Воспоминания едва не захлестнули Джа-Джинни с головой.

– Я бы с радостью забыл о том, что тогда произошло, – хрипло проговорил он, зажмурившись. – Или нет, не забыл – обменял бы эти воспоминания на десять с лишним лет моей жизни, утраченные из-за лихорадки.

– Осторожнее с такими желаниями, – посоветовал ворон. – С чего ты взял, что забытые годы помогут ответить на вопрос, который тебя мучает?

Джа-Джинни открыл глаза. Магус сидел в кресле, подперев рукой подбородок; почему-то он казался менее пугающим и более человечным, когда уродливый шрам на его щеке был виден.

– Семь лет в море… – задумчиво проговорил ворон, устремив отрешенный взгляд куда-то мимо крылана. – Семь песчинок на берегу, семь капель воды в океане. Я могу, не заглядывая в книги, назвать тебе пятьдесят видов животных и растений, которые встречаются только на каком-нибудь одном острове и больше нигде. Одни аралинские шептуны чего стоят! А прыгун-проглот с Неберры? И еще… Ох, прости, опять увлекся. Я лишь хотел сказать, что ты, возможно, слишком нетерпелив.

– Будь в моем распоряжении хоть век, я не стал бы торопиться, – возразил крылан, чувствуя, как им овладевают усталость и тоска.

Ворон выгнул бровь:

– Откуда ты знаешь, сколько тебе суждено прожить? Ты не человек. Что-то мне подсказывает, ты выглядел примерно так же и десять, и двадцать лет назад. Может, срок твоей жизни будет куда больше отпущенного человеку – может, ты переживешь иных магусов, включая меня. Ради Заступницы, прекрати себя жалеть. Твои крылья – не только тяжкий груз, но еще и знак отличия. – Он многозначительно коснулся своей правой щеки кончиком указательного пальца. – Жаль, если за все эти годы ты так и не научился нести его с гордостью.

Джа-Джинни потер лоб, пряча смятение. Он мог бы сказать алхимику, что тот сам выбрал свой знак отличия и поэтому имеет право им гордиться; он мог бы сказать, что с каждым днем крылья становятся все тяжелее. Но от магуса исходило удивительное спокойствие, и часть его передалась крылану. Это было похоже на умиротворение, которое так часто охватывало его в небесах…

Он встал и расправил крылья.

– У очарованных морем есть одна поговорка, – сказал ворон, по-прежнему сидя в кресле и глядя на своего необычного гостя снизу вверх. – Их теперь мало, и они хорошо прячутся, но когда-то ты в любой таверне мог повстречать того, кто уже был одной ногой в океане, и поговорить с ним по душам… Так вот, они много раз твердили мне, что лишь три вещи в мире способны удержать человека или магуса на суше: любовь, ненависть и любопытство. – Он выдержал недолгую паузу, давая крылану возможность обдумать услышанное. – Я знаю, что помогает мне жить, делает невидимым для Великого Шторма. А ты?

Джа-Джинни покачал головой:

– Но я ведь не очарованный морем.

– Мы очарованы Вечной ночью, – возразил Ворон, кивком указывая на окно, за которым плескалась темнота. – И она получит рано или поздно всех – и земных детей, и небесных. Подумай о том, кого ты любишь… и кого ненавидишь. А потом вспомни, что в океане есть еще множество островов, где ни ты, ни твой капитан никогда не бывали. Вдруг на каком-нибудь далеком, еще не открытом берегу ты найдешь то, что так долго искал?

Сам того не зная, ворон почти дословно повторил фразу, которую сказала Джа-Джинни женщина, рискнувшая ради него жизнью. Крылан отчетливо понял, что встреча с алхимиком все же принесла плоды, хотя и совсем не те, на которые он рассчитывал.

– Спасибо! – сказал он со всей искренностью, на какую был способен. – Вы оказали мне большую честь. Прошу простить меня за то, что побеспокоил вас так поздно.

– Мы, ученый люд, дню предпочитаем ночь, так что не извиняйся, – хмыкнул алхимик. – Для меня эта встреча тоже оказалась весьма поучительной. Если бы я еще и смог посмотреть, как ты летаешь…

Это был удачный поворот, поскольку Джа-Джинни хотел попросить, чтобы ему разрешили покинуть башню через окно чердака. Третий этаж – как раз подходящая высота, даже с Эсме на руках. Он сказал об этом ворону, и тот предложил не медлить.

