— Зря считаете, Лексо, будто мы полностью полагались на то, что Гильдия и дальше будет вести себя благоразумно и сдержанно. Хотя, признаться, не ожидали, что выступление планировалось так скоро и в таких подавляющих масштабах.

— Они рассчитывали с помощью аин добиться того, чего желаете и вы. Но на свой лад.

— Что вы собираетесь делать дальше, Лексо?

— Я собираюсь выгадать время на осуществление основной задачи. Если всё пройдёт так, как я рассчитываю, Храм чародейства уже никогда не вернёт себе прежнюю силу. А власть над душами — что ж, этого у них никто не сможет отнять. Пусть исповедуют религию и не лезут в политику.

— Это было бы идеально. И у вас есть идеи, как это сделать?.. Раз так, то действуйте. Я постараюсь вам помочь, в том числе и вполне официально. Не будем обманывать ожидания нового Сына чародея. Кто им станет? Сламет? Годится… Я знаю, что нужно делать. Гильдия Тени перестанет быть страшной силой, конечно, когда станет вполне управляемой.

— У меня пока только планы, Дьюргам.

— Если есть план, это уже полдела. Обещаю — Курия не станет отнекиваться и устраняться. Не будет пытаться переложить вину на вас. Поможет, чем сможет.

«Конечно, — подумал я. — Что вам остаётся — только сделать хорошую мину. Я пока ещё не огрызок от яблока, который отбрасываешь с отвращением, я — целое, сочное, спелое яблоко, надежда на одновременное утоление голода и жажды. И пока этот фрукт вам так нужен, вы успеете по уши увязнуть в игре».

— Ну вот, — добродушно рассмеялся Дмитрий, жадно любовавшийся красотами Арранарха, той их частью, которую мы успели увидеть по пути. Он с радостью согласился меня сопровождать, определённо из любопытства, а мне это было только на руку. — А говоришь — не умеешь интриговать. Получается-то отлично. Ты правильно понял положение Курии.

Его похвала была особенно приятна.

— А как бы ты мог охарактеризовать Дьюргама? Что скажешь о нём?

— Старик умён. Ты ему не нравишься, в тебе он видит источник серьёзных проблем. Но, заметь, не попрекнул ни единым словом, хотя ты был прямолинеен и грубоват. Понимает, чем могут закончиться претензии к тебе, распалённому нападением Гильдии. Ты ценен, и он это знает. Ссора с тобой ему категорически не нужна. Судя по поведению — он политик до мозга костей. Будь полезен Курии, и этот Дьюргам станет дружить с тобой, даже если ты соблазнишь его жену.

— Безжалостно, однако точно…

— Думаю, с этой стороны ты себя обезопасил. На очереди другие дела, верно?

— Угум… Целая куча.

Я потихоньку осознавал, что мне позарез необходим офис в центре Москвы, причём желательно с прилегающей квартиркой. Можно и маленькую, я неприхотливый. Сгодится даже обычная большая квартира. И зачем арендовать, если вполне по силам купить? У меня на счету столько денег, что на проценты с них можно свободно и даже роскошно жить — это притом, что таких смешных процентов на вклады, как у нас, не платят нигде в мире. Эти деньги, оставшиеся после оплаты счетов по предыдущей кампании, были размещены на год и должны были возместить возможный дефицит по счетам нынешней.

— Я уложусь, — повторял Леонид, когда мне приходило в голову поднять вопрос о возможном дефиците. — Не беспокойся.

Выздоровление у него шло стремительно. Приглашённый из Мониля маг-медик подтвердил, что мы с Жилан всё сделали правильно, и даже позвал мою ученицу поступать в одну из уэлагских медицинских академий. Приободрившись, бывший офицер стал холоднее и рассеяннее, а списки того, что нужно подготовить — длиннее. От меня он требовал карты, и аин с удивительной готовностью их рисовала. Казалось, она искренне предвкушает кампанию.

— Почему «кажется»? — расхохоталась она. — Так и есть. С удовольствием отвоюю обратно свой Ишниф.

— Завоёвывать его буду я, а не ты. Для себя.

— Ты теперь — тоже я.

— Но и я — ты. Стоит ли забывать об этом?

— На что ты намекаешь?

— На то, что и ты уже не прежняя. Неизбежно я оказываю на тебя влияние. И ты ему подчиняешься.

