Быть старшим над себе подобными всегда сложно, вот и теперь командирская ноша показалась мне наиболее трудной. Бывалый и тертый народ собрался в моем экипаже…

Скажем, построят роту, сделают перекличку. Кого-то не хватает. Чаще всего — «старичков». Хорошо, если старшина построил людей в столовую, он может и махнуть рукой: догонят. Хуже, когда присутствует ротный. В этих случаях, при перекличке, мое сердце заранее начинает зудеть… Одного нет. Кого? Я, высунув голову, разглядываю левый фланг. Опять нет в хвосте моего разбойника.

— Воробьев здесь? — знающе спрашивает ротный.

Нет Воробьева!

— Ну — анархия! Бог послал мне в наказание, — шипит Стукачев, яростно поводя шеей. — Мелехин, иди ищи своего подчиненного, а мы тут все постоим — подождем.

Делать нечего, иду на поиски.

— Да он в кустах пиликает! — подсказывает кто-то вдогонку.

Найдешь Воробья-разбойника в кустах, ругаешься, а ему хоть бы что — лыбится, прикинувшись дурачком. Весь строй шипит на него — надоело ждать, а ему трын-трава. Уж и наказывали его, и ругали, по-свойски уговаривали — бесполезно, не действует!

Задумает свое, и хоть трава не расти… Дадут команду — направо-налево, — а он стоит себе, вроде бы и не слышит, вроде бы и не касается его… Секунд через пять спохватится, повернется нехотя.

В жизни не встречал людей до такой степени отрешенных, с такой самозабвенностью уходящих в свои думы, как Воробьев. Идешь с ним рядом, спросишь чего-нито, а он молчит. Ты уж начинаешь кипеть в ожидании, а он наконец выдавит: «Ты, кажется, чего-то спросил?» Словом — посторонние раздражители проникали в его скорлупу с величайшим трудом… А уж упрямец — не приведи господь! Если что втемяшится, то Воробей-разбойник всеми способами будет тянуть свое. Не зря сказал Гайдуков в первый день знакомства про странное смешение скифско-сарматско-русской крови… Всего-то росту от горшка два вершка, но упрямства на полк хватило бы, если всем поровну распределить. Диву даешься, как это целыми часами можно сидеть и нуднейше пиликать на аккордеоне. Пилит и пилит! Всем, кто поневоле слышит, уже, как говорится, осточертело, а ему дела мало. Прогонят с одного места — другое ищет, более укромное, тащит на спине огромный аккордеон, чуть ли не с себя ростом…

А ведь так-то вроде бы и неплохой парень — в определенных ситуациях даже стеснительный, к вину не тянется, компанейский и как товарищ — надежный. Однажды, когда мы получше узнали друг друга, он в порыве братской солидарности сказал мне:

— Можешь всегда рассчитывать на меня, Федя. Потребуется, крови не пожалею.

Вполне искренне он это сказал, убежденно, без позы.

Я чувствую: в настоящем деле он — надежный товарищ. И радиостанцию знает как свои пять пальцев, и руки у него ловкие, ежели уж начнет работать, переделывать не придется. А вот когда Воробей-разбойник необязательность чувствует, условность происходящего — отрешенней человека во всем мире не сыскать. Но это я попозже понял, не сразу.

Немало хлопот доставлял мне и механик-водитель Гайдуков. Сам Насос-Крыльчаткин. Вполне оправдано титулованный! Ибо всеми правдами и неправдами он доставал шнапс и пиво (деньги он получал немалые — за выслугу и за классность). Конечно, застукивали его. Следовали выговора, сутки простого, строгого, меня ругали за него, и я сам ругался, но…

Однако не выгоняли Гайдукова. Механиком-водителем он был действительно классным, отменнейшим! В учебном были механики, тоже будь здоров какие старички-водители, но этот — из всех асов ас! Танк в его руках что игрушка, и мчался он как по маслу — ровно и мягко, без обычной дикой тряски, и с полуслова понимал Гайдуков всякую команду, даже более того — он предугадывал команды… Значит, когда сидел за рычагами — думал. Соображал. Я вдруг, почти сразу, почувствовал величайшую уверенность в танке, ну такую уверенность — которая в большом деле — как счастье.

Словом, Гайдуков был механик милостью божьей. Однажды, когда меня ротный крепко отчитал за его загул, я, еще не остывший, со всего пыла, которого у меня тоже хватает, налетел на Гайдукова: мол, ты позоришь всех, и меня, и пропил ты всю свою волю.

