Лежим мы лицом к небу, молчим. Здесь звезды вроде бы такие же, как у нас. Хотя мы во-он как далеко отмахали от своих коми-краев… Чудно… Вот Большой Ковш, а вот Маленький. А вот Полярная звезда поблескивает. У нас ее зовут Войныв кодзув… Теперь нам в ее сторону идти, на север…

Говорят, завтра последний день здесь. Интересно, придет ли Ионас? Посмотрит, для кого я морковку просил?

Да, в войне всем достается, и человеку и зверю. Дон-Жуана-то вон тоже убить хотели. Грудь-то будто вспахана, такие рубцы. Хорошо бы оседлала его Дина… Поскачет она галопом, желтые волосы, как флаг, развеваются… Бели увидят ее солдаты, на таком-то красавце-коне, еще больше начнут липнуть. И так уж один вертится вокруг, как пчела… Наподдать бы ему… Да как наподдашь? Он же с автоматом…

— Федя, — спрашивает Ленька, — разве земля-то в самом деле похожа на звезды эти, если издаля глядеть?

— Говорят, похожа… я не видел…

— Чудно! Даже и не верится…

— Может, как раз сей момент откуда-нибудь живая душа на нас смотрит, — говорю я. Звездное небо всегда тревожит меня, сегодня особенно. — Может, как и мы, лежит кто-нибудь в бричке…

— И ему тоже гнать лошадей?

— А откуда там военные лошади? Может, они никогда и не воюют?

— Кто ж его знает…

Где-то в стороне города коротко щелкнул выстрел. Потом еще, еще. Мы сели в бричке, настороженно вслушиваясь.

— Наши-то солдаты не спят? — почему-то шепчет Ленька.

— Да не должны…

— Все стреляют… — вздыхает Ленька… — Федь, а если на нас нападут? Ведь лошади-то и бандитам нужны.

— Как не нужны! Лошади-то! Поэтому солдаты и пойдут с нами до старой границы с Россией. Вон, Ювеналию, как фронтовику, пистолет дали. И еще некоторым…

— Да, я слышал…

Ясно светятся звезды. Тишина. Отдыхает мир.

А мы долго не могли заснуть. Долго.

С раннего утра, чуть рассвело, я снова попытался приручить Дон-Жуана. Думаю, за ночь-то он проголодался, может, возьмет морковку из моих рук. Но не тут-то было!! Ну, думаю, я тебе покажу…

И я решил: пусть Дина оседлает и взнуздает его, а я как-нибудь вскочу верхом и — плетью его, плетью! Да железными мундштуками удил до кровавой пены!

Не хочет моей ласки, узнает мою силу, черт его побери, этого Жуана!

А Дина, легка на помине, видимо, все поняла.

— Ты, Федя, только не нервничай… Разве ж подступишься со злым-то сердцем… Он же все чувствует…

Она подбежала и мою руку, вместе с морковкой, взяла в свою руку. И, вот так, — преподнесла морковь Дон-Жуану:

— Не бойся, Жуанушко… Федя-то у нас ничего, мушкетер… Только заносит его иногда по глупости… — Говорит и смеется.

Я молчу и, кажется, пытаюсь улыбнуться этому коню, который признавать меня не хочет. А как, оказывается, обидно, если тебя не признают… Даже лошадь не признает, — все равно обидно. Вот не думал…

Глаза Дон-Жуана, большие и выпуклые, как речные ракушки, смотрят удивленно, не знает, видно, что делать… Переступил, как бы в раздумье. Но ведь взял, взял морковку! И схрумкал с наслаждением. А я уже вторую сую. Только ешь, только не сомневайся!! Видишь, и рука у меня не такая уж жесткая, чего боишься? Я глажу Дон-Жуана, отгоняю надоедливых мух, я готов целовать его. И Дину тоже. Как когда-то, у Ыбына чмокнул, до сих пор не пойму, как это получилось… Как она вспыхнула тогда!

Под моими руками так и трепещет горячее тело красавца-коня, дергается гладкая кожа. Он еще боится меня, косится беспокойно. Но — ничего, ничего! Главное — чтобы ты понял, Жуан: не зла тебе хочу, а добра. Я тебя буду и кормить, и поить, и купать, и обчесывать, чтоб не поблекла твоя красота и не убавились силы. Чтоб ни одна соринка не пристала к тебе. Мы с тобой еще будем друзьями. Приведу я тебя в леспромхоз, на удивление всем. И я знаю, для чего приведу. Знаю, только сейчас говорить никому об этом не буду.

Да, права Дина. Только по глупости можно бить такое животное. По дурости, не иначе.

— Ты, Федя, теперь, кроме Дон-Жуана, будешь ли кого замечать? — улыбается Дина.