В этот миг демоница взвилась, словно кобылка, укушенная за круп гигантским слепнем.

— Ты?! Влияешь на меня?! И я подчиняюсь? Какая чушь! Если кто в нашей паре чьему воздействию и подчинён, так только ты — моему. Неужели не заметил, что стал намного меньше себе врать? Видишь, как освобождаешься от дурацких заблуждений совести и всякой там чести?

— Врать? Я никогда себе не врал. Просто называл явления так, как мне привычно, поэтому ты ничего не понимала. Это простительно, откуда демонице знать такие вещи о человеческой натуре! Или там о чести и совести. Теперь ты подучилась у меня и начинаешь кое-что понимать. Остальное впереди.

— Ерунда! — бесновалась она. — Враньё!

— Тогда откуда такое бешенство? Логичнее было бы услышать смех.

— Да я смеюсь над твоим самодовольством! И твоим враньём, твоим лицемерием. Ты всё размахиваешь своими высокоморальными принципами, а как действуешь? Как действовать-то начал? Без искры сомнений сотворил из человека безвольную куклу и глазом не моргнул!

— Война — не то место, где есть время моргать глазами.

— Ишь, какие отговорки пошли!

— Ищешь подвохов, но ведь всё элементарно. В моём случае — да, надо признать! — элементарно. Этические представления во время военных действий — совершенно другие, чем в мирное время, но они существуют и там. К тому же после войны всегда есть время задуматься, если ты всё ещё жив.

— Ну и зачем они вообще нужны? Лишняя трата времени и сил. Вам, людям, просто нравится страдать. Вот вы и выёживаетесь.

— Никому не могут нравиться страдания, — усмехнулся я. — Нравятся только наслаждения. Так что сейчас ты говоришь ерунду.

— Так докажи — зачем нужны эти лишние усилия? Зачем?

— А как иначе сохранить способность осваивать новое? Только смотреть, чувствовать, воспринимать и к каждому событию относиться критически…

— Я тебе про этический мусор, а ты мне про что?

— Я тебе про людей. Тебя ведь эта тема больше всего интересует? Ты давно с нами контактируешь — воюешь, прислуживаешь…

— Сволочь какая!

— …И могла бы заметить, что люди сильны тем, что склонны объединяться в группы. И дело тут не только в простом количестве, но и в связях внутри группы. Во взаимопонимании. В доверии и привязанностях. Всё это объединяет разрозненных людей в силу, в настоящую мощь, с которой приходится считаться. Человек одинокий беспомощен, он балансирует над пропастью, и одной неудачи иной раз достаточно, чтоб погибнуть. Этика — то, что помогает нам правильно строить отношения друг с другом, возводить вокруг себя бастионы из родственных душ, бастионы, надёжно защищающие нас от превратностей судьбы. Причём отношения, созданные не на выгоде и ненависти, как у вас — подобные зыбки, разрушаются от одного прикосновения и не могут служить опорой в беде — а на искреннем расположении. Но, кроме того, этические ориентиры — это средство сохранить в себе чуткость к миру, как к людям, так и к магии. Теряя чуткость, внимательность и критичность, человек теряет силу.

— А всё-таки ты пытаешься оправдываться.

— Оправдываться? Зачем мне это нужно? Знаешь, почему наша религия всегда оставляет выход и возможность прощения для того, кто наворотил дел, нагрешил, если по-нашему?

— Ох, эта ваша религия, ещё одна погремушка для идиота… Ну, почему?

— Потому что грешник всё-таки деятелен. Он творит зло, а значит, может сотворить и добро, и даже, может быть, делал его — пусть неосознанно, но всё же! Он способен действовать, в отличие от человека, не делающего ничего и только блюдущего приличия, внешнюю видимость благочестия…

— Ах, благочестие! Как звучит и какая мерзость за этим скрывается!

— Да, сам ненавижу это слово, ставшее другим названием для лицемерия. Благочестивым мне не быть никогда, но даже у меня больше шансов на спасение души по канонам нашей религии, чем у внешне благочестивого ничтожества, слишком себялюбивого, чтоб хоть кому-то сделать добро, и слишком трусливого, слишком инертного, чтоб решиться на зло. Хотя от выгод, которые оно даёт, не отказался бы никогда, с руками бы оторвал. Как сможет его простить наша религия, если он так ничего и не совершил? И не способен совершить?