Он, пожалуй, никогда еще не видел меня таким взвинченным, готовым полезть с кулаками, и это, по всему, задело его. Даже шрам на щеке побагровел. Но ответил он, как всегда, с усмешечкой:

— Слушай, командор, а хочешь — в рот не возьму?

— Ври давай, — говорю в сердцах. — Обещалкин.

— Не веришь? А давай об заклад. Опять же на бутылку шнапса. Только ты сам, собственноручно вручишь мне ее.

И ведь проиграл я пари, вот что удивительно! Месяц прошел, все кругом удивляются, а Гайдуков — ну хоть бы кружку пива выпил…

Я уж было позабыл о нашем закладе, но однажды вечером он сам напомнил мне:

— Командор, а где же наша заветная? Сегодня, между прочим, срок…

Я растерялся. Вспомнил. И отступать мне было некуда. Сказал самонадеянно:

— Через часок будет.

— Откуда же, позволь узнать, она явится? Уж не в самоволку ли слетаешь?

— А это уж мое дело.

Воробей-разбойник вызвался было мне в сотоварищи, но я отказал ему. По старой лесной привычке знаю: иногда человеку лучше одному дело делать.

Потом, если уж честно признаться, мне хотелось испытать себя в предстоящей деликатной ситуации. Хотя, конечно, это ложное испытание… Кто спорит. Да и путать никого не хотелось. Если что — один в ответе.

Недавно я узнал одно местечко, совсем недалеко от нашего парка. Возвращались мы со стрельбища через городок, ротный поручил мне отвести солдат в казарму. И как раз на нашем пути оказался кабачок. Ну, ребята начали канючить — зайдем да зайдем… Я уж было заколебался, но потом решительно отказал. Потом еще представился случай, зашел я туда, выпил пивка. И, как бы между прочим, бармен успел сказать, что в этом же доме у него, с другого конца, аптека и там всегда имеется шнапс. Зачем сказал? А как же, выручка-то ему тоже нужна, а на одном пиве дана таблетках много не наторгуешь…

И вот сегодня, прижатый к стенке Насос-Крыльчаткиным, я решил, если можно так выразиться, проверить аптеку…

Бесновалась темная ненастная ночь, с ветром и холодным дождем. На днях выпал снег и сразу стаял. И вообще — зимы здесь препаршивые, слякотные, настоящего снега и настоящих морозов вовсе не бывает. А это еще хуже — влажный ветер пронизывает до костей, недаром все мы замучились здесь фурункулами…

Влажный холодный ветер сечет лицо, пусть сечет, это даже хорошо. Самая что ни на есть воровская погода…

Кабачок уже был закрыт, и я осторожно шмыгнул к крыльцу аптеки. Нажал на кнопку звонка. Через некоторое время выглянул хозяин, тот самый бармен.

— Гутен абенд, — говорю, — добрый вечер. Шнапс битте.

— Гутен абенд, — отвечает он, не удивляясь нисколько.

Он узнал меня, пригласил зайти. Из коридорчика мы попали в большую комнату, стены которой состояли из сплошных полок.

Сложно пахло лекарствами и всяким разнотравьем, но мне некогда было рассматривать и обнюхивать это хозяйство. Я дал бармену марки, значительно округлив сумму, взял две «бомбы» шнапса и выскочил в темную ночь.

Цел и невредим вернулся я в казарму. На всю операцию ушел час с небольшим, а руки дрожали, будто целый день по тайге блуждал и еле выбрался к жилью.

Когда я, изрядно промокший и разгоряченный, зашел в свою показавшуюся такой родной комнату, все разом повернулись ко мне. И я с невольным удовлетворением заметил, что лица товарищей заметно встревожены.

— Ну, слава богу, живой! — поднялся навстречу Насос-Крыльчаткин. — А то уж они тут убить меня хотели, никак только не могли сойтись, каким способом.

— И надо было бы тебе сыграть темную! — сказал с нажимом Петр Бейличенко, механик-водитель из экипажа командира полка. — Вынудил парня черт знает куда переться.

Я спокойно, как мог, поставил на стол две «бомбы» шнапса.

— Ну… Кэртайка! — восхищенно шепнул Насос-Крыльчаткин. — Ну, командор…