как рыжая белка. Я себя тоже не обормотом считаю, но до Олеша мне еще далеко, не та ловкость у меня.

А Микол все еще на середине русла, бродит между бревнами, будто не опасную работу делает, а прогуливается не торопясь. Видать, не выбрал надежного ориентира и застрял — пошло у него под ногой бревно вниз, тонкомер, и волей-неволей положил он багор поперек бревен, оперся, стоит пауком.

— Микол, ползи давай, по-пластунски, — кричит Олеш.

И другие весело советуют ему всякое — хорошо нам на берегу, на твердом. Выбрался потихоньку и Микол.

Я осмотрелся.

С торца затора, с нашей и с береговой стороны нам нужно вытащить возможно больший клин, но так вытащить, чтоб все тело залома стронулось течением, тогда река подхватит, поможет нам, протащит через теснину это скопище бревен.

Все не унесет, и надеяться нечего, тут придется нам самим ломить. Но сначала нужно понять, как стрежень сработает, а то и не выйдет ничего из нашей затеи, придется по бревнышку вытаскивать… до самой осени…

С Олешем наметили мы огромный клин, обступили с обеих сторон, воткнули багры:

— Раз-два — взяли! Еще… взяли!

— Давай, давай, не останавливай… давай!

Кричим, вдохновляем друг друга, и радостно нам, что такой большой клин стронули, помогаем реке, и она нам, кажется, помочь хочет. Бурлит река между бревнами.

— Федя, смотри — плывем. — Тронулся клин, мы и в самом деле поплыли. Скрипят, громыхают освобожденные бревна.

— Давай-давай! Не отпускай, багров не отпускай!.. — Мы толкаем этот проклятый клин-пробку, помогаем ползущему змею, но скрип становится все выше, все яростней, и бревна лезут друг на друга, визжат, река трамбует затор с новой силой, и змей останавливается.

Тесно ему в этом ложе.

— Микол, друг ситцевый, ты чего так хреново упирался? — кричит Олеш весело, сам он весь вымок, рыжие кудри приклеились к конопатому лбу. — Эдак не видать нам спирту сверх нормы. Ну, Микол, гляди у меня, перетяну багром поперек спины…