Еще раз подчеркнем, что это были первые литературные шаги молодого коми прозаика. В них он пока что шел не от фактов своей биографии, хотя в отдельных эпизодах той же повести «Девушка пришла в парму» мы угадываем биографический момент, а от того, что увидел журналист в своих поездках, что питало тогда молодежную прозу. И лишь почувствовав крепость пера, приобретя необходимый литературный опыт, Иван Торопов вышел на свою главную тему, выплеснул свою боль и радость на страницы народного сказания (именно так можно определить жанр книги «Избранное») о Федоре Мелехине, коми пареньке, своем сверстнике и жизненном двойнике.
И вот здесь-то нам важно процитировать одно принципиальное высказывание Сергея Залыгина, которое как бы вводит творчество коми прозаика в общий контекст современной советской литературы. И хотя эти слова вроде бы об ином творческом опыте (Залыгин писал об азербайджанце Акраме Айлисли), но — смотрите! — сколь близки они Ивану Торопову. «Полностью либо только отчасти автобиографическая и, если так можно выразиться, «мальчишеская» повесть пред-, после- и собственно военных лет оказалась совершенно необходимым этапом для многих и многих современных прозаиков… Этап не случайный — детство и юность этого поколения писателей слишком значительны и необычны: время потребовало от них серьезной взрослости, сразу же поставило вопрос о жизни и смерти, подвергло подростков и детей величайшим испытаниям. И конечно же, когда эти писатели, уже как писатели, обратились к художественному отображению жизни, они попросту не могли, да и не вправе были миновать это суровое начало своего сознательного существования, и вот герой-мальчишка тех лет все еще шагает из книги в книгу, из литературы одного в литературу другого языка нашего Союза. Будучи как бы всеобщим и универсальным, этот герой в то же время несет тем более индивидуальные черты, характер, да и образ в целом, чем талантливее его создатель. В эту индивидуальность, в необщее выражение лица и внутреннего облика входят, разумеется, и черты национальные, присущие только данному народу и только его обстоятельствам жизни».
Это придает «мальчишеским сагам», по определению того же Залыгина, черты высокой правдивости, обнаженного трагизма и естественной для воспоминаний о детстве (даже о таком!) легкой дымке поэтической лиричности. Надо добавить, что этот сплав является единственным в своем роде для отечественной прозы, сформировавшим целую литературу, общее мировоззрение различных по мастерству художников, давшим жизненный и творческий отблеск на все, что было создано тем или иным писателем до или после своих «заглавных» по теме произведений.
И в первую очередь эти наблюдения относятся к Ивану Торопову, который шел своей дорогой в литературу и сам открыл то, что стало позднее всеобщим. «Часто у меня спрашивают, — пишет в автобиографии коми прозаик, — насколько автобиографичны эти произведения? Моя авторская биография в те годы была длиннее, богаче и труднее. Но образ Феди, созданный мною, получился убедительным, впечатляющим, потому что в него вложено самое значительное из жизни сверстников». Да и как можно было не открыть эту тему, если она, спаянная с жизнью писателя, с судьбой его земляков, односельчан, утвердила в нем главнейшие нравственные и духовные ценности, сделала его писателем, а сначала и помимо всего — человеком.
Все обнаженно просто и возвышенно трагически описано в первых повестях и рассказах «мелехинского цикла» — «Пшенная каша» (1966), «Где ты, город?» (1967), «Шуркин бульон» (1967), «Скоро шестнадцать» (1971). Это позднее — к выходу книги «Вам жить дальше» в переводе на русский язык Станислава Панкратова в 1977 году — рассказы и повести о Федоре Мелехине сложатся в законченный и единый рассказ о том времени. Думается, что вначале сам Торопов не ставил перед собой такую задачу — просто по воспоминаниям писал отдельные эпизоды, восстанавливал события тех лет. Но чем дальше он работал, тем естественнее рождалось это сказание, тем цельнее складывалась судьба его героя-двойника. И автор решил проследить ее от самого трагического момента до обретения полной самостоятельности, когда, как говорится, Федя Мелехин твердо встал на ноги.