— Я-то замечаю, — говорю я и сразу забываю о Жуане, обо всем. — Я-то замечаю, не то что некоторые.

— Кто бы это?

— Есть тут…

— Значит, на то причина, — говорит Дина, не подымая глаз. — Ничего не бывает без причины, Федя…

— Да, — говорю я, — конечно.

Мне еще что-то хочется сказать ей, но нужных слов никак не найду. Хорошо, на помощь пришел Биа-борда, жеребенок маленький. Мне так смешно стало, когда увидел, как он хромает в нашу сторону. Видать, ночью отлежал одну ногу. Ишь, ковыляет…

Подошел к Дине и начал тереться об нее. И этот успел привыкнуть…

Биа-борда появился на свет всего неделю назад, и даже не входит в общее число лошадей, полученных нами у солдат. Таких «беспаспортных» жеребят уже более десяти в колонне… Каждой бригаде досталось по паре жеребят, ну, конечно, с кормящими мамашами. Мы с Ленькой сразу же отмахнулись от такого счастья — их содержать, и так хлопот полон рот. А Дина с Машей сами попросили.

Мы вместе подобрали малышу имя — Биа-борда. Огненнокрылый. Мамаша его рослая, чуть ли не с Дон-Жуана, а нам хотелось, чтобы из этой крохи вырос по-настоящему крылатый конь.

А вообще-то Биа-борда забавный. Наивная мордашка кверху задрана, на лбу звездочка белеет. Шерсть на шалуне кудрявится, как у барашка, и очень мягкая — погладить хочется. Как же не дать такому хоть половину морковки? Дали. С таким наслаждением он обгрыз ее! И смотрит так доверчиво и благодарно. Ну — ребенок…

А большой табор, постепенно пробуждаясь, оживает от края до края. Задиристо ржут кони, самые резвые. Лягушачьи голоса взрослеющих парней на чем свет стоит кроют упрямцев. Некоторые парни уже гарцуют верхом по ровному лугу, не терпится им. Другие купаются в реке. И полчища воробьев, слетевшихся на овес чуть ли не со всей Литвы, вовсю заливаются-щебечут…

После завтрака нам велели запрягать: едем за овсом. Мы с Ленькой захомутали в бричку самых могучих коняг — Геркулеса и Махно — вместе с другими возчиками двинули к складам. Нам выдали по двадцать пять мешков овса на бричку, с верхом загрузились. Но это хорошо, что с верхом, овес не камень, в пути полегчает, с такой-то оравой едоков.

Вскоре пришел Ионас, притащил еще моркови, говорит: тетка Альдона расщедрилась. Морковь он завернул в поношенное демисезонное пальтишко и, развернув, велел мне примерить.

— Зачем? — удивился я, но надел.

— Руки щуть-щуть длинные, но нищего, — говорит Ионас, осматривая меня со всех сторон. — Мне мал, трещит… как это… по швам… Тебе пригодится на дорога…

— Что ты, не надо мне! — замахал я руками. Мне стыдно Дины и Леньки: еще подумают, что выклянчил я пальто… Ведь не просил я. — Не надо мене, неси домой обратно!

— Тогда вибрасываем, — улыбается Ионас.

— Зачем бросать добро-то! — вмешивается Ленька. — Рукава даже не протерлись.

Пальто и в самом деле еще доброе: из плотной полосатой шерсти, с подкладом, оно очень ловко сидит на мне. Такое-то я в жизни не нашивал! Я пока только фуфайки носил да зипуны, да отцовские обноски… как старший.

И я взял пальто, что тут поделаешь.

Оказывается, Ионас запомнил, когда я рассказывал про нашу дорогу, — запомнил случай в вагоне, как у нас из-под головы мешок сперли. Но я же не с умыслом рассказывал, не специально, — просто разболтался.

Позже, когда ударили морозы, это пальтишко здорово выручало меня, будь добрым словом помянуто…

С помощью Дины оседлал я Дон-Жуана, взнуздал, вскочил на него… Вообще-то я не новичок с лошадьми — помню, вместе с деревенской ребятней скакали мы на колхозных конягах: то на водопой мчишься, только пыль столбом; то молодых жеребят, с загнутыми после кастрирования хвостами, до одури гоняешь. И, конечно, все наперегонки, не больно-то мы боялись, что упадем-ушибемся…

Но теперь, когда я вскочил на Дон-Жуана, а он заржал и поднялся на дыбки, — теперь я изрядно перетрусил. Никогда я не садился на такого рослого и такого дикого коня. Но руки мои уж сильными стали — все перепробовано! — руки крепко держали повод, и упрямый красавец, видно, почувствовал это, не долго дурачился. К тому же — ему ли не знать, что у меня у одного морковь-то. И что Дина, которой он так доверял, — тоже заодно со мной…