Они поднялись наверх. Там горела одинокая свеча, а Лейла, сидя у окна, меланхолично наигрывала на гитаре знакомую мелодию. На тюфяке, из которого выглядывали птичьи перья, спала усталая целительница; она не проснулась, когда Джа-Джинни поднял ее на руки. Лейла и ворон в это время открыли окно – к счастью, оно оказалось достаточно большим, чтобы крылан сумел протиснуться. Он встал на подоконник и перед тем, как взлететь, оглянулся.

Ворон смотрел на него, восторженно улыбаясь.

Лицо Лейлы было бесстрастным.

Робин и Кэсса принесли из рыбачьей деревни корзину, полную мелких коралловых прыгунов с растопыренными колючими плавниками. Темное пятно на пороге не вызвало у них никаких подозрений, а шею – когда кровь перестала течь, порез оказался совсем небольшим, – она обмотала платком, сославшись на вечернюю прохладу. Крылатый вел себя точь-в-точь как до появления бандитов, чьи трупы лежали в овраге недалеко от дома. Ночью, наверное, за ними придут гриссы.

Стоя посреди кухни, Джайна с тяжелым вздохом достала одну рыбу, держа за хвост.

– Ты сильная женщина, – раздалось позади. Она оглянулась – осторожно, чтобы не потревожить шею, – и увидела крылана, который стоял на том месте, где умер бандит по имени Баклар. Стоял, сложив тонкие руки с длинными пальцами. Кто бы мог подумать, на что способны эти руки… – Не только сильная, но еще и хладнокровная, как будто тебе каждый день приходится вытаскивать из дома мертвецов.

– Я не всегда была такой, – сказала Джайна.

Он кивнул. Подошел, отобрал рыбу и нож и принялся за работу. Джайна невольно улыбнулась – царапины от ядовитых шипов заживали несколько дней, так что его помощь опять пришлась кстати, – но потом ее вдруг замутило. Он рубил плавники точными сильными ударами. Будь на месте рыбы что-то другое, он действовал бы так же.

– Я всего лишь отрабатываю свою долю ужина, – пробурчал крылан, не глядя на Джайну. – А вот что касается спасения моей шкуры… Люблю доводить дело до конца. Среди твоих знакомых есть какой-то рыжий?

«Ты красотка, как нам и говорил этот рыжий шебаршила».

– Трактирщик Сэрли, – медленно проговорила Джайна. – Он… хороший человек.

В тот же миг крылан всадил нож в столешницу и застыл будто изваяние, сжимая рукоять; потом вздрогнул всем телом, шумно вздохнул. Его пальцы шевельнулись – это было странное, нечеловечески плавное движение, – и он сказал, не глядя на Джайну:

– Да-да. Знавал я хороших людей. У всего, что они делают, обязательно есть какая-то причина, и эту причину господин Сэрли мне обязательно сообщит. Не то чтобы она меня интересовала…

Тут он повернулся, и Джайна невольно сделала шаг назад: рот ее гостя, спасенного и спасителя, растянулся в страшной улыбке от уха до уха, а в бирюзовых глазах заиграли безумные огоньки.

Джайна закрыла глаза, а когда она их открыла, крылана рядом уже не было.

Эсме не проснулась, пока они летели над городом. Она была очень легкой, и он даже не устал. Самым сложным оказалось влететь в открытое окно и остановиться, не врезавшись в противоположную стену и не устроив слишком много шума. Джа-Джинни это удалось. Он уложил Эсме на кровать и, вдруг сообразив, что идти ему некуда, уселся на подоконнике и стал дожидаться рассвета.

Хозяин гостиницы был смекалист и молчалив; эти качества высоко ценились в Лейстесе. Можно было не опасаться, что утром станут болтать о том, каким странным образом целительница попала в свою комнату. Когда небо начало светлеть, оказалось, что вид из окна открывается преотличный: гавань как на ладони. Где-то далеко, у самого горизонта, острый глаз крылана различил сторожевой фрегат. Просыпающийся Лейстес ничем не отличался от других городов – разве что здесь было гораздо больше строящихся домов, потому что люди являлись со всех сторон света, желая начать жизнь заново там, где их не могли достать цепные акулы.