В любом произведении важна первая фраза, которая как бы настраивает и все дальнейшее повествование, вводит нас в действие. Об этом, в частности, интересно говорил автору этих строк Виктор Астафьев, для которого начальный период дается всего труднее. Здесь важно попасть в некий музыкальный ряд, в котором бы органично и естественно звучала мелодия прозаической речи, соотнесенная и с темой произведения и с внутренней настроенностью души рассказчика.
Книга Ивана Торопова «Избранное», посвященная памяти родителей (а что может быть более святым для сына!), начинается с горьких и тревожных слов, сразу же настраивающих читателей на правдивый и суровый рассказ о пережитом: «Весной сорок четвертого померла наша мама, и стало нам совсем трудно жить. Осталось нас четверо — три брата и сестренка маленькая. Мне, самому старшему, шел пятнадцатый, а меньшой, сестренке, исполнилось четыре. Отца на фронт взяли в самом начале войны, и пропал он под Ленинградом».
И здесь началась борьба за выживание, за сохранение того, что раньше называлось семьей. Но этот суровый жизненный закон толкает отнюдь не к проявлению эгоизма, спасению себя во что бы то ни стало за счет других. Нет! Подросток Федя Мелехин даже в эти трагические минуты думает о сестренке, о Шурке-Ангелочке, младшем из братанов, который на глазах угасает, наевшись гнилой картошки. Рассказ «Шуркин бульон» служит как бы высоким нравственным запевом книги, ее камертоном.
Всё в этом небольшом рассказе сводится к проявлению естественных жизненных ценностей. Феде и его «семейству», чем может, помогает сельский мир, соседи. «Сбегал я к тетке молока попросить. Они с соседом пополам корову держали. Дали мне. Потом побег в леспромхоз, в ихнюю пекарню, — может, хлеба свежего дадут. Дали. Бегу обратно, до того рад, что все достал, до того рад, даже соль есть не хочу, только хлеб понюхал, братану тащу». И еще радость — соседский дед рыбки на ушицу принес, да фельдшер таблетки прописал… Но ничего не помогает: помирает Шурка.
Тогда-то и остается последняя надежда — сходить в тайгу на охоту, попытаться добыть лесной дичины на бульон, который может оживить брата. И Федя, не бывавший до того дня на охоте один — без отца — не раздумывая отправляется в лес, где после разного рода мытарств, недетских потрясений подстреливает-таки глухаря. «И счастливый я был, и ног не чуял, а руки все дрожали, дрожали. Потом я ружье подобрал, глухаря приторочил и домой пошел. Там ведь Шурка ждет, больной весь, и Митя небось ждет не дождется. Глухаря всем хватит».
Таков, вкратце, сюжет этого рассказа. Но есть еще в нем небольшой вставной эпизод, в котором скупо рассказывается о смерти матери. Его так же невозможно читать без душевной боли. Не могла уклониться Марья, больная, от работы на колхозном поле, оставила детей, выходя за порог, сказала: «Война ведь. Я не работаю, другая да третья, — глядишь, война-то и еще затянется…» Вот в этой личной сопричастности к судьбе народной и кроется та нравственная сила, которая — единственно! — оправдывает героев книги, жертвующих собой во имя общего ратного и трудового дела.
«Война-то и еще затянется…» — так мог думать Федя Мелехин, когда в рассказе «Где ты, город?» вызвался сплавлять по Сысоле плоты с маркировкой «авиа», то есть наиболее ценные, идущие для фронта, для общей победы. «Война-то и еще затянется…» — и не размышляя долго, идет Федор работать статистиком на лесоучасток (рассказ «Пшенная каша»), делает мужицкую работу, не требуя к себе никакой поблажки, наоборот — взваливая на себя самое трудное, самое тяжелое.
И война — конкретна, как народное бедствие, и семья — одна, ибо роднее не осталось никого в этом мире. С большой художественной силой показывает Иван Торопов эти тяжелейшие для юной души своего героя испытания, эту проверку характера Феди на прочность, на выдержку. Когда уж совсем стало невмоготу, когда все было поставлено на кон, Федор стал подумывать о женитьбе. И опять-таки подумывать основательно, по-мужицки взвешивая все за и против, прикидывая — а станет ли лучше, не для себя, конечно, а для братьев и сестренки, отданной по малолетству в приют.
